Витязь в барсовой шкуре - Шота Руставели

5. Сказ Тариэля о себе, когда он впервые сказал его Автандилу

Так даруй же мне вниманье. Я скажу повествованье,Чувства выявлю, деянья, — уж таких не будет вновь.Я не жду от той покоя, кем я брошен в пламя зноя,Ей безумен, мрак свой строя, изливаю током кровь.

Знаешь ты, и всем известно, семь есть в Индии чудесной,Семь царей. Но повсеместно Фарсадану — шесть корон.Он властитель был великий, смелый, пышный, львиноликий,Вождь царей и в битве дикой предводитель воинств он.

Царь седьмой, и с нравом рьяным, был отец мой, СариданомЗвался он. Пред вражьим станом не был, гибельный, вторым.Кто имел бы дерзновенье, явно ль, тайно ль, оскорбленьеНанести тому, чье зренье, как копье, пронзит и дым.

Не любя уединенья, он любил охоту, пенье,Принимал судьбы решенье, не заботясь ни о чем.Но с грозой идут темноты, и к нему пришли заботы.Вопросил себя он: «Кто ты?» И сказал: «Беру мечом».

В крае все храню я части от врагов и от напасти.Недруг прогнан. Тверд во власти я царю, и блеск мне дан.Так пойду же к Фарсадану, пред властительным предстану.Перед ним склонясь, я встану, новым светом осиян».

Принимает он решенье. Фарсадану извещеньеШлет: «Всей Индией правленье надлежит царю, тебе.Сердцем всем и всей душою, ныне я перед тобоюГоворю: твоим слугою буду в славе и в борьбе».

Фарсадан, услыша это, полон радости привета.Слово шлет ему ответа: «Бога я благодарю.Царь ты Индии венчанный, как и я. Когда нежданныйДар мне шлешь, ты мне желанный. Молвлю брату и царю».

Царством чтит его, как даром. Назначает амирбаром,Также амирспасаларом, — полководец главный то.Правя властью полноправной, царь он не самодержавный,С главным в этом лишь не равный, а в другом над ним никто.

Моего отца с собою равным царь считал. ПороюМолвил: «Горд моей судьбою: где такой есть амирбар!».То в охоте беспокойной, то в войне и битве знойной,Все вдвоем четою стройной. Знак был в нем особых чар.

Я — не он. Хоть благородство есть во мне мое. Но сходстваНет меж двух. И превосходство было в нем свое всегда.Был бездетен царь с царицей, хоть лучистой, грустнолицей.Оттого своей сторицей за бедой пришла беда.

Горе! В час, огнем богатый, гроз готовятся раскаты.Амирбару в день проклятый был дарован я как сын.Царь сказал: «Того же рода он, что я, — одна природа.Пусть он, — в этом мне угода, — возрастет как властелин».

Царь меня с царицей взяли, как свое дитя. ПечалиЯ не знал. Меня качали, пели ласковый напев.Люди мудрые учили, возвращали в царской силе.И как солнце был я или как встряхнувший гриву лев.

Я к Асмат сейчас взываю. Если ложно, что вещаю,Ты скажи. Я утверждаю, что когда пяти был лет,Нежной розой я светился, льва убить не тяготился,Фарсадан уж не мрачился, что родного сына нет.

Бледен. Крови в лике мало. Но Асмат рассвет мой знала,Знает, как заря блистала, расцвечая юный день.Хороша краса младая. Говорили: «Он из рая».А теперь я что? Немая мгла того, что было. Тень.

Пять годов — как свет зарницы. А у царской роженицы,Дочь родилась у царицы». Юный горестно вздохнул.Грустный взор блеснул слезою. Обомлел он, взят тоскою.Грудь Асмат ему водою освежила. Отдохнул.

Молвил: «Сила огневая, что горит во мне сжигая,И тогда была златая. Мой бессилеет языкВ похвалах. Пред Фарсаданом, торжествующим, румяным,Все цари — в усердьи рьяном. Многократный дар велик.

От царей дары богаты. Светлой радостью объяты,Принимают их солдаты. Гости — в празднестве живом.Царь с царицей, нас лелея, смотрят вдвое веселее.Имя той скажу, что, рдея, сердце мне сожгла огнем».

Имя вымолвить он тщится. Взор сверкнет, и взор затмится.Чувств лишится. Пот струится с побледневшего чела.В пытке, с этой пыткой схожей, Автандил тоскует тоже.Тот очнулся. Молвит: «Боже! Ныне смерть моя пришла.

Девы, лик чей светит ало, что семи годов блистала,Что луной и солнцем стала, имя — Нэстан-Дарэджан.С нежной, с ней терпеть разлуку, как такую вынесть муку?Защитишь алмазом руку, — сердцу ж где алмаз тот дан?

Так в поре своей напевной возросла она царевной.Я возрос, чтоб в бой стозевный устремить горячий взгляд.Вновь к отцу попал я в руки. В мяч играл, был ловок в луке.Силен в воинской науке. Львов сражал я, как котят.

Царь воздвиг дворец. Как чара, в нем чертог из безоара,Из рубинового жара, гиацинтов вырезных.Для нее. А перед домом — садик малый с водоемом.Розы в зеркале знакомом длили пламень грез своих.

Днем и ночью, пряном зное, из кадильниц в том покоеДымы синие алоэ, желтых пламеней игра.То в саду она, где тени, то на башне, в сладкой лени.В этой светлой мигов смене няня — царская сестра.

Овдовевшая в Каджэти, с ней Давар. Не жестки сети.Дева в ласковом привете научается уму.В том чертоге озаренном, от других отъединенном,Дева в мире благовонном провожает день во тьму.

За завесой, как из дыма золотистого, хранима,За парчой она незримо возросла, кристалл-рубин.С ней Асмат и две рабыни. Вместе игры без гордыни.Расцвела, как цвет в пустыне и как дерево долин.

Мне пятнадцать лет уж было. Сердце было полно пыла.Воля царская взрастила как царевича меня.Силой лев и солнце взглядом, как взлелеян райским садом,Предавался я отрадам: стрелы, меч и бег коня.

С тетивы стрела летела, — бездыханно было телоПтицы ль, зверя ли. И смело попадал я в цель мячом.Пирование без срока. Но отдельно, волей рока,Был от той, что огнеока, с светло-розовым лицом.

Знают смерть и властелины. Умер мой отец. КончиныЭтой день был день кручины для верховного царя.Скорбь застыла в Фарсадане. Умер — страшный в вихрях брани.И восторг — во вражьем стане. Льва страшилися не зря.

Уничтоженный судьбою, целый год я был тоскоюОмрачен, как цепкой мглою, неутешенный никем.Вдруг придворные предстали, и приказ мне царский дали:«Тариэль, не будь в печали. Уж конец рыданьям всем.

Тосковали мы и боле о печальной нашей доле.Не минуешь божьей воли. Всем приходит нам конец.Траур кончен. С веком старым день приводит к новым чарам.Будь отныне амирбаром, и служи нам, как отец».

Вспыхнул я, воспламенился. По отце горел, томился.Рой придворных преклонился, выводя меня из мглы.И индийские владыки до меня склонили лики,Как родители, велики, но любовны и светлы.

Близ своих сажали тронов, возвещали власть законов,Чтоб служил я без уклонов, долгу весь отдав свой жар.Я упрямился, страшился заменять отца. Но длилсяСпор недолго. Подчинился. Отдал честь — как амирбар».

6. Сказ Тариэля о том, как он полюбил, когда впервые он полюбил

Подавив свои рыданья, он продлил повествованье.«В некий день, — воспоминанье жжет, ему не скрыться прочь,От забав, охоты дикой я домой пришел с владыкой.Он сказал мне, светлоликий: «На мою посмотрим дочь».

Руку взял мою... Ужели не дивишься в самом деле,Что душа осталась в теле, вспоминая эти дни?Сад увидел я блестящий. Голос птиц там был журчащий.Не споет сирена слаще. Водомет струил огни.

Ароматы розы сладки. Ткань над дверью. Златы складки.Те лесные куропатки, что с охоты нес с собой,Ей отдать — царя веленье. Тут мое воспламененье.Здесь начальный миг служенья. Долг, назначенный судьбой.

Чтобы сердце из гранита было чем-нибудь пробито,Что найдешь? Но жало свито — адамантовым копьем.Царь, я ведал, не желая, чтоб была его златаяКем увидена, сдвигая ткань завесы, входит в дом.

Я стоял в саду, пред домом, возле роз над водоемом,Сердцем отданный истомам ожидания и чар.Слышит ухо шелестенье, речь Асмат и повеленьеДать царевне приношенье, что подносит амирбар.

Колыхнулась ткань волною. За завесой той дверною,Вижу, дева предо мною. В сердце мне вошло копье.И Асмат взяла добычу. Я же вспыхнул. Вечно кличу:«Жар! Горю!» Но возвеличу тем лишь рдение мое».

Тот, что солнечного света ярче был, сказавши это,Не найдя на всклик ответа, пал, издавши горький стон.Автандил с Асмат рыдали, горы эхо повторяли.В мрачной молвили печали: «Всех сражавши, сам сражен».

Вновь обрызган он водою. Сел, объят кручиной злою,Стонет. Льется за слезою щеки жгущая слеза.«Горе мне!» — его реченье. — «Сколь великое волненье!»Только вспомню, — помышленье, мысль о ней мне, как гроза.

Я недаром горько плачу. Тот, кто верует в удачу,Знал восторг — и скорбь в придачу: обольстит, — чтоб обмануть.Мудрость тех скорей хвалю я, кто не жаждет поцелуяОт судьбы. Все доскажу я, коль смогу еще вздохнуть.

Были взяты куропатки. Я ж, исполненный загадки,Не бежал я без оглядки, — наземь рухнул бездыхан.Как пришел в себя, рыданья вкруг меня и восклицанья,Словно звуки провожанья, мой корабль — до дальних стран.

В пышной я лежу постели. Царь с царицею сидели возле.Плач — как звук свирели. Стоны слиты в долгий гул.Щеки ранят. Кровь струею. И муллы сидят толпою.Говорят, что надо мною колдовал Вельзевул.

Увидав, что жизнь лелею я еще, меня за шеюОбнял царь рукой своею: «Сын! Хоть слово мне одно!»Страхом взятый исступленным, снова чувств я был лишенным.Кровь потоком разъяренным в сердце канула на дно.

А в молчании глубоком все муллы следили оком,Знак какой здесь послан роком. Был в руках у них коран.«Недруг рода здесь людского», — таково их было слово.Трое суток чуть живого, жег огонь, и был он рдян.

Меж врачей опять сомненье и одно недоуменье:«На такой недуг леченья — нет. Печаль владеет им».Прыгал, как умалишенный. Речь была лишь бред сплетенный.Слезы в горести бессонной льет царица. Дни — как дым.

Трое суток во дворце я был, меж смертью-жизнью рея.Ум вернулся. Разумея, что случилося со мной,Я сказал: «Увы! Лишенный жизни, призрак я смущенный».И в молитве вознесенной вскликнул я: «Создатель мой!

Узри терны затрудненья, и услышь мои моленья.Дай мне сил выздоровленья. Встать с постели дай мне сил.Тайну здесь я ненароком расскажу в бреду глубоком».Бог услышал. С должным сроком раны сердца закалил.

Я сидел. К царю послали с вестью: «Кончены печали».Царь с царицей прибежали. Смотрят с лаской на меня.С головою непокрытой царь стоял, в молитве — слитый.С ней, царицей, и со свитой. Бог щедротен, нас храня.

Сели оба. Подкрепился пищей я. И оживился.Молвил: «Царь! Возвеселился дух во мне. Я стал сильней,Я хочу увидеть поле. На коне скакать на воле».Царь со мной среди раздолий. Мчимся мы в простор полей.

Конский дух исходит паром. По речным проехав ярам,Мы вернулися к базарам. Возвратился я домой.Царь простился у порога. Вновь недуг нахлынул строго.«Что мне ждать еще от бога? Смерть нависла надо мной».

То лицо, что было рдяно, стало ныне цвет шафрана.В сердце режущая рана, десять тысяч в нем ножей.Вот привратник в дверь вступает, к управителю взывает.«Весть какую этот знает? Тот ли мне принес вестей?»

«Раб Асмат пришел». — «Зови же». — Он вошел. Подходит ближе.Поклонился низко, ниже. И посланье подает.В буквах строк — огонь влюбленный. Я читаю изумленный.В сердце я другом — зажженный. И в моем — огней полет.

Возрастает удивленность. Как сумел зажечь влюбленность?И откуда непреклонность — изъясненье в строки влить?Надлежит здесь послушанье. Обвинила бы молчанье.Написал в ответ посланье, свивши слов цветную нить.

Дни пришли и миновали. В сердце, знающем печали,Рденья пламени сгорали. Не ходил я в стан бойцов.Не являлся ко двору я. Принимал врачей, тоскуя.Мир, однако, жил, ликуя, дань беря моих часов.

Ничего врачам не зримо. В сердце точно сумрак дыма.Чем печальное палимо, не узнал никто из них.«Кровь,—сказали, — в ней пыланье». Царь велел кровопусканьеСделать мне. Чтоб скрыть страданье, дал коснуться рук моих.

Кровь пустили, капли рдели. Грустный, я лежал в постели.Раб пришел. Мол, речь о деле. — «Что такое?» — «Раб Асмат».«Приведи». А про себя я размышляю, вопрошая:«В этом всем она какая, и к чему ведет мой взгляд?»

Раб вручает мне посланье. Весь исполненный пыланья,Я читаю указанье: «Нужно мне сейчас прийти».Отвечаю: «Поскорее. Час торопит. Не робея,Приходи ко мне смелее и не медли на пути».

Я сказал себе: «Сомненья для чего, когда стеченьеВсех минут дает решенье? Я же царь и амирбар.Все индийцы мне подвластны. Так не буду я несчастный.Коль узнают, бурей страстной не такой зажгут пожар».

От царя гонец спешащий. Вопрошает: «Как болящий?»«Кровь пустили. В настоящий час отрадней мне дышать.Я к тебе хочу явиться. Мне пристало веселиться.Лицезреньем насладиться будет радость мне опять».

Ко двору пришел. «Уж боле, — царь сказал, — не будь в неволе».На конях мы едем в поле. Без колчана, без меча.Сокола летят как стрелы. Куропаток рой несмелыйВьется рябью серо-белой. И стрелки спешат, крича.

Тем, что были на равнине, дома пир веселый ныне.Камень красный, камень синий многим дан, как дар, царем.И конечно уж свирели в этот день не онемели.Песнопевцы звонко пели. Шум веселия кругом.

Я борьбу с самим собою вел, но взят тоской был злою.В сердце огненной волною мысль о ней и мысль о ней.Пламень — током беспокойным. Я сидел в кругу достойном.Пил. Зовут — алоэ стройным. Пировал среди друзей.

Вдруг я вижу казначея. Шепчет на ухо: «Робея,И покровами белея, амирбара ждет одна,Кто-то». Скрытность восхвалил он. Я велел, чтоб проводил онВ мой покой ее. Укрыл он там ее. И ждет она.

Встал. Друзья хотят прощаться. Я прошу их не стесняться,Пировать, увеселяться. «Я сейчас вернусь сюда».Раб стоял в дверях на страже. Трепеща, как пойман в краже,Я вхожу, и в сердце даже не могу унять стыда.

Женский призрак, как виденье. Изъявляет знак почтенья.Говорит: «Благословенье тем, кто может быть с тобой».Я дивлюсь на восклицанье. «Нет уменья в ней и знанья,Как любовное признанье скромно выразить душой».

Говорит: «Изнемогая от стыда, пришла сюда я.Мыслишь — мысль во мне есть злая. Но пришел сюда, спеша.Уповаю я и верю, что простишь стыда потерю.Этим спехом — счастье мерю. Успокоилась душа».

Говорит: «Мое реченье ты прими без подозренья.Исполняю повеленье — той, в чьем сердце страх тебя.Госпожи моей желанье, вот откуда то дерзанье.Принесла тебе посланье. Слово скажет за себя».

7. Первое послание, которое Нэстан-Дарэджан написала своему возлюбленному