Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых - Сборник статей

По характеристике С. М. Соловьева, который перед Петром преклонялся, а потому судьбу царевича рассматривал как неприятную, но неизбежную жертву в интересах государства, Алексей был похож на деда – царя Алексея Михайловича и дядю – царя Федора Алексеевича, то есть был «образованным, передовым русским XVII века, был представителем старого направления», но «подобно им он был тяжел на подъем, не способен к напряженной деятельности, к движению без устали, которыми отличался отец его; он был ленив физически и потому домосед, любивший узнавать любопытные вещи из книги, из разговора только; оттого ему так нравились русские образованные люди второй половины XVII века, оттого и он им так нравился». Наверное, многое справедливо в этой характеристике, правда, всегда остается извечная наша проблема: неужели для утверждения одного направления нужно рубить головы сторонникам реформ того же направления, но иных методов?

Судьба человека – его характер. И Алексей блестяще это подтвердил.

Он был, несомненно, умен. Это подтверждают и его письма, и разговоры о политических делах, и рассуждения о России и даже показания под пыткой. Сам Петр писал ему: «Бог разума тебя не лишил». Неплохо образован – говорил и хорошо писал по-русски и по-немецки, знал французский, много читал, любил книги. Был добр, набожен, мягок и неупрям, способен на сильное чувство. Он был скорее созерцательной, чем деятельной натурой, и мог бы быть достаточно гуманным и снисходительным государем. Но характер его не был сильным; отношение отца приучило его к уверткам, уклонению от прямого разговора; боясь отца, он скрывал свою нелюбовь к военным наукам и математике, а Петр никак не мог примириться с тем, что сыну милее церковные и гуманитарные книги. Царевич рано начал пить, но от участия в отцовских попойках уклонялся, предпочитая делать это в своем кругу. Он вспоминал, что в Петербурге, «когда позовут на обед или при спуске корабля лучше мне на каторге быть». В хмелю иногда он был несдержан, но после каялся. Хуже было другое – в подпитии он был болтлив, естественно, в кругу своих. Дальше смутных прожектов и пьяной болтовни дело не шло, но впоследствии этим воспользовались недоброжелатели и отец в первую очередь. Так потом, на следствии выплыли под пьяную руку сказанные слова: «Когда будет государем и тогда будет жить в Москве, а Петербург оставит простой город, также и корабли оставит и держать их не будет; а войска, де, станет держать только для обороны, а войны ни с кем иметь не хотел, а хотел довольствоваться старым владением, и намерен был жить зиму в Москве, а лето в Ярославле. И когда слыхал о каких видениях или читал в курантах, что в Петербурге все тихо и спокойно, говорил, что видение и тишина не даром; может быть либо отец мой умрет, либо будет бунт».

Навязанную ему жену он не любил, но обращался с ней ласково, тяжело переживал ее смерть и был привязан к детям. Дала судьба ему и истинную, но несчастливую любовь – к крепостной Вяземского, Евфросинье. Он привязался к ней до безумия, взял с собою, когда бежал в Австрию; и в значительной, если не решающей, мере уговоры Евфросиньи побудили его вернуться в Россию: ведь ему обещали, что он может жениться на ней и тихо жить где-нибудь в деревенском захолустье.

Конечно, он был слабохарактерен и легко поддавался обещаниям и уговорам. Он не хотел жениться, но под напором отца женился; он не хотел возвращаться в Россию и не верил в прощение отца, но дал себя уговорить и вернулся. Но вот что интересно и что отмечают те, кто хочет представить трагедию Алексея как столкновение между допетровской ретроградной Русью и новой Россией: никаких конкретных обвинений по поводу характера или действий царевича, кроме общих слов и отвлеченных рассуждений, Петр не выдвинул ни до бегства Алексея, ни в публичных обвинениях после его возвращения.

В начале 1707 года Петр неожиданно вызвал царевича в Жолкву на Украине, где стоял со своей армией, ожидая движения Карла XII. Там впервые отец публично выразил неудовольствие сыном, обвинив его в неповиновении. Что же сделал Алексей? А совершил он проступок человеческий и легко объяснимый: навестил свою мать, с которой был разлучен в девятилетием возрасте. Алексей побывал в Суздале, где томилась в монастыре Евдокия. Сестра царя, Наталья Алексеевна, не любившая царевича, донесла Петру.

После этого Петр отправил сына в Смоленск заготовить провиант и набирать рекрутов. Судя по письмам и донесениям Алексея отцу, царевич весьма успешно справился с поручением, проявив трудолюбие и рвение. Через пять месяцев он получил новое назначение, на этот раз – в Москве: следить за состоянием крепостных сооружений, наблюдать за подготовкой солдат и их экипировкой и направлять сформированные полки в действующую армию. Из пятидесяти с лишним писем Алексея, относящихся к этому времени (1707–1709), очевидно, что царевич неустанно трудился и не вызывал никаких нареканий со стороны отца. В начале 1709 года он сам отвел набранные им пять полков в Сумы, а затем поехал к отцу в Воронеж, где присутствовал при спуске построенных кораблей, после чего снова вернулся в Москву. Алексей не только работал, но и учился: именно в эти воды он осваивает немецкий и французский и усиленно изучает математику и фортификацию.

В конце 1709 года по приказанию отца Алексей отправляется за границу – в Дрезден, где продолжает учебу, а в октябре 1711 года по воле отца женится на Софии-Шарлотте Бланкенбургской. Благодаря этому браку Петр породнился с австрийским правящим домом: сестра Шарлотты была замужем за наследником престола Габсбургов. И после женитьбы царевич безропотно выполнял поручения отца – поехал в Торн, затем – в Померанию, после – в финляндский поход и, наконец, – в Старую Русу и Ладогу для надсмотра над строительством кораблей.

Никаких свидетельств на протяжении 1707–1713 годов, что Петр имел какие-либо серьезные претензии к своему наследнику или Алексей действовал, против воли отца, не имеется. И хотя с 1713 года, когда царевич вернулся в Петербург, отношения отца и сына иногда омрачались (царевич стал еще больше бояться отца и с неохотой принимал участие в обедах и попойках у Меншикова и других близких к Петру людей), то, что произошло 27 октября 1715 года, явилось для Алексея, полной неожиданностью.

В тот день в Петропавловском соборе хоронили кронпринцессу Софию-Шарлотту. Жизнь ее сложилась несчастливо: брак оказался неудачным, царица Екатерина и Меншиков ее третировали, и болела она довольно часто 22 октября 1715 года она родила второго ребенка – Петра, а 22 октября скончалась. Алексей тяжело пережил смерть жены, плакал, рыдал, несколько раз падал в обморок. Когда все вернулись с похорон в дом царевича для поминок, Петр публично передал Алексею письмо, озаглавленное «Объявление сыну моему». В нем царь обвинял Алексея в неспособности к военному делу, в лености, злом и упрямом нраве и угрожал лишить наследования трона. Письмо было помечено 11 октября. Похороны состоялись 27 октября.

Оценивая, этот шаг Петра I, трудно удержаться от недоуменных вопросов. Почему письмо пролежало в кармане Петра больше двух недель? Какая необходимость была отдавать его Алексею в день похорон жены да еще с нарочитой публичностью? И о каком ослушании или неповиновении Алексея шла речь?

А вот если вспомнить, что происходило в царской семье между 11 и 27 октября 1715 года, то можно, по крайней мере, предположить, что история с письмом не столь уж и проста. Письмо помечено 11 числом, а 12-го у Алексея рождается сын, по логике – будущий царь. Если бы письмо было датировано более поздним числом, то вставал бы вопрос о новом престолонаследнике – сыне Алексея. 28 октября у Екатерины рождается сын – тоже Петр. Не в этом ли разгадка странностей с датами? Может быть (и вероятнее всего), письмо было написано где-то в промежутке между смертью Шарлотты и ее похоронами, а помечено с умыслом датой, когда других наследников, кроме Алексея, не было; тем самым создавалось впечатление о беспристрастности царя, заботившегося лишь о благе государства. Получает объяснение и показной характер действия – публичная передача письма; что же касается содержания письма, то для царя и раньше не была секретом нерасположенность Алексея к военному делу, но ведь это – не преступление, и к тому же Алексей послушно выполнял все поручения и особых нареканий отца не вызывал.

Вообще вся история с письмом подталкивает к мысли, что это был начальный этап заговора Екатерины и Меншикова, кончившегося гибелью Алексея. Действительно, восшествие на престол Алексея могло обернуться для супруги Петра и его всесильного фаворита не просто драмой, а катастрофой, учитывая окружение царевича и его настроения. Поэтому они доносили Петру о всех действительных или вымышленных высказываниях Алексея, а недостатка в них не было: царевич пил, а в хмелю был болтлив. Умело разжигалась подозрительность Петра к нелюбимому сыну от нелюбимой жены, подогреваемая страхом царевича перед отцом и его уклонением от участия в жизни петербургского двора. И трудно отделаться от мысли, что письмо от 27 октября 1715 года было оправдательным документом для замышляемого преступления против собственного сына.