Инквизитор - Черил Фрэнклин

Черил Дж. Фрэнклин

«Инквизитор»

Посвящается Армандите, которая в иной Вселенной наверняка стала бы экспертом по связям с "чужими"

Иллюстрации

Пролог

Корабли скоро прибудут. Долгий карантин подходит к концу. Вахта смерти, на которую столь давно заступила испуганная девчонка, почти завершила свой мрачный цикл.

Мой народ все еще рассказывает древние истории. Дети пугают друг друга огромными демонами и темнокожими великанами с руками, похожими на змей, смешивая характерные черты давно забытых рас Консорциума с порожденными воображением монстрами. Эти сказочные существа перелетают по воздуху целые континенты. Мысли детей редко погружаются в подземную колыбель их предков.

В моем детстве герои наших преданий обитали рядом с нами — в пещерах, туннелях и норах. Каждый корень имел свою легенду. В каждой пещере жила своя нимфа — добрая или злая, красивая или безобразная.

Когда-то мне приснилась пещерная нимфа. Для деетари подобные видения часто определяют их жизненный путь, но мы, стромви, оставляем мистику нашим далеким предкам, считая себя слишком благоразумными. Тем не менее я не забываю о своем детском видении, подозревая, что оно было пророческим.

Я представляю себе прошлое и вижу украшенную узорами кожу нимфы. Я чувствую ее аромат, тонкий и хрупкий, словно бледное кружево корней огненной лилии. Она твердо стоит на четырех ногах, гордо приподняв верхнее туловище. Ее покрывают несколько слоев смолы, излучающей голубое и фиолетовое сияние. Запястья и лодыжки обвивают плетеные ленты тростника маги, а голову увенчивает корона из лепестков серебряных лилий, напоминающих краски неба на рассвете, по которым я так тоскую.

Нимфа все еще пробуждает во мне чувства, которые я не испытываю уже многие спаны. Сначала видение вызывало у меня благоговейный страх, хотя нимфа очень походила на женщин моего народа. Когда я приблизилась к ней, она начала расти, пока не достигла потолка огромной пещеры. Тонкая светящаяся вуаль из усиков корней обвивала ее, обильно источая ароматную смолу.

Нимфа становилась все выше, царапая короной темно-коричневую глину над ее головой. Она приветственным жестом протянула ко мне руки, но ногти ее были острыми, как кинжалы, и выделяли кислоту, способную моментально разъесть затвердевшую смолу. Нимфа увеличивалась не только в длину, но и в ширину; ее мощные конечности как будто надувались, касаясь выщербленных каменных стен. Подобно тому, как мешочки змеи осанг вытягиваются, когда их наполняет яд, на ее голове вздувались узелки чувств.

Нимфа щелкала потемневшими от гнили зубами. Глаза с молочного цвета веками расширялись, а ноздри, напротив, становились все тоньше. Я следила, как ее безмятежное лицо постепенно искажается, как кривится внешний рот, обнажая неровные ряды зубов. Челюсть нижнего рта продолжала вытягиваться вперед, разрывая складки кожи на шее до клочьев бескровных ран. Наконец нимфа вытянулась до такой степени, что от нее осталась только тонкая прозрачная кожа, — голова, туловище и конечности превратились в подобие грубо размалеванного воздушного шара. Шар лопнул, и я проснулась.

После этого сна я боялась засыпать много ночей подряд. Страх поселился у меня в голове, заставляя зубы стучать в бессловесном отчаянии. Я не могла даже рассказать о своем сне, такой ужас он мне внушал.

Не понимаю, почему страх никак не покидал меня, почему простой и короткий сон смог нанести такую тяжкую незаживающую рану. Даже теперь он пугает меня — не так сильно, но достаточно ощутимо. Несмотря на прошедшие спаны, тот образ легко возникает в моих мыслях — и я чувствую себя по-прежнему ребенком, спящим перед пустой, как воздушный шар, королевой почти забытого прошлого моего народа.

Это был мой единственный ночной кошмар, и он случился лишь однажды, но воспоминание… нет, не тускнеет. После всего, что мне довелось видеть и вынести, тот кошмар остается источником таящихся внутри меня страхов. Он властвует над моей жизнью, напоминая о разрушительном зле, которое может таиться под мирным и прекрасным обликом. Я никогда не рассказывала о нем ни моему возлюбленному Нгеву, ни моим почтенным родителям.

Этим вечером я особо остро ощущаю их потерю. Моя собственная жизнь кажется мне пустой. Мой почтенный отец велел бы мне прекратить размышлять о призраках и наслаждаться красотой теплого ясного вечера. Постараюсь, почтенный отец, но в эти дни твоя глупая Нгина все мечется и мечется между прошлым и настоящим. Твоя дочурка теперь глубокая старуха.

Вторая луна вскоре пересечет дорогу своей сестры и закроет ее лицо. Молодежь загадывает желания, стоя возле золотистых прудов и держа наготове прутики в ожидании подходящего момента. В годы моей юности мы бросали наши желания в широкие лиловые горлышки пангуулунга, осторожно шагая среди мясистых серо-зеленых листьев и избегая хрупких фиолетовых цветов и сочных на вид плодов. Наши желания были воплощены в похожих на колючие стрелки семенах серебряной лилии, но волнение было таким же, как у нынешней молодежи. Изменилось далеко не все…

Прах моего Нгева покоится в глубине этого пруда. Я все еще ощущаю запах его кожи. Такое ароматное тепло неведомо нынешним детям Стромви, ибо перемены коснулись как исходящих от нас запахов, так и нашего восприятия. Теперешние тонкие и изысканные ароматы по-своему приятны, но они кажутся мне слишком пресными. Никто из нынешних крепких и сильных юношей не смог бы удовлетворить меня так, как Нгев, и дело не в возрасте, притупившем мои интересы. Я брала себе младших партнеров и очень любила их, но никто из них не мог пробудить мои чувства с той полнотой, ибо я принадлежу к другому времени. Если бы была жива любая из моих сестер, она поняла бы меня.

Пересечение лун… Теперь я не могу быстро двигаться, иначе и я бы присоединилась к молодежи и тоже загадала желание. Мои сыновья и дочери неодобрительно поморщились бы, глядя на глупость своей матери, но внуки одобрили бы мой поступок, ошибочно приняв его за проявление бунта против старости. А вот мои правнуки просто не знают, что обо мне думать при любых обстоятельствах, так как они слишком далеки от мира моей молодости и побаиваются меня, считая какой-то странной. Я — последняя, кто по-настоящему помнит прежние времена.

Эти дети с их прутиками ничего не знают о страданиях, жертвах и муках, которые мы переносили ради адаптации. Их не тяготит прошлое, потому что мы добились успеха. У них есть будущее, где они могут творить чудеса или, напротив, жить в простоте, которую лелеяли их предки. Когда меня не станет, последний реликт старого мира объединится с огнем и ветром мира нового, сотворенного моим отцом. Мне немного жаль, что теперь не придерживаются старого обычая, ибо я предпочла бы покоиться в земле.

Вторая луна кажется темной на фоне своей сестры. Я загадываю желание, хотя у меня нет прутика, а серебряные лилии уже давно не цветут. Пусть я проживу до окончания долгого карантина — всего один сезон. Меня никогда не покидала мечта побывать на всех планетах Консорциума, но я согласна довольствоваться и визитом к нашим соседям на Деетари.

Интересно, поприветствует ли меня матриарх Деетари как пророчицу? Я обладаю возрастом, опытом и рангом, позволяющим заслужить это звание. Отец рассмеялся бы, представив свою легкомысленную дочь в качестве лица, окруженного почетом.

Не знаю, помнит ли меня кто-нибудь за пределами этой маленькой планеты. Старый передаточный узел все еще действует, но его постоянный свет в ночном небе не слишком утешает. В последние годы новости стали поступать редко. Жизненные пути моих «чужих» друзей, с которыми меня связали общие беды, давно разошлись с моим. Карантин сделал межпланетную связь трудной и редкой процедурой.

Когда же карантин кончится, калонги прибудут восстанавливать старые связи. Ребятишки вокруг меня так же удивятся при виде калонги, как и недавно принятые члены Консорциума. Я ведь самое «чужое» существо, с каким они когда-либо сталкивались (если не считать преданий, которым они верят лишь наполовину), и я представляю собой начало Нового Стромви.

Мне нужно прожить столько, чтобы я смогла приветствовать калонги. Я должна изложить свои воспоминания сборщикам информации с Прили — только у них имеется достаточно опыта, чтобы в точности сохранить мой взгляд на нашу историю. Я сберегла все журналы моего отца, все красноречивые свидетельства «Глупости Ходжа» и даже звезду Реа.

Я не слишком важна сама по себе. Какую бы значительную роль я ни играла в молодости, я не считаю себя более значительной, чем любой представитель моего отважного народа. По многим причинам мне хочется, чтобы я не была его последним представителем. Я чувствую себя недостойной. Уверенность, которую придает выживание в трудных условиях, покинула меня. Или воспоминания о моем почтенном отце делают меня нерешительной, как младенец? Я любила отца, но он до сих пор внушает мне робость.