Ловец душ - Аарон Дембски-Боуден

Он не умирал. Ее око… не могло его убить. Всю жизнь Эвридику потчевали байками о том, что любое живое существо, заглянувшее в третий глаз навигатора, обречено умереть некой таинственной и мучительной смертью. Наставники Эвридики утверждали, что таково побочное действие навигаторского гена — ее проклятой и благословенной мутации. Никто не понимал, отчего так происходит. По крайней мере никто из членов Дома Мерваллион, — хотя девушка и осознавала, что учителя ее были не из лучших.

И вот теперь она смотрела на гиганта широко распахнутым третьим глазом, щуря человеческие глаза от боли. Но Астартес и не думал умирать.

Однако девушка не ошибалась. Если бы полубог заглянул в ее незрячее око, затянутое пленкой цвета прокисшего молока, он бы тут же упал бездыханным. Но глаза за рубиновыми линзами шлема были закрыты. Астартес знал, кто перед ним. Он предвидел эту минуту, а истинному охотнику не обязательно использовать все пять чувств, чтобы настигнуть добычу.

Зрение Эвридики затуманилось. Она не была уверена, действительно ли воин притянул ее к себе, но его череполикий шлем — выцветшая кость и кровавые рубины глаз — внезапно заполнил все вокруг. Голос великана был не по-человечески низким: он рокотал, как раскаты далекого грома. Когда свет в глазах девушки окончательно померк, сменившись чернотой небытия, вслед за ней в непроглядный колодец полетели слова полубога:

— Меня зовут Талос. И ты пойдешь со мной.

Хозяин Септимуса последним покинул астероид. Он стоял на каменистой поверхности, где подошвы его ботинок навечно отпечатались в серебристо-серой пыли. Подняв голову, Астартес глядел на звезды. Незнакомые звезды, совсем не те, что он видел, когда в последний раз стоял на этой земле и смотрел в это небо. Астероид когда-то был миром — планетой, очень далекой отсюда.

— Талос, — треснул вокс голосом Кириона, — сервиторы уже погружены. Пленница готова к транспортировке на палубу «Завета», предназначенную для смертных. Время уходить, брат мой. Твои видения не солгали, и мы многое здесь нашли. Но Магистр Войны призывает нас на Крит.

— Что с теми, кто сбежал?

— Узас и Ксарл прикончили их. Идем. Время поджимает.

Талос опустился на колени. Пыль облепила черно-синие доспехи Астартес пепельной пленкой. Как песок сквозь пальцы, горстка пыли просыпалась из его открытой ладони.

— Время изменяет все, — шепнул Талос.

— Не все, провидец.

Это был Ксарл, уже присоединившийся к остальным на борту катера. Голос его звучал непривычно тихо, словно и он чувствовал благоговение при виде мертвой планеты.

— Мы ведем ту же войну, что вели всегда.

Талос отряхнул ладони, встал и направился к ожидавшему его «Громовому ястребу». Готовые к обратному полету на орбиту, к «Завету», двигатели взревели, взметнув в небо фонтаны пыли.

— Долгую же дорогу пришлось проделать этому обломку, — задумчиво проговорил Кирион. — Десять тысячелетий свободного плавания.

Узас фыркнул. Не то чтобы он не понимал эмоциональной значимости момента — просто сам не испытывал никаких чувств. Ему было плевать.

— Неплохо снова побывать дома, а? — сказал он, все еще ухмыляясь.

Дом. Слово оставило в сознании Талоса огненный след. Мир вечной ночи, где шпили из темного металла вонзались в угольно-черное небо. Дом. Нострамо. Родной мир Восьмого легиона.

Талос, конечно, был там, когда все закончилось. Все они были там. Тысячи воинов легиона стояли на палубах ударных крейсеров и боевых барж, наблюдая за тем, как на окутанный сумрачной пеленой мир рушится смерть: пронзая облачные покровы, пробивая дыры в плотной тьме атмосферы и озаряя все гибельным светом — оранжевым пламенем подземного огня, вырвавшегося на свободу и пожирающего материки. Кора планеты лопнула, словно разорванная гневом самих богов.

В каком-то смысле так оно и было.

Десять тысячелетий назад Талос видел, как горел, содрогался и рушился его родной мир. Он видел гибель Нострамо. Это была жертва. Это было возмездие. Это было — как убеждал он себя — правосудие.

Десять тысяч лет. Для Талоса, жизнь которого измерялась от сражения до сражения, от одного крестового похода до другого, прошло всего несколько десятилетий с того дня, как его планета сгорела. Извращенные законы адской бездны, где легионы предателей укрылись от гнева Империума, подчинили время своей непостижимой логике. Вести счет лет было безумием. Большинство братьев давно бросили это занятие.

Ботинки Талоса простучали по трапу «Громового ястреба». Оказавшись в тамбуре, он мельком взглянул на толпу лоботомированных сервиторов, покорно выстроившихся в десантном отсеке, и ударил кулаком по панели запирающего устройства. Трап свернулся, и противовзрывные двери захлопнулись под хриплый рев гидравлики.

— Думаешь, мы когда-нибудь еще набредем на такой большой осколок? — спросил Кирион, когда «Громовой ястреб» взмыл в небо. — Тут, должно быть, не меньше половины континента с корой вплоть до ядра.

Талос молчал. Он все еще видел ревущее пламя, прорвавшееся сквозь тучи за секунду до того, как родной мир рассыпался на части у него на глазах.

— Обратно на «Завет», — в конце концов произнес он. — А затем на Крит.

II

ВИДЕНИЕ

Внезапность — ненадежный клинок, бесполезный в сражении.

Он ломается, когда войска вновь обретают боевой дух. Он разлетается на части, когда офицеры удерживают солдат от бегства. Но страх не исчезает никогда. Страх — это меч, который от использования становится лишь острее. Так дайте же врагу знать, что вы на подходе. Пусть собственные страхи сразят их с наступлением тьмы. Когда солнце планеты рухнет за горизонт… Когда на город опустится его последняя ночь… Пусть вой из десяти тысяч глоток возвестит об ударе десяти тысяч когтей. Повелители Ночи идут. И никто, встав у нас на пути, не увидит следующего рассвета.

Талос шагал по коридорам «Завета». Воин был облачен в боевую броню, но решил не стеснять себя шлемом. Это лишило Астартес усиливающих зрение сенсоров, зато позволило наслаждаться естественной ясностью, с которой его взгляд пронзал чернильную тьму корабля.

Смертные члены экипажа с трудом видели в темноте. Их глаза были слишком слабы, чтобы уловить остаточное свечение почти обесточенных корабельных ламп. Смертным дозволялось носить с собой фонари, освещая дорогу по сумрачным переходам. Для рожденных на Нострамо Астартес тьмы просто не существовало. Талос шел по широким коридорам, приближаясь к залу военного совета, который Вознесенный давным-давно избрал как покои для медитаций. Благодаря врожденно острому ночному зрению и генетическим операциям, проведенным на его мозге при вступлении в Восьмой легион, космодесантник различал внутреннюю обстановку «Завета» так ясно, словно ее озарял рассвет иного, намного более яркого мира.

Кирион, тоже в боевой броне, шагал рядом. Талос искоса взглянул на брата, отмечая морщинки, проступившие вокруг его черных глаз. Странно было видеть признаки старения на лице одного из воинов легиона, но Талос понимал, что происходит. Кирион боролся с собственным проклятием — и оно тяготило брата куда сильнее, чем видения тяготили Талоса.

— Ты не войдешь со мной, — заметил Талос, — так зачем же ты здесь?

— Может, и войду.

Оба знали, что это вряд ли произойдет. Кирион старался любой ценой избегать Вознесенного.

— Даже если бы ты и вправду хотел войти, Чернецы преградят тебе дорогу.

Привычные к окружавшей их мертвенной тишине, они шли сквозь лабиринт залов огромного корабля.

— Может, преградят, — ответил Кирион. — А может, и нет.

— Так и быть, я позволю тебе тешиться этой иллюзией еще пять минут, Кай. И не говори потом, что я не великодушен.

Талос поскреб наголо обритый затылок. Один из портов имплантатов, хромовый разъем в позвоночнике над лопатками, последние несколько дней побаливал. Талос ощущал это как раздражающую, монотонную пульсацию на грани восприятия. Симбиотическое соединение, подключавшее тело к доспеху, чуть слышно гудело. Надо было поскорее ублаготворить машинный дух брони. Септимусу придется взяться за дело, смешивая масла и притирания, которыми Талос пользовался для обработки воспаленных разъемов. Он слишком много времени проводил в битвах, и нейросоединения тела с доспехами уже не справлялись с нагрузкой. Пределы выносливости были даже у его нечеловеческого организма.

В лучшие времена как минимум несколько слуг и техноадептов легиона занимались бы уходом за его бионическими имплантатами и следили за состоянием генетических модификаций в промежутках между сражениями. Сейчас у него оставался единственный раб. Вдобавок, каким бы искусным техником ни был Септимус, Талос не позволял никому приближаться к себе в те минуты, когда оставался без доспехов: ни собственному вассалу, ни уж тем более боевым братьям.