Искатель. 1962. Выпуск №5 - Алексей Леонтьев

— Пожуйте, это заглушит голод…

Я предпочитаю закурить. Дигирнес не без колебаний отрывает четвертушку чистой страницы судового журнала. Закурив, чувствую себя вполне сносно. Только очень стынут ноги. Но Дигирнес знает, как помочь и этому. Он снимает свою куртку и накидывает ее, не надевая в рукава. Мне он предлагает сделать то же самое. Застегиваем все пуговицы на груди и засовываем ноги за спину друг другу. Получается, что мы лежим валетом в спальном мешке. Мои ноги согреваются у спины Дигирнеса.

— Спите… — говорит он. — Надо спать… Завтра…

Конца фразы я уже не слышу.

Проснувшись, я никак не могу сообразить, где нахожусь. Сверху навис белый снежный купол. Его намела за ночь метель. Дигирнеса рядом нет. Я пробил головой потолок «пещеры».

Снова серый пасмурный день. По-прежнему крутит вьюга. Дигирнес сидит на корточках, что-то колдуя с картой.

Болит голова. Во рту тяжелый медный вкус. Капитан протягивает фляжку.

— Выпейте… Два глотка, не больше… Будь у нас пища, мы просто переждали бы метель. А сейчас надо идти.

И снова нас обступает плотная стена вьюги.

«Сто сорок два, сто сорок три, сто сорок четыре…» — механически подсчитываю шаги.

Я сбиваюсь, перескакиваю через десятки и сотни и снова продолжаю бесконечный счет. Ни единого звука не пробивается сквозь шум вьюги. Кажется, там, за стеной метели, лежит земля мертвой тишины.

«…Четыре тысячи семьсот шестьдесят семь, четыре тысячи семьсот шестьдесят восемь, четыре тысячи семьсот шестьдесят девять…»

И вдруг… Я останавливаюсь. Сквозь шум ветра послышалея далекий собачий лай… Нет, это наверняка померещилось. «Четыре тысячи семьсот…» Но Дигирнес тоже останавливается и напряженно прислушивается. И снова сквозь вьюгу явственно доносится собачий лай.

Несколько секунд мы стоим неподвижно, потом, не сговариваясь, поворачиваем и бежим на этот звук.

Из-за пелены снега неожиданно вынырнула решетчатая радиомачта. В стороне темнел длинный приземистый барак. Из трубы валил разгоняемый ветром дым.

Осторожно, пригибаясь к земле, мы обогнули дом. Позади дома, у небольшой пристройки, стояли нарты с упряжкой собак. Чуть поодаль виднелась площадка с деревянными будочками на столбах — метеостанция.

Увидев нас, собаки залаяли с новой силой. Из пристройки вышел человек. Мы спрятались за угол дома. Человек внимательно осмотрелся вокруг, стараясь понять, что взволновало собак. Мы напряженно следили за ним.

Человек был в толстом свитере и брюках, заправленных в меховые сапоги. Самое обыкновенное, обветренное на морозе лицо под вязаной, как у лыжника, шапочкой. Кто он — друг или враг?

Человек наклонился и, успокаивая, ласково потрепал по шее вожака упряжки. Вероятно, это был простой симпатичный парень. Вот сейчас он с добродушной грубоватостью скажет;

— Цыц! Ну, что расходились, кабыздохи?!

Я невольно подался вперед.

— Куш! — сказал человек в свитере. — Klappt die Fressen zu die Sauhunde! [1]

Вздрогнув, я отпрянул назад, но было уже поздно.

Немец поднял голову. Наши взгляды встретились.

Резкий толчок отбросил меня в сторону. Дигирнес кинулся на немца. Они покатились по земле. Старик пытался вцепиться руками в горло противника. Немец был моложе и увертливее. Оправившись от неожиданности, он вскочил на ноги.

Я подоспел как раз вовремя. Но, падая вторично, немец с шумом распахнул дверь в пристройку.

— Kurt! — послышалось оттуда. — Was ist denn los? [2]

Оставив оглушенного немца, я помог подняться капитану. Задохнувшись, он не мог говорить и только жестом указал на сани. Мы прыгнули в них. Ударом ноша Дигирнес перерубил веревку, удерживающую нарты, и гортанно крикнул. Собаки понесли.

Из пристройки выскочил еще один немец. И уже позади, за скрывшей нас метелью слабо хлопнуло несколько выстрелов.

Дигирнес оказался неплохим каюром. Размахивая длинным шестом, он ловко управлял собаками. Раньше я видел нарты только на рисунках и думал, что собак запрягают всегда попарно цугом, как лошадей в старинные кареты. Здесь ше они были привязаны веером — каждая к передку саней. Все постромки были разной длины, и передняя собака мчалась со всех ног, а остальные стремились вцепиться ей в пятки.

Я растянулся в санях. С новой остротой захотелось есть. Пошарив в санях, нащупал мешок. В нем были какие-то жесткие, плоские предметы. Я развязал мешок. Там лежала высушенная до твердости камня рыба — юкола. Впервые в жизни я держал ее в руках. Немцы, видно, собирались в дорогу и полошили ее в сани для собак. Рыба оказалась совершенно безвкусной и невероятно жесткой, но все-таки это была еда. Я протянул рыбину Дигирнесу. Тот что-то пробормотал, и юкола затрещала у него под зубами.

К ночи мы остановились под откосом на берегу замерзшего ручья. Опять нашли место для ночлега с подветренной стороны. Капитан кинул собакам по рыбине, а потом перевязал им морды обрывками ремня, чтобы ночью не перегрызли постромок.

Мы заснули в кольце собак. От их шерсти шло тепло и острый запах псины.

Проснулся я от света. Надо мной висело голубое небо. Слепило солнце. Мир был чист, красив и праздничен.

— Проснулись? — послышался хмурый голос Дигирнеса. Он стоял на откосе. — Я уже хотел вас будить… Идите сюда.

Я поднялся к нему.

И тут же радость солнечного утра сменилась глухой тоскливой тревогой: по снежной целине тянулся к горизонту отчетливый, одинокий след наших саней…

Весь день капитан Дигирнес менял направление, напрасно пытаясь найти твердый наст, — проклятый след, как маршрут, прочерченный на ватмане, отмечал каждый метр нашего пути.

Собаки скоро выбились из сил. Дигирнес без устали работал шестом, заставляя их бежать. В конце концов одна упала и не смогла подняться. Вся упряжка смешалась, перепутав постромки. Мы долго не могли растащить собак. Наконец Дигирнес обрезал ремень и бросил обессилевшую собаку в сани.

Во второй половине дня небо затянулось, по земле понеслась поземка. Появилась надежда, что наш след занесет и мы уйдем от погони. Капитан решил дать отдых измученным собакам. Они, так же как и мы, получили по юколе, Дигирнес набил свою трубку, я тоже принялся за цигарку. И тут мы увидели своих преследователей.

Две упряжки выскочили на гребень холма, с которого мы только что спустились.

Насилу подняв собак, Дигирнес погнал нашу упряжку. Впереди оказался глубокий снег. Собаки сразу провалились по брюхо. Немцы же мчались по проложенной нами колее.