325 000 франков - Роже Вайян

— Ты думаешь только о себе, — возразила Корделия.

— Это правда. И я тоже…

— Поступаешь, как мужчина…

— Над этим я не задумывалась.

Когда Бюзар приходил, он имел право поцеловать Мари-Жанну в губы. Она позволяла ему это, но сама на поцелуй не отвечала.

В первый вторник после бионнских гонок Бюзар попытался удержать ее для второго поцелуя. Она подумала, что он считает, будто проявленное им во время состязании мужество и ранение дают ему новые права. Мари-Жанна отвернулась, губы Бернара задержались у нее за ухом и на затылке. Она высвободилась из его объятий.

— Садитесь, — указала она Бюзару.

— У вас нет сердца, — сказал он.

Мари-Жанна усмехнулась.

Она обошла стол и села на свой рабочий стул с высокой спинкой. Бюзар направился было к ней.

— Нет, — остановила его Мари-Жанна.

Бюзар вернулся на прежнее место и сел напротив нее. Мари-Жанна принялась за прерванное рукоделие. Так, по заведенному ею порядку, должна была протекать первая половина их вечерних свиданий. Они встречались уже полтора года, и, хотя Мари-Жанна ни разу ему не уступила, он все с той же страстностью продолжал этого добиваться. У них был разработан своеобразный кодекс, которому подчинялись их свидания до малейших мелочей. Взаимоотношения двух людей, из которых один чего-то требует, а второй защищается, чаще всего приобретают характер юридической процедуры; ради обладания сердцем и телом порой приходится вести бесконечную тяжбу. Каждая новая льгота стоила Бюзару куда больших ухищрений, чем изменение какого-нибудь пункта международного договора искусному дипломату.

— Как твоя нога? — спросила Мари-Жанна.

Оставаясь наедине, они были на «вы», когда разговор шел об их любовных отношениях, и переходили на «ты», как только затрагивались другие темы. Это входило в их негласный кодекс.

— Пустяки. Доктор просвечивал меня. В воскресенье я уже смогу снова сесть на велосипед.

— Ты вымотаешься.

— Полюбите меня, и вы увидите, на что я способен.

На Мари-Жанне была новая блузка из белого пике со слегка накрахмаленными отворотами. Подкрашенные губы хорошо гармонировали со свежим цветом лица. Равномерные волны прически походили на только что выложенную черепичную крышу. Бюзару вспомнилось ходячее сравнение лица с фасадом дома. Голубые глаза — как свежевыкрашенные ставни.

— До чего же вы нарядная! — сказал он.

Мари-Жанна подняла к нему лицо.

— Вы все это мне скажете потом.

«Потом» означало, когда она закончит свою работу и разрешит ему лечь на кровать рядом с собой. Он добился этой вечерней привилегии на четырнадцатом месяце своего ухаживания.

При мысли о том, что будет «потом», его охватило волнение.

— Сейчас! — потребовал Бюзар.

— Нет.

— Почему? — спросил он.

— Не хочу, вот и все.

— Негодяйка, — сказал он нежно.

Мари-Жанна улыбнулась.

— Вы у меня попросите прощения потом.

— Хорошо.

— Так поговорим о гонке, — предложила Мари-Жанна.

Бюзар помолчал, пытаясь совладать с нахлынувшими на него чувствами.

— Представитель «Альсьона» отметил меня, — начал Бюзар. — Мне об этом рассказал Поль Морель. Они могут предложить мне контракт…

И Бюзар принялся описывать перспективы, которые вроде бы открывались перед ним. Многие именно так и начинали. Сам великий Бобэ всего несколько лет назад выступал на состязаниях в бретонских деревушках во время ярмарок. Во всяком случае, одно совершенно точно: в этом году он в великолепной форме. Ему не повезло, не упади он, он выиграл бы гонку. А ведь бионнские гонки потруднее многих занесенных в официальный календарь; одни только жители Бионны не понимают, что это пробный камень. А когда он станет профессиональным гонщиком, он сможет все время тренироваться. И добьется новых успехов, огромных успехов. Он не из тех, кто всю жизнь остается в «прихлебателях» великих гонщиков. Он сумеет сказать: вот мои условия, хотите соглашайтесь, не хотите — не надо. А если представится возможность, то он наперекор руководителю команды оторвется от основной группы, как он это сделал в воскресенье. Надо заставить уважать себя; Роби́к доказал это во время «Тур де Франс» 1948 года. Юрские горцы всегда действуют по собственному разумению. И все будут говорить: «Великий гонщик Бернар Бюзар, неукротимый Бюзар, уроженец Юры»… Гонщик хорошо зарабатывает, особенно если ему удается попасть в лидеры. Он купит себе машину, и не какую-нибудь «ведетту», как у Поля Мореля, а спортивный «кадиллак» с откидывающимся верхом, без задних сидений.

— Хочешь в одиночестве за рулем красоваться.

— Ты будешь сидеть рядом со мной.

— К тому времени вы меня забудете:

— Давайте поженимся немедленно.

— Если бы все дело было в «кадиллаке», я бы вышла замуж за брессанца.

— Вот змея, — нежно проговорил Бюзар.

Он снова принялся мечтать об ожидающей его славе. Мари-Жанна лишь подсмеивалась над ним.

Воскресная гонка была первым серьезным испытанием для Бюзара, и он убедился, что способен побить лучших гонщиков. В противоположность ему в памяти Мари-Жанны запечатлелась прежде всего одна картина: раскинувшись веером, словно подгоняемый ветром, несется по шоссе к Клюзо отряд велосипедистов, преследуя молодого гонщика, и с каждым оборотом колеса расстояние все уменьшается и уменьшается; красная майка, зеленая майка, белая майка неотвратимо приближаются; долговязый Ленуар стоит на педалях, лицо выставлено вперед, как фигура на носу корабля, взгляд спокойный и жесткий, словно он уже наметил место, где Бюзар упадет вторично и тем самым уступит ему первое место. Побеждают всегда самые сильные. Мари-Жанна верила в это так же твердо, как во врожденную неблагодарность мужчин. И в свете этой истины Бюзар и брессанец, вырвавшиеся вперед, представлялись ей детьми, которые бросают свои шарики на площадку для игры в шары, где взрослые подсчитывают свои попадания: я бросаю, ты попадаешь. Для нее проигрыш был предрешен. И даже победа брессанца не убеждала ее, была, по ее мнению, чистой случайностью. Он выдохся, и к следующей гонке ему уже не оправиться. Вот о чем думала Мари-Жанна, продолжая вышивать, в то время как Бюзар расписывал ей свое блестящее будущее профессионального спортсмена.

Пробило десять часов. Мари-Жанна вышла за пьяными вишнями. Так было заведено. В одиннадцать часов она отложит в сторону свое рукоделье, и Бюзар получит разрешение прилечь рядом с нею на кровати. Она раскладывала вишни по рюмкам, а Бюзар продолжал:

— Видишь, я был прав, что не послушался Поля Мореля. Представитель «Альсьона» и не заметил бы меня…

Мари-Жанна обхватила его голову руками и взъерошила ему волосы.

— Эх, ты, недотепа…

Бюзар откинул назад голову и устремил на Мари-Жанну бесхитростный взгляд своих больших глаз.

— Ты меня огорчаешь, — сказала Мари-Жанна.

— Почему? — спросил он.

Мари-Жанна выпустила его голову, взяла вишню и сунула ее Бернару между губами.

— Помолчи, — попросила она.

Бернар зажал губами вишню и потянулся к Мари-Жанне. Она снова обняла его голову и принялась зубами вырывать у него вишню. Резцы у Мари-Жанны ровные и острые, как ножи у косилки в первый день сенокоса. Она раззадорилась, села к Бюзару на колени, достала другую вишню, взяла ее в рот и стиснула между зубами.

— Возьми, — предложила она.

Бюзар откинул Мари-Жанну на руку и наклонился к ее яйцу. Ему никак не удавалось заставить девушку разжать зубы и выпустить вишню.

— Возьми, — прошептала Мари-Жанна.

Бюзар потерял самообладание.

— Иди сюда, — сказал он.

Он просунул руку под колени девушке, другой обхватил ее за плечи, чтобы отнести на кровать. Она вырвалась из его объятий.

— Нет, — сказала Мари-Жанна. Она встала по другую сторону стола. Уходите.

— Простите, — попросил Бернар.

Они стояли друг против друга, разделенные столом. Мари-Жанна положила ладони на пенившиеся рубашки, которые вышивала днем. Она раскраснелась, у нее горела даже шея, оттененная белоснежным воротником блузки. Она пылала, как костер, среди белого вороха линона и батиста.

— До чего же вы красивая, — произнес Бернар.

Она чувствовала, что он смотрит на ее грудь. Мари-Жанна повторила:

— Уходите, прошу вас.

Бернар ничего не ответил и не сдвинулся с места.

— Разве вы не понимаете, что я перестала владеть собой.

Мари-Жанна обогнула стол и прошла мимо Бюзара. Он не осмелился ее обнять.

— Этим и должно было кончиться, — сказала она сердито.

Она бросилась на кровать. Бюзар вытянулся рядом с ней. Он поцеловал ее в губы, и Мари-Жанна отвечала ему на поцелуи. Он ласкал ее, и она его не отталкивала. От свалившегося на него долгожданного счастья Бернар потерял голову. Он принялся говорить ей о своих чувствах.