Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди - Сергей Борисов

— Где твоя дочь, женщина?

— Вот она, — женщина показала на девчушку, прятавшуюся за спинами других детей. — Ей всего шесть лет, она все, что у меня есть. Я не хочу терять ее! Она не выдержит дороги!

— Подойди сюда, — велел Николас.

Девочка несмело приблизилась.

— Отвечай! Хочешь ли ты остаться с матерью или прислушаешься к зову отца небесного?

— Отца… небесного… — еле слышно прошептала девочка.

— Слышишь, женщина? — торжественно произнес Николас. — Ее устами говорит Бог! Не печалься, не плачь, не гневи напрасными слезами Всевышнего. Возрадуйся! Дочь твоя избрана!

— Не пущу! — Женщина бросилась вперед, выставив руки со скрюченными пальцами. Но споткнулась, упала и уже не смогла подняться. Рыдания сотрясали ее тело.

— Это ли не знак Божий?! — воскликнул Николас.

Ему никто не ответил. Да и что тут ответишь? Да и страшно отвечать…

В последних числах июля огромная толпа выступила из Кельна. Ведомые Николасом, «божьи дети» направлялись через Майнц, через Шпайер — к Альпам!

Перевалы были свободны от снега, но паломников поджидали другие опасности — камнепады и голод. Бесконечной цепочкой шли они по узким тропам, оступались, теряли равновесие и срывались в пропасть. Чем ближе были горные вершины, тем меньше оставалось сил, особенно у самых маленьких — шести-, семи-, восьмилетних. А слез не было вовсе, все выплакали.

Многие пали духом и, проклятые Николасом, повернули назад у перевала Бреннера — и тем сохранили себе жизнь. Остальные двинулись дальше.

Перевалив через горы, они спустились в плодородные долины, где местные жители поднимали их на смех.

— Ну какие вы воины? Вы сначала от цыпок избавьтесь…

Неизвестная болезнь, от которой тело покрывалось сыпью, а потом на руках и ногах появлялись сочащиеся сукровицей язвы, косила детей. Каждый шаг сопровождался мучительной болью. Видя это, Николас разрешил заболевшим остаться в Кремоне. Они уже умирают, они все равно умрут! Обуза…

Как ни трудна была дорога, но 25 августа несколько тысяч детей вышли на берег моря недалеко от Генуи.

— Расступись! — воздел руки Николас.

Море лежало неподвижным зеркалом. Что морю до криков какого-то мальчишки?

— Расступись! — кричал Николас.

Стихия безмолвствовала.

— Как же так? — пряча глаза, перешептывались юные паломники.

— Это происки сатаны! — завопил Николас, пена полетела с его губ. — Если так… Если так… Мы пойдем к Папе Римскому. Он даст нам корабли!

Пилигримы снова двинулись в путь, но безграничная вера в Николаса уже оставляла их. Ряды маленьких паломников редели, и в Рим пришли уже не тысячи — сотни. Там их ждало еще одно разочарование: в папские покои их не пустили. Папу Иннокентия III куда больше занимали альбигойские войны, чем детские мечтания о подвиге во славу Христа. Бессмысленно, а значит, бесполезно!

Романтический взгляд из XIX века: крестовый поход детей — чем не экскурсия учеников воскресной школы?

И тут Николас сдался, в один миг превратившись из вождя крестоносцев в грязного, забитого, заикающегося подростка, которого всякий обидеть может, была бы охота. День за днем он рыдал, заламывал руки, твердил о тысячах погибших по его вине, а потом… исчез. Никто не видел — как, никто не знал — когда. Словно и не было его…

Оставшиеся без предводителя дети покинули Рим, чтобы вскоре объявиться в порту Бриндизи на юге Италии. Там они стали уговаривать богатого венецианца, владельца нескольких галер, отвезти их в Палестину. Венецианец окинул их оценивающим взглядом, перекрестился и ответил согласием.

Больше «божьих детей» никто не видел. Слухов — и тех не было. Куда делись? А с другой стороны, мало ли невольничьих рынков в Средиземноморье?

— Они называют себя пастушатами, — переговаривались монахи-бенедиктинцы. — В память о Стефане из Клуа.

— Чего они хотят?

— Ничего.

Дети, стекавшиеся в Мон-Сен-Мишель из Льежа, Лотарингии, Эльзаса и даже Швейцарии, действительно ничего не хотели. Они повиновались! Откровение, ниспосланное им, было кратким: «Идите в Мон-Сен-Мишель» — и они пошли, не смея ослушаться.

Должно быть, отсюда, с гранитной горы, некогда называвшейся Могильной, до Бога ближе. Возможно, здесь, где архангел Михаил трижды являлся Оберу, епископу Авраншскому, повелев построить часовню и монастырь, и находится то место, откуда молитвы невинных отроков сразу достигают неба. Может быть… Все может быть! Ибо неисповедимы пути Господни.

Сентябрьское паломничество детей к Мон-Сен-Мишелю повторилось на следующий год. И на следующий тоже. Монахи и сам Папа Римский говорили о всесилии Божием, ибо иначе невозможно было объяснить, почему десятки тысяч детей в разных уголках Европы слышат одни и те же слова — слова свыше.

Юные пилигримы стекались к Мон-Сен-Мишелю на протяжении столетий, пока в годы Великой французской революции монастырь на Могильной горе не закрыли. При Наполеоне Бонапарте его и вовсе превратили в тюрьму. Заодно переименовали и остров, назвав его, будто с издевкой, островом Свободы. В стенах, слышавших столько истовых молитв, зазвучали стенания узников…

Тюрьмой Мон-Сен-Мишель оставался до 1863 года, когда был объявлен национальным достоянием. Но богослужения в нем возобновились нескоро, только в 1922 году. А потом у его стен вновь появились пилигримы…

Каждый сентябрь в Мон-Сен-Мишель совершают паломничество до 60 тысяч человек. Обычно это молодые люди, многие из которых ничего не знают о Стефане из Клуа и Николасе из Трира. Но их тоже ведет вера.

В 1969 году увидел свет роман «Бойня № 5, или Крестовый поход детей». Его автор, Курт Воннегут, и до того был достаточно известен — узкому кругу ценителей, а теперь стал знаменит — и не только на родине, в Америке, но и во всем мире.

Эта книга о мире и войне, но все же больше о войне, о людях на войне, о страшном дне 13 февраля 1945 года, когда англо-американская авиация стерла с лица земли город Дрезден, похоронив в развалинах более 130 тысяч немцев. Сколько из них были фашистами? Кто ответит? И кто ответит за изувеченные жизни, искалеченную психику наивных мальчиков в военной форме, которые убивали и которых убивали по обе стороны фронта? Новые крестоносцы, их послали в поход, взывая к чувству справедливости, обещая прощение, славу и почести. Но им не дали ничего, кроме боли и смерти.

Есть в романе и несколько строк о тех давних крестовых походах детей. Всего-то полстраницы с изложением лишь одной версии развития событий — той, что давно отвергнута историками, но оказалась угодна писателю, так как придавала необходимую глубину его творческому замыслу. Зато все остальное в книге: об обманутых и обманувшихся, о предателях и преданных, о светлых мечтах и растоптанных надеждах — чистая правда. Так все и было. Всегда.

Сеча на Липице

Машины горели жарко, чадно. Под ногами хрустели осколки. В лицах подростков — безумие, в глазах милиционеров — страх. Толпа качнулась к Александровскому саду, но ее сдержали, не пустили. Тогда она выплеснулась с Манежной площади на Тверскую улицу, в окрестные переулки. Летели камни, бутылки, осыпались стеклянным водопадом витрины. Мелькали кулаки, лилась кровь. Кого бить, было уже не важно. За что — тем более. Всех бей! И били… «Что вы делаете? Вы же русские люди!» — кричала, прижавшись к стене дома, женщина вида бедного, интеллигентного. Ее не слышали — не до того. И не отвечали… А могли бы ответить: нам только дай раззадориться! Что до того, чужой ли, свой перед тобой, так ведь успешнее всего русские всегда стояли против русских. Начиная с Липицы…

Липица вышла из берегов. По приказу князя Юрия Всеволодовича в дно реки загодя вбили заостренные колья, которым надлежало остановить ратников Мстислава и Владимира Псковского. Сейчас кольев не было видно. Сотни трупов припали к ним, как припадает к груди матери голодное дитя. Трупов становилось все больше, и вот они уже запрудой перегородили реку. Обиженно шипя, розовые — кровью окрашенные — волны, ероша волосы мертвецам, сначала обмывали бездыханные тела владимирцев и суздальцев, муромцев и переславцев, а потом, выполнив христианский долг, выплеснулись на берега.

Князь Мстислав Мстиславович, прозванный за неизменное везение и отвагу Удалым, похлопал по шее взмыленного коня. Ладонь тут же стала липкой… Он вытер ее о тонкий плат, как минутой ранее вытер о тот же кусок ткани скользкое от крови лезвие боевого топора.

Конь фыркнул, запрядал ушами, вздрогнул и пошел боком, когда смертные воды Липицы коснулись его копыт.

— Не балуй! — Мстислав натянул поводья, привычно подчиняя себе жеребца.

— Пора ехать, княже, — почтительно склонил голову воевода Ивор.