Елизавета Тюдор - Ольга Дмитриева

Уже несколько оправившаяся от разочарования королева постаралась превратить крещение дочери в политическую демонстрацию. Церемония по пышности не уступала звездному часу самой Анны — ее коронации в Вестминстере. Весь клан родственников Болейн выступил в этом ответственном политическом действе, сомкнув ряды, — ее дядя герцог Норфолк, многочисленные Ховарды, брат лорд Ромфорд.

Гринвичская церковь францисканцев, избранная для крещения принцессы, была не просто церковью, а полем боя, покинутым поверженным врагом, ибо монахи-францисканцы оставались яростными противниками развода короля и женитьбы его на Анне Болейн. Спустя год их орден будет разогнан Генрихом, пока же они смиренно склонили головы перед плодом ненавистного им брака. Та, кого они называли «королевской сожительницей», повелела украсить вход в церковь гобеленами, среди которых выделялся один — с изображением библейской Эсфири, раскрывающей заговор Хамана против иудейского царя. У современников, искушенных в аллегорическом языке тюдоровского наглядно-агитационного искусства, он, без сомнения, вызывал ассоциацию с доброй и мудрой королевой Анной, устраняющей дурных министров короля.

Из присутствующих, быть может, лишь бессловесное дитя да кое-кто из простодушных горожан, предвкушавших угощение в дворцовом погребке, не ощущали напряженной атмосферы, не читали триумфа или затаенной ненависти во взглядах придворных. Испанский посол Чепис злорадно писал: «Крещение девочки, как и коронация ее матери, было весьма прохладно принято и при дворе, и в городе, никто и не помышлял о праздничных огнях и веселье, обычных в таких случаях».

После крещения король-отец, отсутствовавший на церемонии, даровал малютке титул принцессы Уэльской, и на время все благополучно забыли о ней.

Если верно, что характер человека начинает закладываться в самом нежном возрасте, с первых дней, когда ребенок еще живет среди таинственных смутных образов, воспринимая прикосновения, интонации голосов, выражение глаз как сигналы из огромного и загадочного внешнего мира, то первые годы жизни Елизаветы заслуживают пристального внимания. Родительские чувства в ту пору несколько отличались от современных. В духе времени мать отдала ребенка на попечение кормилиц, а уже в декабре 1533 года трехмесячной принцессе Уэльской был определен собственный двор с няньками, воспитателями, фрейлинами, слугами и казначеем. Резиденцией Елизаветы стал Хэтфилд-хаус — живописный дворец неподалеку от Лондона, куда ее и отправили, чтобы не отвлекать родителей от государственных дел и придворных развлечений (это ни в коей мере не было проявлением черствости или нелюбви к ребенку, но лишь заведенным порядком). При штате прислуги в тридцать два человека девочке хватало внимания и заботы, но можно ли утверждать, что ей доставало подлинной любви и нежности? В первые полгода ее жизни каждый из родителей навестил маленькую Елизавету дважды, а один раз они приехали вместе и задержались на целых два дня!

Все остальное время она была оставлена на слуг и придворных, и далеко не всякий из них был в восторге от «маленькой незаконнорожденной», дочери «сожительницы короля». Ибо еще до рождения Елизаветы, в июле 1533 года, папа римский издал буллу, объявлявшую брак Генриха и Анны и все потомство, рожденное от него, незаконными. В глазах любого правоверного католика дитя было бастардом. В своем младенчестве девочка счастливо не ведала, сколько ненависти вызывало одно упоминание ее имени в сердцах очень многих людей, называвших ее не иначе как ублюдком. Испанский посол добросовестно коллекционировал все поношения в адрес принцессы и ее матери, которые звучали в городе, и ему было что написать в утешение своему королю. В июле 1534 года схватили двух монахов-францисканцев, проповедовавших против королевы и ее отпрыска. Когда на допросе у них поинтересовались, присутствовали ли они при крещении ребенка в Гринвиче и знают ли, в какой воде крестили Елизавету — теплой или холодной, один из монахов ответил, что «вода была горячая, но, с его точки зрения, недостаточно горячая». Он предпочел бы увидеть этого младенца заживо сваренным в кипятке.

Стены Хэтфилд-хауса и заботливая прислуга могли бы надежно оградить ребенка от этих волн холодной враждебности, но вскоре и в самом дворце появились люди, клокотавшие от ненависти при упоминании Анны Болейн или новоявленной принцессы Уэльской. Это были сводная сестра Елизаветы — дочь Генриха и Екатерины Арагонской Мария и ее ближайшее окружение.

Марии в ту пору исполнилось восемнадцать лет, и она чувствовала себя глубоко несчастной. После развода с первой женой Генрих разлучил ее с матерью, но поскольку она целиком встала на сторону последней, лишил и старшую дочь своего расположения. Ее не допускали к отцу, запретили переписываться с матерью, лишили титула принцессы Уэльской, передав его младшей сестре. Испанский посол, который поддерживал с экс-принцессой постоянную переписку, с тревогой сообщал ей, что даже само имя Мария хотят отнять у нее, назвав им новорожденную. Дочь испанки и такая же набожная католичка, как она, Мария ни за что не соглашалась признать Анну Болейн королевой и продолжала называть себя законной принцессой Уэльской. Анна же, казалось, находила особое удовольствие в том, чтобы унижать дочь своей соперницы; она потребовала, чтобы девушка оказывала ей королевские почести, а в наказание за неподчинение конфисковала у нее все драгоценности. Генрих, в сущности, любил Марию, но новая королева постоянными нашептываниями о том, что старшая дочь всегда будет представлять угрозу для остальных его потомков и может спровоцировать войну с Испанией, добилась того, что король установил порядок наследования престола, лишавший Марию каких-либо прав на него. В случае смерти Генриха корона должна была перейти к потомству Анны Болейн, каковая в случае необходимости становилась регентшей при малолетних детях. Ту же, кто была законной наследницей, объявили бастардом и называли просто «леди Мэри, дочь короля».

Когда маленькая Елизавета отбывала к своему новому двору в сопровождении двух герцогов, лордов и джентльменов, ее триумфально провезли через Сити. Испанский посол Чепис заметил, что имелась другая, более короткая дорога, но ее намеренно везли через Лондон: «для большей торжественности и чтобы убедить всех, что она — истинная принцесса Уэльская». Все это больно ранило Марию, вовсе не способствуя пробуждению у нее родственных чувств к сводной сестре.

Упрямство старшей дочери раздражало короля. Он распустил двор Марии и отправил ее жить в Хэтфилд с минимальным числом слуг. Многие искренне сочувствовали экс-принцессе, раскол в королевской семье, разумеется, обсуждался придворными и прислугой в Хэтфилд-хаусе не меньше, чем при «большом» дворе или в дипломатических кругах. При «малом» дворе враждебность к Марии скорее приветствовалась, и кое-кто из слуг Елизаветы, занимавших высокое положение, был уволен за выражение симпатий к опальной принцессе. Сплетни на кухне, намеки, пикировки слуг и фрейлин обеих принцесс были неизбежным атрибутом первых лет жизни Елизаветы. Хэтфилд невелик, и, как бы Мария ни избегала встреч с той, которая лишила ее любви отца, они неизбежно сталкивались в аллеях парка или коридорах дворца. Одним из первых образов, который должен был запечатлеться в памяти маленькой Елизаветы, было упрямое бледное лицо рыжеволосой девушки, смотревшей на нее исподлобья. И во взгляде ее не было любви.