Искатель. 1962. Выпуск №5 - Алексей Леонтьев

Сзади раздались автоматные очереди. Стреляли в воздух. Что-то кричали. Наверное, предлагали сдаться. Дигирнес обернулся. Я понял его немой вопрос и покачал головой. Капитан протянул мне пистолет.

— Я займусь собаками…

Очень неудобно стрелять с подпрыгивающих саней, да еще из незнакомого пистолета, но все-таки мне удается подстрелить собаку в передовой упряжке.

Мгновенно смешался живой клубок — из перевернувшихся саней сыплются люди. Снова трещат автоматы. На этот раз стреляют уже не в воздух. Очереди вспарывают фонтанчики снега у наших саней.

Мы выигрываем несколько метров, но вторая упряжка выскакивает вперед и быстро приближается. Мне никак не удается попасть в мчащийся мохнатый веер. Немцы частыми очередями не дают поднять головы. Я оглядываюсь. Дигирнес, не обращая внимания на выстрелы, привстав на колени, неистово погоняет собак. Я старательно прицеливаюсь в черное пятно на лохматой груди вожака упряжки. Нажимаю спуск один раз, второй…

Нарты преследователей резко заносит в сторону. Собаки вцепляются в упавшего вожака.

Я слышу гортанный крик Дигирнеса, погоняющего упряжку. Вдруг крик обрывается… Нарты переворачиваются, и я чувствую, как лечу в сторону. Что-то тяжелое ударяет меня по голове. Сразу исчезает все. Наступает полная тишина.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сначала послышались голоса. Мне показалось, что я в школе сдаю экзамен по немецкому языку и никак не могу понять вопроса нашего седого Фридриха Адольфовича. Потом из темноты проступили ноги. Много ног. В меховых сапогах и тяжелых горных ботинках. Они возвышались надо мной.

Очень болит висок. Я пытаюсь потрогать его, но кто-то грубо отталкивает руку и, приподняв мне голову, обматывает ее чем-то холодным и плотным.

Ноги расступаются. Все приобретает истинные размеры. Я просто лежу на снегу. Напротив на санях сидит человек в меховой куртке. У него худощавое, гладко выбритое лицо. Глаза прикрыты темными очками. Он перелистывает книгу, в которой я узнаю судовой журнал «Олафа». Этот человек, видимо, старший. К нему обращаются «герр лейтенант».

Неподалеку темнеет какая-то бесформенная груда. Я скашиваю глаза. Широкая спина, седые спутанные волосы и босые, нелепо, острым углом подогнутые ноги.

Двое немцев переворачивают тяжелое тело. На секунду мелькают знакомый вислый нос и седая щетинка усов… Тело скатывается в неглубокую яму. Его забрасывают снегом. Немцы торопятся. Из-под тонкого слоя снега остается торчать оттопыренный большой палец босой ноги.

— Wo sind die anderen? — спрашивает человек, бинтовавший мне голову.

Понимаю: он спрашивает, где остальные, — но что я могу ответить?

Человек повторяет вопрос по-английски. Он повышает голос, сердится. Мне все равно. Я вижу только кончик большого пальца, торчащий из-под тонкого слоя снега.

Человек отбрасывает меня навзничь. Он заносит ногу в тяжелом горном ботинке для удара.

Чей-то резкий голос останавливает его. Нога опускается. Надо мной склоняется лейтенант в темных очках. В руках у него судовой журнал, раскрытый на последней странице. Он пристально вглядывается в мое лицо. Я закрываю глаза. Мне все равно. Лейтенант отдает какое-то распоряжение. Меня подымают за руки и за ноги. Должно быть, я сейчас тоже окажусь в неглубокой яме, как Дигирнес.

Нет, я падаю в сани, больно ударившись локтем о борт. Меня наскоро связывают.

Упряжки трогаются. В санях только я и лейтенант. Он управляет собаками.

За холмом первая упряжка сворачивает на юго-запад. Очевидно, направляется к месту гибели нашего корабля. Немцы что-то кричат лейтенанту. Тот, мельком взглянув на меня, пренебрежительно машет рукой и придвигает ближе лежащий в санях автомат.

Мы остаемся вдвоем. Лейтенант сворачивает на юг. Упряжка бежит по проложенной нами колее. Мы направляемся к немецкой базе.

Подпрыгивали сани, убегала назад бесконечная белая равнина, а впереди маячили спина лейтенанта и его прямые, будто прочерченные по линейке, плечи.

Я попробовал пошевелить онемевшими руками.

Постепенно мне удалось высвободить правую руку. Но веревка на ногах только плотней врезалась в тело. Я не думал о побеге, но инстинктивно замирал, когда лейтенант бросал быстрый взгляд через плечо. Кажется, он ничего не заметил.

Резкий поворот едва не выбросил меня из саней. Лейтенант что-то кричал, размахивая шестом. Приподнявшись, я увидел серый комочек, несущийся вверх по откосу. Какой-то зверек. Вероятно, песец. Захлебываясь от охотничьего азарта, собаки мчались за ним, не обращая внимания на отчаянные крики лейтенанта. Наконец, с силой воткнув шест в снег перед санями, он остановил упряжку. Забыв обо мне, лейтенант бросился к собакам. В этот момент я понял, что мои ноги тоже свободны: при крутом повороте лопнула туго натянутая веревка.

Впереди торчал воткнутый в снег шест. Лейтенант возился с упряжкой. Схватив вожака за шиворот, он пытался заставить собак вернуться на прежний путь. Его прямые плечи были наклонены параллельно земле.

Я привстал, выдернул шест и, размахнувшись, с силой опустил его. Очень хорошо помню, что метил попасть не в голову, а именно по этим острым прямым плечам. От удара лейтенант увернулся, но, споткнувшись, упал. Автомат отлетел в сторону. Я вывалился из саней и очутился возле него раньше противника.

— Лежать! — крикнул я по-русски, забывая, что лейтенант вряд ли может понять приказание. — Ни с места!

Как ни странно, но немец тотчас повиновался. Я навалился на него сзади, приставив к затылку дуло автомата. Лейтенант замер. Я заломил ему руки назад и скрутил веревкой. Чуть отдышавшись, на всякий случай связал и ноги. Проверил узлы. Получилось неплохо, как будто я всю жизнь только и делал, что связывал людей.

Я обыскал лейтенанта. Под курткой у него оказался парабеллум в треугольной кобуре. В карманах — пачка сигарет и бумажник. В бумажнике лежало удостоверение на имя лейтенанта Иоганеса Риттера 1904 года рождения, тонкая пачка писем к фотография молодой женщины с двумя мальчиками: один — лет шести, другой — восьми. На письмах были штемпеля полугодовой давности.

Парабеллум и сигареты я взял себе, а фотографию и все остальное засунул обратно в карман лейтенанта.

Потом, присев на край нарт, закурил. Я не спешил.

Собственно, выбор был невелик. В нескольких километрах к югу лежала немецкая база. На севере дорог каждый человек, и вряд ли меня бы просто уничтожили. Скорей всего использовали бы на каких-нибудь черных работах.