Инквизитор - Черил Фрэнклин

— Я рада, что ты не боишься меня, Виктория, — промолвил образ прабабушки Мирель со знаменитой полуулыбкой и ярко-зелеными глазами, словно скрывающими какую-то экзотическую тайну. — Розалинда всегда меня боялась.

Молодая испуганная женщина в неопрятной комнате ответила такой же полуулыбкой, но в своих воспоминаниях она вновь стала темноволосой девочкой, отозвавшейся с необычайным для ее возраста цинизмом:

— Мама так долго притворялась глупой и беспомощной, что забыла, как можно быть кем-то еще.

— Розалинда способна на хитрость, но она никогда не была такой независимой, какой я хотела ее видеть. Я переоценила ум ее отца. — Мирель пожала плечами, и даже в этом кратком движении изящество объединялось с чувственностью. — Адель хотела его, и я совершила ошибку, пойдя ей навстречу.

— А бабушка боялась тебя?

— Адель никого не боялась.

— Ты убила ее?

Мирель приподняла изогнутую бровь.

— Адель умерла по своей вине, не по моей. Кто сказал тебе, что я убила собственную дочь?

Девочка пожала плечами, несмотря на возраст довольно точно повторив жест Мирель.

— Твои враги никогда не живут долго, верно? Все знают, что ты спорила с бабушкой перед ее смертью.

— А «все» знают, из-за чего мы спорили? — спросила Мирель.

— Бабушка обвиняла тебя в убийстве ее первой дочери.

— Первая дочь Адели умерла нерожденной, — мягко промолвила Мирель.

— Бабушка сказала, что ты открыла инкубатор и пыталась заменить зародыш своим собственным клоном, но кто-то остановил тебя, прежде чем ты успела закончить.

— Адель никогда не могла признать, что ее ребенок был дефективным, — вздохнула Мирель, но полуулыбка осталась на месте. — Ты развита не по годам, Виктория, но тебе следует быть поосторожнее со своими предположениями. Полное клонирование является в Консорциуме незаконным, а уничтожение собственной внучки требует сверхчеловеческой твердости. По-твоему, я на такое способна?

— Мама говорит, что ты способна на все, что сочтешь необходимым.

— Я принадлежу к тем, кто выживает при любых обстоятельствах, — согласилась Мирель, — но ты должна верить, что я не совершала жестоких поступков, даже в отношении тех, кто скверно со мной обращался. Никогда и никому не позволяй заставлять тебя стыдиться меня… — улыбка стала печальной, — или самой себя.

— Дядя Пер говорит, что ты очень богата и могущественна.

— Я действительно могущественна и бывала как очень богатой, так и очень бедной. — Она коснулась сверкающих камней ожерелья. — Твой дядя Пер был бы разочарован, узнав, как мало у меня осталось подлинных драгоценностей. Стоимость выживания растет с каждым спаном, а стоимость вечности — и того выше.

— Но ведь ты и сейчас не очень бедна, верно? — спросила девочка, слегка нахмурившись, ибо прабабушку ей всегда описывали как нечто нерушимое.

— Нет, — засмеялась Мирель. — Ты ведь не имеешь понятия о бедности, не так ли, Виктория? Надеюсь, тебе никогда не придется усваивать этот урок. Когда же вспомнишь об этом, гордись тем, чего ты достигла.

— Как я смогу вспомнить то, чего никогда не испытывала?

— А раньше такого никогда с тобой не происходило? — серьезно осведомилась Мирель.

— Нет, — озадаченно ответила девочка.

Мирель закрыла глаза, и мимолетное разочарование придало выражение жесткости ее прекрасным чертам. Но лишь на какое-то мгновение.

— Не важно, Виктория. По крайней мере, деньги на твое образование были истрачены не зря. Я рада, что ты получила наследство, несмотря на усилия Пера сделать тебя зависимой от него. Ты не должна полагаться ни на кого, кроме себя, Виктория. Не повторяй моих ошибок. — Услышав совет, который показался ей незначительным, девочка нетерпеливо заболтала ногами, и Мирель вздохнула: — Ты еще слишком молода. Я прождала слишком долго?

— Если бы ты посетила нас раньше, то я была бы еще моложе.

— Мне советовали не посещать вас вовсе, — отозвалась Мирель, — потому что будущее не должно завидовать прошлому, а настоящее не должно тяготиться будущим. Я слушалась этого совета, пока не напомнила себе, что знаю тебя лучше, чем кто-либо еще, и знаю, что у тебя хватит сил взглянуть мне в глаза и поучиться у меня. Мы с тобой похожи, Виктория. Мы обе принадлежим к тем, кто выживает.

— Мы обе принадлежим к тем, кто выживает, — повторила ее слова молодая женщина в комнате с грязными обоями, пытаясь убедить себя в истинности этого фрагмента загадочной беседы. Прабабушка так толком и не объяснила цель своего визита, а вскоре после этого она умерла. Тори чувствовала, будто что-то значительное осталось недосказанным — что-то, что, возможно, было в состоянии отвратить горечь настоящего или, по крайней мере, облегчить ей тяжесть одиночества.

Дверь возле линялых обоев, чей механизм давно сломался, со скрипом открылась. Вошел мастер Оми — последний из пяти инквизиторов Тори. Она слышала, что он музыкант по профессии, и соседняя планета, где он собирался выступать, ожидала конца затянувшегося расследования. «Маленькое препятствие способно огорчить многих, — подумала Тори. — А все из-за Арнода и из-за меня». Интересно, возмущает ли Оми нарушение его личных планов или же религиозные тенета Сессерды, в которые попались его соплеменники, сделали обязанности инквизитора источником удовлетворения? Однако расшифровать какие-либо эмоции у калонги было бы тщетным занятием для тех членов Консорциума, которых калонги определяли как «менее цивилизованных».

Покрытый целыми слоями конечностей, отходящих от шеи и середины туловища, калонги казался темным и мрачным, хотя каждое его движение сопровождалось слабым переливающимся сиянием. Каждая из его конечностей напоминала тонкий цилиндр, но все вместе они производили впечатление плотной бархатистой ткани, на которой выделялся только золотистый воротник шейных усиков. Ростом выше двух метров, мастер Оми был самым высоким из калонги, допрашивавших Тори, и два выпуклых глаза, торчавших на макушке его большой головы, едва пролезли в дверной проем. Короткие золотистые ресницы опустились вниз, чтобы не задеть перемычку.

Нос и рот калонги размещались в тех же местах, что и у соли, но угловатый вздернутый нос придавал представителям этого вида особенно вызывающий облик. Голубые сенсорные прямоугольники мастера Оми, расположенные по обеим сторонам головы, обозначились с необычайной четкостью, а голубоватые полоски, покрывавшие темную кожу выпуклого затылка, где помещался мозг, выглядели исключительно аккуратно. Глаза калонги, похожие на голубые шары, не были обращены в сторону объекта исследования, но Тори не принимала это за отсутствие внимательности. Зрение было всего лишь одним из девяноста шести чувств калонги.

— Как мне сообщили мои почтенные коллеги, ваше дело весьма необычно, мисс Мирель, — сообщил мастер Оми спокойным голосом, вежливо пытаясь соответствовать ограниченным чувствам женщины-соли. — Я еще никогда не сталкивался с жертвой расстройства Тива. Конечно, это весьма редкое состояние, а у меня мало регулярных контактов с видами ниже 3-го уровня цивилизации. Для существ выше 6-го уровня не часто требуется криминалистическое расследование. — В этих словах не чувствовалось осуждения, но ощущалась уверенность в превосходстве, превращавшем правосудие Консорциума в безжалостную неумолимую силу.

Калонги — и немногие представители других видов — исполняли долг перед религией Сессерды, проводя тщательнейшие расследования. Инквизиторы решали многие проблемы в Консорциуме, среди которых преступления составляли очень малый процент. Большинство вердиктов определяло правильность избранной цели или образа действий, часто в масштабах целого народа или планеты. Индивидуальные заявления рассматривались начиная с 5-го уровня и выше, так как подобные существа не предъявляли легкомысленных требований. Представители 7-го уровня нуждались в подтверждающих их слова доказательствах или свидетелях. Тори интересовало, сколько ее соседей объединились, чтобы обвинить ее.

— Я не хотела рождаться с расстройством Тива, — ответила Тори, надеясь, что говорит с таким же достоинством и уверенностью, как ее прабабушка Мирель, — и не хотела обнаружить своего мужа убитым.

Мастер Оми хранил молчание. Тори не пыталась его нарушить, хотя каждый новый микроспан ожидания увеличивал ее нервозность. Калонги наблюдал за ней в соответствии с собственным представлением о времени, и Тори знала, что любая попытка отвлечь его будет проигнорирована или обернется против нее самой. Она считала полинявшие нитки узора на подлокотнике кресла.

— Правда Сессерды создает законы, которые обеспечивают мир в Консорциуме, — наконец заговорил Оми. — Только нецивилизованные отказывают в уважении правосудию калонги, сделавшему эти законы возможными.