Этюд в красно-коричневых тонах или Тайна, несущая смерть-II - Елизавета Абаринова-Кожухова

— Спасибо, не надо, — отказалась журналистка и поспешно покинула комнату. В прихожей она увидала мальчика, страдающего диабетом — он сидел на стуле и бессмысленно глядел перед собой глазами, похожими на точки.

«Видимо, уже сделал инъекцию», догадалась Надя.

За ужином Дубов с Чаликовой под приглушенные звуки, доносящиеся из телевизора, обуждали и анализировали то, что им удалось узнать за минувший день.

— Ясно одно, — уверенно говорил сыщик, — господа, или, вернее, товарищи национал-большевики довольно тесно связаны с наркомафией.

— А может, они и есть наркомафия? — предположила Надя. — Или, вернее сказать, ее отделение в вашей стране.

— С них станется, — не то согласился, не то возразил Василий.

— Теперь мне совершенно ясно, как они набирают новых членов в свою поганую партию, — с жаром продолжала Чаликова. — Для начала «сажают на иглу» молодых ребят…

— И девочек, — вставил Дубов, припомнив рассказ Серапионыча.

— Тем более. А потом каждую дозу этого так называемого «инсулинчика» заставляют отрабатывать и на митингах, и еще черт знает где!

— Завтра же я доложу инспектору Бергу, где искать рассадник наркомании, решительно пообещал Василий. — Но мы совсем забыли, с чего начали: трагическая смерть Луизы Лавинской.

— Вася, а вам не кажется, что все это как-то связаны? — заметила Чаликова. — Ведь Лавинска погибла вскоре после того как открыто выступила против лимоновцев.

— Связь наверняка есть, — согласился Дубов, — хотя, видимо, куда более сложная. Проще всего было бы предположить, что аварию подстроили нацболы в отместку за ее выступление, но это, разумеется, не так. Лимоновцам любая шумиха только «в кайф», и само по себе интервью в Вермутском парке никак не могло их задеть.

— Их-то, может, и нет, — покачала головой Чаликова, — но социалистов… Ведь в сущности Лавинска обвинила своих бывших товарищей по партии в пособничестве экстремистам!

— Уже теплее, — чуть заметно улыбнулся детектив. — Но тоже не совсем убедительно. Лавинска в своем интервью лишь сказала вслух то, что и раньше не было тайной — об идейной и организационной связи респектабельных социалистов и хулиганствующих нацболов. Нет-нет, здесь другое — я даже допускаю, что «Жигулям» подпилили рулевую тягу со вполне определенной целью — чтобы не допустить моей встречи с Лавинской.

— И как вы думаете, Вася, что она собиралась вам сказать? — понизила голос Надя. Сыщик на минутку задумался:

— Думаю, что не очень ошибусь, если предположу, что Лавинска собиралась мне сообщить нечто о связях руководства Соцпартии с наркобизнесом.

— Вы хотели сказать — руководства нацболов? — переспросила Надя.

— Мы говорим — социалисты, а предполагаем — нацболы, — вздохнул Дубов. — И, соответственно, наоборот. Хотя Лавинска и отошла от активной политики, но до недавнего времени оставалась своим человеком для руководителей Социалистической партии. Видимо, кто-то из них в приватной беседе проговорился, а дальше, сопоставив факты, Лавинска пришла к самым неутешительным выводам. А уж последние сомнения, я полагаю, исчезли после ее встречи с господином Нахтигалем. Как раз накануне рокового интервью.

— Да, но в интервью она затронула лишь свои идейные разногласия с социалистами, но ни словом не обмолвилась о главном, — заметила Чаликова.

— И не удивительно, — подхватил Дубов, — ведь реальных доказательств у нее не было. Потому-то Лавинска и собиралась обратиться ко мне, а не в официальные органы… Наденька, сделайте погромче.

Надя повернула ручку звука — телевизор показывал пикет лимоновцев у американского посольства. Корреспондент брал интервью у некоего низкорослого смуглого юноши, державшего пресловутый плакат, в котором боеприпасы рифмовались с контрацептивными средствами.

— Это и есть знаменитый Уйо, — пояснила Надя.

— Я так считаю, — говорил Уйо, — что власть во всем мире должна принадлежать достойным людям — таким как Саддам Хуссейн, Александр Лукашенко, Муамар Каддафи и Эдуард Лимонов. И тогда наступит всеобщая гармония и мир во всем мире!

— Скажите, господин Уйо, — с трудом вклинился корреспондент в пламенный монолог, — чем вы объясняете отсутствие на пикете ваших руководителей?

— А они всегда с нами, — возразил Уйо. — Вон глядите.

Камера крупным планом показала групповой портрет, который держала некая молодая девица с нацболовской повязкой на рукаве кожаной куртки. На портрете, наподобие Маркса, Энгельса и Ленина, были изображены три головы.

— Тот, что справа — мой новый приятель товарищ Абель, — пояснила Надя. Посередине — Маузер, а слева — Скрипка. Их фотографии в профиль и анфас я видела в «деле» у госпожи Кляксы.

Вскоре сюжет закончился, и Надя вновь приглушила звук.

— И что же вы собираетесь предпринять? — спросила она у Дубова. Сыщик отпил глоток остывшего чая:

— Трудно сказать. Пока что мы, подобно Лавинской, не располагаем никакими реальными фактами. То, что у нас есть — лишь догадки и несколько косвенных улик. А чтобы их связать в нечто целое, недостает, может быть, самой малости — какой-то одной веревочки.

Тут зазвонил телефон. Василий снял трубку:

— Слушаю вас. А, добрый вечер, Марья Васильевна. — Детектив сделал выразительный жест, и Надя схватила трубку на параллельном аппарате.

— Василий Николаич, я вам звоню по поводу тех ребят, что отирались возле машины.

— Вы что-то о них узнали? — стараясь не выдать волнения, спросил детектив.

— Ну конечно! — радостно воскликнула Марья Васильевна. — Сегодня я их как раз видела возле американского посольства.

— Вы уверены?

— Еще как! Один держал плакат: «Нашим — патроны», а другой выкрикивал: «Бей НАТО, спасай Россию!». Молодцы, так этим буржуям и надо!

— Спасибо вам за ценную информацию, Марья Васильевна, — с чувством поблагодарил Дубов. — Но, извините, ваших взглядов на их лозунги я не разделяю.

— Напрасно, — с жаром заговорила Марья Васильевна. — Они же за коммунизм, за русский народ…

Василий не выдержал:

— При их виде мне становится стыдно, что я русский.

— Ах ты Иуда! — прошипело из трубки, а следом раздались злые короткие гудки.

— Вот вам и недостающая веревочка! — обратился Дубов к Наде. — Уж теперь-то мы их выведем на чистую воду!

— А вы уверены, что этого достаточно? — усомнилась Надя.

— Это только начало, — пообещал детектив и, бросив взгляд на часы, принялся набирать номер инспектора Берга.

Длинный состав с грохотом прорезал тьму. Яркие фары тепловоза на миг выхватывали то нижние ветки елок, подступавших к полотну, то маленькие сонные полустаночки с обвалившимися и заросшими травой платформами. Поезд мчался в Москву.

Во всем поезде не спали двое — машинист тепловоза и пассажир, ворочавшийся на боковой плацкартной полке, которая напоминала ему тюремные нары.

В голову лезли всякие гнетущие мысли и воспоминания, но пассажир усилием воли заставлял себя, если уж не удается заснуть, то хотя бы думать о чем-то приятном. Например, о том, как в былые времена он точно так же ездил в Москву на съезды и конференции. Конечно, в отдельном купе с чистыми занавесками и цветочками на столике, но колеса где-то под полом стучали так же: «Нашпа-ровоз-вперед-лети-вкомму-неос-тановка…» А утром на перроне столичного вокзала его встречал представитель МГК КПСС и на черной «Волге» вез в цековскую гостиницу — не чета той дыре, где ему предстояло остановиться завтра.

— Да, на нашей советской «Волге»! — вдруг разозлившись, пассажир стукнул кулачком по жесткой вагонной подушке. — А не на их буржуйских «Мерседесах»! — И, немного успокоившись, прошептал: — Рано хороните Петровича, ох рано. Ничего, я еще вернусь и покажу всем вам кузькину мать. Кровавыми слезами умоетесь…

Воспоминание о «Волге» и ее сравнение с «Мерседесом» (не в пользу последнего) вызвало в памяти Манфреда Петровича недавнюю беседу с товарищем Маузером.

Товарищ Маузер, здоровенный детина с бритой головой и в кожаной куртке с блестящими заклепками, поигрывая брелоком, будто гранатой, стоял возле «Мерседеса» и снисходительно слушал Петровича.

— Я — защитник всех угнетенных, — втолковывал товарищ Нахтигаль. — Я за свои убеждения шесть лет отсидел в застенках, а вы меня держите каким-то мальчиком на побегушках! Да я…

— Никто тебя не держит, — слегка повернул голову Маузер. — Не хочешь живи на одну пенсию.

— Неблагодарный народ еще оценит жертву, которую я принес на алтарь свободы и социальной справедливости! — продолжал хорохориться Петрович, хотя прекрасно понимал, что с тем же успехом он мог бы все это втолковывать фонарному столбу. — Погодите, скоро я организую собственную партию и тогда уж развернусь…