Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг

моего супруга», звучало как длинный ряд хриплых звуков, не прерывавшихся даже короткой паузой. Речь нилдоров была медленной и монотонной, она содержала низкие вибрирующие звуки, которые землянину приходилось извлекать из глубины носа; переходя с нилдорского на любой земной язык, Гандерсен испытывал ни с чем не сравнимое облегчение, словно цирковой акробат, внезапно перенесшийся с Юпитера на Меркурий.

Срин’гахар шел по тропе нилдоров, а не по одной из старых накатанных дорог Компании. Гандерсену приходилось наклоняться под низко свисающими ветвями, а один раз дрожащая лиана-никаланга обвилась вокруг его шеи. Он быстро разорвал ее, ощутив жуткие холодные объятия. Оглянувшись, он увидел, что лиана набухла от возбуждения, покраснела и раздулась – так на нее подействовало прикосновение кожи землянина. Вскоре влажность воздуха в джунглях достигла предела, испарения начали выпадать крупными каплями. Было так душно, что Гандерсен с трудом дышал, а по телу стекали струи пота. Вскоре они пересекли старую дорогу Компании, которая уже так заросла, что еще год, и от нее не останется и следа.

Огромное тело нилдора часто требовало пищи. Каждые полчаса они останавливались, Гандерсен слезал, а Срин’гахар жевал веточки кустов. Это зрелище вновь пробуждало предубеждения Гандерсена и беспокоило его до такой степени, что он старался не смотреть. Нилдор, совсем как слон, вытягивал хобот и очищал ветки от листьев, потом его огромная пасть раскрывалась, и в ней исчезала целая охапка. Тремя огромными бивнями он обдирал кусочки коры на десерт. Громадные челюсти неутомимо двигались вперед и назад, дробили, перемалывали. Мы сами во время еды выглядим не лучше, убеждал себя Гандерсен. Однако демон, который в нем сидел, упирался и твердил, что его спутник-нилдор – просто животное.

Срин’гахар не был болтлив. Когда Гандерсен ничего не говорил, то и нилдор молчал. Когда Гандерсен о чем-нибудь спрашивал, нилдор отвечал вежливо, но очень кратко. Усилия для поддержания разговора утомили Гандерсена. Он подчинился ритму шагов огромного существа, находя удовольствие в том, что без затраты сил со своей стороны преодолевает полные испарений джунгли. Он понятия не имел, где находится, и не мог бы сказать, движутся ли они в нужном направлении, поскольку деревья над головой создавали сплошной полог, скрывавший солнце. Нилдор, желая в очередной раз за это утро поесть, неожиданно свернул с троны и, топча растительность, подошел к тому, что когда-то было сооружением Компании, а теперь – грязными, заросшими лианами развалинами.

– Ты знаешь, что это за дом, Эдмунд однажды рожденный? – спросил Срин’гахар.

– Не припоминаю…

– Ваша станция. Здесь вы собирали змеиный яд.

На Гандерсена внезапной лавиной обрушилось прошлое. Перед глазами возникали обрывочные картины. Старые скандалы, давно забытые или загнанные в глубь подсознания, ожили вновь. Эти руины – биостанция? Место его прегрешений, стольких падений и утрат? Гандерсен чувствовал, что у него начинают гореть щеки. Он слез со спины нилдора и побрел в сторону здания. Перед дверью он на мгновение остановился и заглянул внутрь. Да, вот свисающие трубки и желоба, по которым тек добытый яд. Все техническое оборудование до сих пор было на месте, заброшенное и пришедшее в негодность из-за влаги. А здесь был вход для змей, которые под звуки чужой музыки, не в силах ей сопротивляться, выползали из джунглей и отдавали свой яд. А тут… а там…

Он бросил взгляд на Срин’гахара. Шипы на гребне нилдора набухли: признак напряжения, а может быть, и стыда. У нилдоров тоже были воспоминания, связанные с этим зданием. Гандерсен вошел внутрь, толкнув приоткрытую дверь. Заскрипели петли. Скрежет, а затем мелодичный стон разнеслись по всему зданию, отдаваясь приглушенным эхом. Бззмм… и Гандерсен снова услышал гитару Джеффа Курца. Он будто опять вернулся в прошлое. Ему снова было тридцать, и он только что прилетел на Мир Холмана. Он начинал практику на биостанции, а потом остался на постоянную работу на планете. Сколько же слухов ходило вокруг этого места! Да… Из глубин памяти возникла фигура Курца. Он стоял в дверях, не правдоподобно высокий, самый высокий мужчина из тех, кого когда-либо видел Гандерсен, с большой круглой лысой головой и огромными черными глазами, сидящими под выступающими надбровными дугами. Его широкая улыбка открывала белые зубы. Забренчала гитара, и Курц сказал:

– Тебе тут понравится, Ганди. Здесь можно получить ни с чем не сравнимые впечатления. На прошлой неделе мы похоронили твоего предшественника. – Бзмм. – Тебе, конечно, нужно будет научиться выдерживать определенную дистанцию между собой и тем, что тут происходит. Только так можно сохранить собственную личность в этом чуждом мире. Нужно очертить вокруг себя границу, Ганди, и сказать этой планете: вот до этого места ты можешь дойти, пытаясь меня уничтожить, но ни шагу дальше. В противном случае планета тебя поглотит и сделает своей составной частью. Я понятно говорю?

– Ничего не понимаю, – сказал Гандерсен.

– Со временем поймешь. – Бзмм. – Идем, посмотришь наших змей.

Курц был на пять лет старше Гандерсена и прибыл на Мир Холмана тремя годами раньше. Гандерсен знал о нем понаслышке задолго до того, как с ним встретился. Все, казалось, испытывали к Курцу чуть ли не священное почтение, хотя тот был лишь помощником начальника станции и никогда не поднимался выше. Через пять минут Гандерсен считал, что сумел его раскусить: он напоминал падающего, не до конца падшего ангела, Люцифера на пути в бездну, еще у начала своего падения. Такого человека нельзя было обременить серьезной ответственностью, пока он не прошел свой путь и не достиг конечной цели.

Они вместе вошли на станцию. Курц взял дистиллятор, нежно погладил трубки и краны. Пальцы его напоминали ноги паука, а поглаживание казалось странно неприличным. В дальнем конце комнаты стоял низкий, приземистый мужчина, с темными волосами и черными бровями, начальник станции Джо Саламоне. Курц представил ему Гандерсена. Саламоне улыбнулся.

– Повезло вам, – сказал он. – Как это вам удалось получить назначение сюда?

– Меня просто прислали, – сказал Гандерсен.

– Кто-то над кем-то подшутил, – предположил Курц.

– Может быть, – согласился Гандерсен. – Каждый считает меня лжецом, когда я говорю, что меня направили сюда, хотя я особенно не старался.

– Тест на невинность, – пробормотал Курц.

– Ну, раз вы уже здесь, – объявил Саламоне, – вы должны познакомиться с основным законом нашей жизни. Он запрещает обсуждать с кем-либо вне пределов станции то, что здесь происходит. Capisce? А теперь повторяйте за мной: клянусь Отцом, Сыном и Святым Духом, а также Авраамом, Исааком, Иаковом и Моисеем…

Курц подавился со смеху.

– Такой клятвы я никогда еще не слышал, – сказал удивленный Гандерсен.

– Саламоне – итальянский еврей, – пояснил Курц, – он старается подстраховаться на всякий случай. Клятва пусть тебя