Белая невеста - Вячеслав Дегтев

Когда закончились празднества по поводу утверждения нового вождя, мы решили уходить. Но вождь, который чувствовал себя обязанным мне, не отпускал. Оттягивал наш уход под разными, весьма благовидными, предлогами. Может, в самом деле им руководили исключительно дружеские чувства, а может, с помощью нашего авторитета он хотел упрочить свое шаткое пока что положение? Во всяком случае, он уговорил нас остаться хотя бы на месяц, насушить маниоковых лепешек, поднабраться силенок.

Мы согласились. Отдыхали, бездельничали, ловили рыбу и черепах, музицировали. Педро (я иногда звал его в шутку Петром Гаврилычем Санченко -ему это нравилось) оказался отличным музыкантом. Он был учеником Доминго Прато, тогда уже старика. А самым первым его музыкальным учителем был сторож мелочной лавки, отставной сержант Жуан, а жена грузчика, черноглазая Мария, прекрасно пела под его гитару. Он на всю жизнь запомнил первые уроки сторожа: поза гитариста во время исполнения должна быть прежде всего грациозна и должна являть собой выражение достоинства; и что слишком частое использование большого пальца левой руки расценивается как шарлатанство и дурной тон. Он брал уроки гитарной игры также и у Сеговии. Того при одном слове "фламенко" начинало корежить, как эпилептика; он считал, что фламенко – музыкальное вольнодумство и социализм. Но вскоре маэстро уехал почему-то именно в Бразилию, в логово, можно сказать, фламенкийцев. Не в испаноговорящую Аргентину и не в Парагвай, а именно в Бразилию! Странно… Может, потому, что именно тут, в Бразилии, в Сан-Паулу, проживает знаменитый гитарный композитор – Эйтор Вила Лобос, с которым Педро удалось пару раз встретиться и даже поговорить – в те несколько лет, наполненных бесконечными мытарствами, пока он не сделался солдатом "Каучуковой армии". Что сказать о Лобосе? Одно слово – гитарный Моцарт!

Вот с таким человеком мы ловили водяных черепах, которые целым стадом плавали на мелководье, в тени, под опущенными ветвями прибрежных кустов. Они задирали свои длинные морщинистые шеи и открывали старушечьи рты – неужто болезнь какая черепашья приключилась? Неожиданно в воду бултыхнулся перезрелый яркий плод авокадо. Черепахи накинулись на него, вырывая друг у друга и по-собачьи грызясь, но в замедленном, "черепашьем" темпе, – это были водяные плодоядные черепахи, – мы ловили их примитивной сетью, сплетенной из грубых пальмовых веревок, похожей на волейбольную сетку. Однажды вместе с черепахами поймали каймана. Он был отчего-то очень пузат. Мы с Педро застрелили его из карабина, что возмутило индейцев: они убили бы его дубинкой, зачем портить патрон? Когда распороли его отвисшее брюхо, там оказалось с десяток черепах, пара-тройка еще были, кажется, живы.

Потом меня не раз удивляла смелость индейских мальчишек и трусость крокодилов; кайманы никогда не нападали на людей, которые без всякого страха вытаскивали этих зубастых рептилий прямо за хвост на берег – они всякий раз трусливо пытались убежать, испуганно при этом похрюкивая. Мальчишки, даже женщины, совершенно безбоязненно купались в реке, в пяти метрах от огромного аллигатора, и ни один не посмел на них напасть.

Рыбу тут ловили тоже своеобразным способом. Перегораживали небольшую протоку загородкой из кольев, на берегу, на камнях, мочалили стебли ядовитой "сонной травы" и бросали их в воду. Вскоре рыба всплывала вверх брюхом. Она была как бы слегка оглушенная. Ее быстро собирали сачком, иначе через несколько минут действие дурмана кончалось, и рыба уходила на глубину.

Вечерами мы играли с Педро на моей гитаре. Когда испанец впервые взял семиструнку и попробовал, он чуть не отбросил ее с негодованием: что за варварский строй, на ней же ничего невозможно исполнить путного? Но "попробовав" несколько минут, вошел во вкус и, к своему удивлению и удовольствию, уже через полчаса играл этюды Каркасси и щелкал от восхищения языком. Как необычно и легко играть! А когда я сыграл некоторые вещички Брамса, Педро был просто в восторге. Я изготовил ему гитару из панциря броненосца, колки сделал из рогов антилопы. Индейцы называют такие инструменты чаранго. А ансамбли из этих инструментов – марьячис. Струны на его гитару изготовили из сухожилий, и поставил я их семь! Потом мы проиграли с ним полюбившиеся вещички Брамса по нескольку раз, все двадцать пять "венгерских танцев", а индейские детишки плясали вокруг нас, поднимая клубы пыли… Вождь, глядя на это, лишь улыбался.

Вскоре мы поняли, что вождь и не думает отпускать нас. Мы жили на всем готовом, всякий член племени старался выполнить любое наше желание. Нас уважали. Кстати, Педро, заметил я, пользовался уважением гораздо большим, чем я (особенно среди дам), так как борода у него была более густая и длинная. Среди безбородых индейцев – борода знак особого почета. Мы лечили их, учили детей испанскому и лингуя жерал ("общему языку"), на котором разговаривает в Амазонии большинство бразильских индейцев и метисов. В Амазонии есть деревни, населенные неграми и потомками индейцев и негров -пардо, где сохранились даже африканские наречия, правда, нам такие деревни не попались, и слава Богу, так как и негры, и пардо, утверждала молва, не оставляют в живых ни белых землемеров, ни геологов, ни охотников – жарят на кострах всех подряд, тем самым выражая застарелый протест против давно исчезнувшей работорговли.

Мы жили, не напоминая вождю о нашем уговоре. По-видимому, его такое положение вещей устраивало, и он даже начал намекать, что недурно бы нам и семьями обзавестись. А однажды, видя, как я бросаю в речку бумажный кораблик, поинтересовался: зачем? для чего? что сие означает? – и когда я объяснил, что у истоков Великой Пальмовой Реки меня ожидает белокурая, голубоглазая девушка, ходит к реке, высматривает в воде кораблики и вылавливает их, вождь рассмеялся, хватая себя за бока, посмеялся вволю, как над сумасшедшим, и сказал, вытирая слезы, чтоб я забыл свою бледнолицую, которая уже наверняка похоронила меня, и предложил мне в жены самую красивую девушку племени, если угодно – самую бледнокожую. А коль уж так хочется, можно ее осветлить соком одного растения, волосы у нее станут еще более светлые, чем у тебя… Мальчишкам, как стороной впоследствии до меня дошло, приказал зорко следить за каждым моим шагом, вылавливать из реки кораблики и сжигать их. Я понял, что надо бежать. Тем более что у нас с Педро зародилось еще одно подозрение: а не для того ли вождь задерживает нас, чтоб сдать, в случае чего, властям? Уж больно ласков и предупредителен он. А это не в обычаях индейцев, не в их характере, у них, как у всяких примитивных народов, не было понятия о благородстве. И однажды мы с Педро ушли в сельву и не вернулись. Оставили даже карабин – все равно он в лесу был бесполезен, с духовым ружьем и тише, и надежней, и мороки меньше. Ушли в сторону племени арара, которым нас постоянно пугали, выставляя их кровожадными убийцами, -вот к ним-то мы и направили свои стопы, надеясь, что на их территории нас как раз искать и не будут. Через сутки, около причудливо выветренных скал, похожих на огромные статуи окаменевших великанов, встретили людей с красными подбородками; от углов рта к вискам у них тянулись черные татуированные линии – мы поняли, что это и есть грозные арара. Увидев нас, эти "кровожадные головорезы" разбежались и попрятались в кустах. Педро хмыкнул и сказал, что нерешительность – главный недостаток индейцев, потому они и колонизированы. Впрочем, североамериканские туземцы, всякие там ирокезы, апачи и сиу, более решительны и воинственны, потому они и уничтожены…

Да, он был ко всему прочему еще и философ, мой друг Педро Санчес.

7

Геленджик – пошлейшее место на свете.

Раньше, говорят, тут был большой невольничий рынок, главный поставщик белокурых рабынь для турецких гаремов. Третьеразрядный, с грязным морем, "курорт", населенный греками, адыгами, армянами и крымскими татарами. Мэр Геленджика ездит отдыхать на Кипр, а сюда приезжают в основном нацмены-торгаши, приезжают они все исключительно с русскими девками, превращенными с помощью перекиси водорода в скуластых курносых "блондинок". Со мной из Воронежа ехал какой-то азер, владелец нескольких привокзальных киосков, который хвалился потом, что "поимел" за свою сорокалетнюю жизнь пятьсот русских женщин (пусть приврал, пусть не пятьсот, а пятьдесят -разве мало?) и только в этом году, впервые в жизни, переспал с азербайджанкой. Для кого как, а для меня это о многом говорит. И мы хотим, чтоб они нас после этого уважали?.. С ним ехала его продавщица, русская, осветленная перекисью, глупая, подловатая шлюшка, имеющая нагулянного с грузином сына. Которая там разругалась с азером и попыталась зарабатывать деньги с какими-то иными нацменами. Не знаю, удалось ей это или нет, но вскоре щеголяла она в обновках.

У множества отдыхающих на грудях могучих цепи из "рыжья", на холеных пальцах массивные "болты", полотенца в виде огромного доллара, плавки в расцветках государственного флага США. Всюду, во всем агрессивный культ денег, успеха любой ценой, бездумности, инфантильности, бездуховности. Из книг на развалах и в руках – самая попсовейшая попса. Даже "культовых" Пелевина с Акуниным – даже этих деятелей не видно. Куда этих – нет даже Марининой! Газеты – "Оракул", "Спид-инфо", "Тайная жизнь", "Интим". Даже желтейшая "Комсомолка" тут "не катит". Про "Завтра" киоскеры слыхом не слыхали. И угораздило же меня забраться в этакую дыру!