Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера - Дмитрий Бавильский

Больше всего господин Тэст заинтересовал анонимного рассказчика (возможно, это сам Поль Валери) своей принципиальной незаметностью, умением соткаться из воздуха в любой точке планеты; там, где это нужно конкретной наррации.

В принципе, Тэстом может оказаться кто угодно, каждый третий имярек, тем более что «любой великий человек запятнан ошибкой»:

«Мне представлялось тогда, что самыми сильными умами, наиболее прозорливыми изобретателями, наиболее точными знатоками человеческой мысли должны быть незнакомцы, скупцы, – люди, умирающие не объявившись. О существовании их я догадывался по жизни блистательнейших людей, несколько менее стойких».

42

Такие стычки и пересечения, в поездах или очередях, забываются и не забываются. Отходят на второй план, уступая первой цели путешествия – тому, ради чего все затевалось, но окончательно почему-то не исчезают, время от времени возникая на поверхности сознания всплывающими буйками. Сигнальными огнями. Сопровождая прогулку или перестилание кровати.

Вписываясь в гостиничный номер, раскладываешь вещи по пустым ящикам с окостеневшими полками, точно они не предназначены ни для каких вещей, а бытийствуют сами по себе, как вдруг, непонятно по какой причине, внутренний взор спотыкается, как о камень, об какой-нибудь ментальный сор, вроде стычки нелепой в самолете.

Эти сорняки невозможно извести или хотя бы выдрать. Попасть в них может все что угодно: от вида из окна (гостиничный номер выходит во внутренний глухой двор) до песенок или информации из отрывного календаря. От вкуса аэрофлотовских брикетов до скольжения по тебе попутных запахов или тепла, ударяющего в лицо, когда выходишь на улицу, попадая под прямые солнечные лучи.

Рыбий Глаз уже давным-давно забыл о твоем нечаянном существовании, растворившись в толще чужой жизни до полной неразличимости, а внутри все еще тлеет костер незаконченного гештальта.

Иногда я внезапно вздрагиваю от таких ситуаций, маркированных как «неловкие», точно зная, что соучастники их вряд ли помнят о том, что обожгло наше общение и мое сознание много лет назад. Иных уже попросту нет на свете, однако, подобно свету угасшей звезды, общие очертанья проступка продолжают чертить на умозрительной карте моего личного млечного пути заочные траектории.

43

Прогрессист, столкнувшийся с консерватором на высоте 10 000 м над уровнем моря, прибыл в Венецию как журналист. Командированный сайтом, он спешит на Биеннале современного искусства, чтоб наконец отписаться про то, что «вот и в этом году в садах Жиардини не происходит ничего особенного…».

Ненадолго, всего на пару дней, чтобы сильно уж не влипать в местный сон, да и дел в Москве (а может, и не в Москве – впишите сюда любой удобный вам город) оставлено выше крыши.

Рыбий Глаз (то есть, подобно г-ну Тэсту, человек без лица и без свойств, но с линзами в очках «на плюс», из-за чего глаза кажутся больше оправы, откуда они, как бы силком туда втиснутые, выпирают, точно под давлением, будто бы с той стороны заполненного бассейна) этими ежедневными делами спеленат, как куколка какого-нибудь шелкопряда, ждущего момент, когда можно будет взлететь, да только полет невозможен.

Полет откладывается все время. Переносится на неопределенное потом. Однако можно устроить себе перерыв на пару дней, выпадание из «рабочего процесса», столь тесно спутавшегося с «личной жизнью» в такой гордиев узел, что их уже не разделить никаким «александрийским ударом». Для этого нам и нужны командировки, приятные во всех отношениях.

К тому же Рыбий Глаз узнает, что одна интересная коллега из конкурирующего издания будет в Венеции в это же самое время. Не то чтоб Прогрессист рассчитывал на легкую интрижку (хотя почему бы и нет… ведь все мы люди…), это теперь слишком хлопотно, обременительно, но провести время в лучшем городе мира с хорошей компанией – что может быть чудеснее?!

Тем более что, стыдно признаться, здесь он первый раз и немного побаивается неизвестности: новое место всегда страшит неясностью устройства, нужен проводник, желательно добросердечный, говорящий по-итальянски…

…и тогда въезд на чужую территорию уже точно сложится легким и плавным, несмотря на открытую форму метеозависимости, едва ли не обязательно настигающей каждого только что приехавшего в Венецию.

Честно сказать, он запланировал эту «нечаянную встречу» задолго до вылета, представив пустой вечер, который нечем заполнить, кроме неспешной прогулки с одной интересной коллегой, для чего покупает в дьюти-фри дорогое вино и деликатесы. Предвкушая безобидный пикник на обочине этой поездки – бантик сбоку от садов Жиардини. Пьяную вишню на итальянском торте.

44

Все, однако, с самого начала идет немного не так, как мечталось. Причем, чем дальше в «лес», тем сильней отклонение от намеченного. Сказывается недостаточность знаний и избыток ожиданий. Рыбий Глаз долго не может врубиться в смысл расписания вапоретто, изнутри подгоняемый, точно ветром, неформулируемым мелким страхом выглядеть со стороны смешным и нелепым – туристом, не способным решить «проблему».

Уж если он умудряется путаться в пригородных электричках, их перронах и частоте прибытия-отбытия, то что говорить о принципиально чужом, странном городе, имеющем репутацию идеальной площадки для готических романов?

Ничего говорить не надо, тем более не с кем. Нужно действовать. На страх и риск, обсматриваясь, оглядываясь по сторонам. Замечая многочисленные стайки людей, тянущих за собой чемоданы на колесиках, чаек на сваях, облака на небе, блики на воде…

Хорошо, что к Жиардини, ну, где проходит та самая Биеннале, ехать, кажется, не нужно, можно пешком дойти. Хотя по карте кажется, что далековато, но зато по прямой. Не заблудишься.

45

Распаковав вещи, умывшись и перекусив в гостиничном номере, начинаешь постепенно осваивать окружающее пространство. Перебираешь его задумчиво, точно четки.

Да, номер, несмотря на мебель с претензией – «огромное озеро зеркала, потемневшее и сильно зацветшее рыжей ряской», – настолько пуст, что центробежная сила все равно, рано или поздно, выталкивает наружу. Даже если немного страшит незнакомая многомерная местность, из-за чего реальность утомляет быстрей, чем рассчитывал. К тому же кажется, что здесь, «за стеклянными стенами» отеля, город обступает тебя не так тесно и не так горячо, напряженно не дышит в затылок.

Для этого, видимо, и требуется пауза одиночества – дабы хотя бы слегка привыкнуть к зашкаливающему количеству впечатлений, изменяющему сознание и еще больше искривляющему пространство вокруг.

Когда голову невозможно проветрить, несмотря на постоянный морской сквознячок, просачивающийся в комнаты сквозь плотно закупоренные окна.

46

Уже через пару часов, бесцельно кружа по округе и время от времени натыкаясь на фасады из черно-белого учебника, по которому сдавал экзамены в университете, Рыбий Глаз неосознанно начинает стремиться к городским краям: туда, где второй берег хорошо бы чтоб отсутствовал.

Первый раз поймал этот момент отчуждения на мосте Академии, когда вдруг показалось, что под ногами – проспект, забитый, как в пробку, постоянно движущимися рядами машин. На Риальто такого не случилось, так как он, из-за лавочек и магазинчиков, более интровертен, тогда как мост Академии раскрыт простору, раскинувшему руки назад и вперед. Конечно, проспект, совсем как в Москве, когда одно шоссе нависает над другим – как возле Арбатской площади, например, или где-то на Ленинградке.

Центробежность, зародившаяся в гостиничном номере, не ослабевает, но продолжает набирать обороты, лишь увеличивая диаметр. К тому же Рыбий Глаз, опять же, с университетских времен знает: симметрия – знак смерти, следовательно, в разомкнутости окраин «смертельного города» таится дополнительная жизнь. Необходимая как воздух, дабы не начать задыхаться от избыточной акклиматизации.

Рыбий Глаз устает в безжалостных лабиринтах средневековья и тогда, прибавляя шаг, вновь выбегает на набережную, неважно какую. Самую северную (с видом на кладбище) или на самую южную, каждый сантиметр которой изобилует открыточными ландшафтами.

Да-да, набережные (и чем шире – тем лучше) здесь, пожалуй, главное, а кишки тесных и слепых проходов – бесплатное приложение к ним.

Набережные, точно пропасть, заставляют думать о мосте. Точнее, о преодолении пропасти. Эта мысль – о покорении простора, внезапно образовавшегося перед тобой, почти банальна в те моменты, когда город внезапно заканчивается, обнажая линию горизонта. Куда ж нам плыть?

47

Плыть некогда: искусство вечно, да только командировка до обидного коротка. Догадываешься об этом, разумеется, заранее. Но лишь попадая в эпицентр, осознаешь «весь масштаб разрушений». Хочется, конечно, продлить, э-э-э, очарование, даже если никакого особенного очарования нет, но есть легенда, столь мощная, что ей невозможно не поддаться. Восхищение как бы изначально заложено в программу, куда «все включено».