Неделя в декабре - Себастьян Фолкс

Директор собрал совещание преподавателей, и все они только плечами пожали. Преподаватели эти в большинстве и сами учились у тех, кто считал правописание в лучшем случае фетишем, а в наиболее вероятном — средством, которое позволяет не подпускать к университетам детей небогатых родителей. Даже в частных школах от притязаний на него давно уже отказались, а теперь слишком поздно «заново изобретать колесо», как выразился старший преподаватель истории. Да и вообще, до сих пор никто на безграмотность учителей почему-то не жаловался.

Впрочем, одна из преподавательниц французского языка была замужем за консультантом по менеджменту, а тот когда-то учился вместе с Трантером в Оксфорде и поддерживал с ним нерегулярные, но все-таки отношения. Она полагала, что Трантер, в его годы и при его подготовке, все еще помнит кое-какие из этих премудростей, и пообещала директору добыть его адрес.

Приглашение, полученное от школы столь прославленной, заинтриговало Трантера, и он поехал, как его просили в письме, посмотреть, что в ней к чему. Ступая по булыжнику, обрамлявшему травянистый квадрат двора, он думал о том, насколько все это отличается от бетонированных площадок его старой школы. И прошел под каменной аркой, на которой ученики школы вырезали свои имена (У. Стэндфорт 1822), в другой дворик, поменьше, заросший от старости и поддельного благородства плющом.

— Большое спасибо, что приехали, — сказал директор школы, высокий, энергичный мужчина с густыми черными волосами. — На самом деле меня наша просьба слегка смущает. Сам я еще сохранил рудиментарные представления о правописании. И даже позволяю себе иногда небольшое тиранство по этой части. Но у меня просто нет времени на то, чтобы просматривать каждый отчет наших учителей, заменяя «Джонни выглядит неинтересным» на «Джонни выглядит незаинтересованным». В наше время жизнь директора школы состоит из конференций, решения административных проблем, произнесения речей, маркетинга и так далее.

Он покашлял, словно осуждая себя.

— Не стану делать вид, будто мы предлагаем вам творческую работу, мистер Трантер.

Трантер улыбнулся:

— Наверное, многие удивились бы — не правда ли? — узнав, что именно ваша школа… я хочу сказать…

— Понимаю, понимаю, — торопливо произнес директор. — Первая десятка и так далее. Однако мне точно известно, что и другие знаменитые школы предпринимают точно такие же шаги. Разумеется, никакие имена не разглашаются, никто никого не называет. И совершенно ясно, что это должно остаться между нами. Было бы крайне неприятно, если бы что-то вышло наружу в какой-либо… да в какой угодно форме.

Трантер подумал о «Жабе» и улыбнулся снова.

— Ну что же, — произнес он голосом чуть более тонким (обычно это говорило о том, что он заинтригован), — мы, безусловно, можем попробовать и посмотреть, что у нас получится.

Деловые вопросы решились быстро. Черновики всех отчетов будут присылаться Трантеру на CD. Как-то изменять их или переписывать ему не придется, — нужно будет просто-напросто исправлять самые грубые из грамматических и синтаксических ошибок — и все орфографические. У школы 620 учеников, каждому посвящается примерно десять отчетов, большая часть которых состоит всего из нескольких строк. Если он будет править по три отчета в минуту, подсчитал Трантер, это отнимет у него 35 часов, то есть рабочую неделю. А если исходить из его годового дохода, он зарабатывает в неделю около 600 фунтов, однако тут работа предстоит более напряженная. Он собирался запросить вдвое больше, скажем, 1200 фунтов за триместр, а то и 4000 за год, однако директор школы с первых же слов предложил ему 5000 плюс оплата расходов и услуг секретарши, буде таковые потребуются, так что нужда в торговле отпала.

Авторский стиль Трантера давно уже пал жертвой журналистики с ее «культовыми фигурами» и «сыром в мышеловке», однако его возраст был достаточен для того, чтобы научиться грамотно писать еще в школе, и к тому же он прочел тысячи хороших книг. В общем, задача оказалась ему по плечу. Пять триместров нового режима — и результаты привели директора в совершенный восторг. Жалобщик-родитель прислал примирительное письмо, в котором отмечал серьезные улучшения, и директор выписал Трантеру премию в 1000 фунтов. У учителей он получил прозвище Гарри Пэтч — по имени пережившего всех прочих ветерана Первой мировой. «Опять я к Пэтчу на штык попал», — говорил, читая на экране компьютера свой неправленый отчет, старший преподаватель географии. «И я», — отвечал старший преподаватель истории.

Этот успех переписчика позволил Трантеру понять, что грамотность все еще окупается. По сути дела, тут имело место простая иллюстрация принципа связи спроса и предложения. В то время как лучшие выпускники лучших университетов не умели грамотно писать или хотя бы сочинять осмысленные электронные послания, компании, которые брали их на работу, все же должны были рассылать письма, составлять документы и общаться с юридическими фирмами, банками да и другими компаниями. Особых изысков противная сторона от них не ожидала, но нуждалась хотя бы в том, чтобы понимать, что это ей такое прислали.

Как человек, окончивший классическую школу еще до того, как она выбросила полотенце на ринг, Трантер обладал ценным активом: грамотностью. И мог сдавать его в аренду. Через год после того, как он начал работать со школой, его пригласили на роль «модератора» дискуссий, которые проводились в книжном клубе компанией богатых домохозяек Норд-парка. Он просто не мог поверить своему везению. В большинстве своем эти женщины получили университетские дипломы, так или иначе связанные с искусством, однако не знали и азов того, как устроена книга. Даже словарь, который Трантер освоил в шестнадцать лет, оставался для них загадкой: они, например, не понимали различия между «стилем» и «интонацией». Трантер получал 100 фунтов за визит плюс очень хороший обед и бутылку вина. Все эти дамы сидели на диете, что позволяло ему плотно закусывать, выбирая одно из многого множества дорогих блюд, которые покупались за бешеные деньги в местных деликатесных и traiteurs.[9] Ему даже проезд на метро оплачивали. После того как он делал несколько замечаний относительно обсуждавшейся книги, дамы, как правило, устраняли его из дискуссии. Им хотелось поговорить лишь об одном — «основано» ли рассказанное в книге на событиях, происшедших с самим автором, и в какой мере его версия этих событий отвечает их собственному опыту в делах такого рода. Трантер пытался внушить им, что существуют более плодотворные методы подхода к восприятию романа, то есть плоду воображения, вдохновленного желанием, сколь бы жалким оно ни выглядело, сотворить «произведение искусства». Дамы терпеливо выслушивали его, но, похоже, ни одному слову не верили.

Встречи группы происходили раз в месяц, работа из школы поступала три раза в год, так что Трантер все еще оставался открытым для предложений. И в один из апрельских дней он, питаемый новыми надеждами, был в очередной раз заинтригован, когда, заглянув в электронную почту, обнаружил среди обычного, предназначенного для Бруно Бэнкса спама письмо от миссис Дорис Хайн, она же [email protected]

О компании этой Трантер слышал — собственно говоря, в его кухонном буфете стояла баночка ее фирменного баклажанного чатни, а от письма миссис Хайн попахивало деньгами. На письмо он ответил сразу, и вскоре была согласована дата его визита к Фаруку аль-Рашиду, основателю и владельцу «Пикулей Рашида», — визит предстояло нанести в его дом, находившийся в Хейверинг-Атте-Бауэр, а связан он был с неким «литературным проектом».

Дженни Форчун завершала последний круг своей воскресной смены. Да, все верно, она выключила в кабине свет, чтобы ее собственное отражение не мешало ей любоваться видами подземного города — ведь это было ее привилегией, однако существовала и иная причина. Дженни никогда не разглядывала свои фотографии и проводила перед зеркалом как можно меньше времени. Ее форменная одежда не отличалась изяществом, но Дженни это устраивало, ибо означало, что выбирать не приходилось, по той же причине она любила когда-то блейзер и юбку, которые полагалось надевать в школу.

Профессия машиниста метро наделяла ее и властью и ответственностью. Почти все, чему ее обучили, сводилось к соблюдению мер безопасности и к заботе о жизни пассажиров; при этом поезд управлялся одной-единственной рукояткой, а водить его было гораздо проще, чем автомобиль. Когда Дженни только-только приступила к работе, один старый машинист сказал ей в столовой: «Нам платят не за то, что мы знаем, а за то, что умеем», — последнее включало в себя и умение стронуть с места прослуживший лет сорок состав, когда в нем что-нибудь отказывало, а в холодную пору это случалось довольно часто.