Мальчик и девочка - Вера Панова

… - Ни дисциплины, ни совести нет у людей, — сказала диетсестра. — Под Первое мая и такое себе позволять. Телеграмму пошлем, давайте адрес.

— А у кого адрес? — спросила Таня. — У тебя есть адрес? — спросила она Катю.

— Нет, — ответила Катя. — Мне она не оставляла.

— И мне не оставляла, — сказала Таня.

— Как же так, — сказала диетсестра, — а в конторе сказала, что ее адрес у вас есть, там тоже не записали… Обманула, выходит?

— Ну почему обманула, — сказала Катя. — Хотела нам оставить, наверно, да забыла.

— Дом достраивают, — решила Таня, — не пускает ее тетка. Только так, больше ничего не может быть.

А девочка была в сотне километров от санатория в областном центре, в родильном доме.

Первомайские флаги развевались на улицах областного центра, день был ослепительно яркий, ликующий, когда раздался крик новорожденного и голос врача сказал:

— Мальчик.

И праздничная музыка, гремевшая за окном, замерла, стихла.

В белой палате, на белой постели лежала девочка, тихая после мучений.

— Мамаша, мамаша, сыночку кушать время! — сказал бедовый женский голос.

Санитарка, пожилая женщина, положила около девочки белый пакетик и смотрела на него.

— Вы подумайте! — сказала она. — Ишь, образованный! И кто его учил?

На лице у девочки робкая мелькнула улыбка. Боязливо, и виновато, и в то же время с невольной нежностью смотрела она на сына.

…Она окрепла и уже, кормя, сидела на постели и держала ребенка ловко, как опытная мать.

Санитарка говорила ей:

— Не горюй, пристроим парня. Такого отличного парня кто хочешь возьмет. Многим желательно иметь ребенка, да не у всех получается.

— А ей вот нежелательно было, да получилось, — сказала соседка.

— Вы, мамаша, на девочку не нападайте, — сказала санитарка. — В жизни, да у неопытных всякое может быть. Я здесь много чего повидала и постигла, что и не расскажешь.

— Разве я нападаю, — сказала соседка. — Ошибка молодости, разве я не понимаю.

— Сама ты ошибка, — прошептала девочка, рассматривая крохотное личико, прижатое к ее груди. Но громко ничего не сказала, не хотела ссориться.

Крохотный носик сопел, лобик морщился. С силой, странной в таком малюсеньком существе, втягивал ребенок молоко и громко глотал. Он должен был жить, должен был расти и вырасти большим, и, чтобы это осуществилось, он насыщался яростно, весь поглощенный своим занятием.

И девочка, его мать, смотрела на него, приоткрыв в изумлении бледные губки.

В комнатке за кухней сидел милиционер и рассказывал:

— Запросили мы, значит, сельсовет по месту прежнего ее жительства. Они, конечно, поставили в известность тетку. От тетки поступили сведения, что племянница к ней не приезжала. И что никакого, значит, дома тетка не строила и не строит, поскольку жила и живет в старой своей хате, хотя действительно крыша нуждается в ремонте, но колхоз обещает починить, и так далее тому подобные подробности о своем быте. Но, конечно, тетка впала в панику — опасается, что с племянницей мог произойти несчастный случай, и вообще жива ли.

Официантки и судомойки слушали волнуясь. Слушал и повар в белом колпаке.

— Необходимо разыскать во что бы то ни стало! — сказала диетсестра.

— Разыщем, — сказал милиционер. — Это непорядок, чтобы наш советский человек пропадал, и вообще без адреса.

Девочка брала с тумбочки свое копеечное зеркальце, смотрелась и дивилась на себя.

Прежде было ее лицо — ну, пустое, ничего не выражало серьезного. Вот так:

«Не принято с отдыхающими».

«А в кино?» — спросил голос мальчика.

«С отдыхающими тоже не принято», — сказало ее прежнее лицо…

А сейчас были в ее лице тишина, и раздумье, и достоинство, и озаренность, — она бы не могла назвать все это, но видела, что оно есть.

— Глупый ты мальчишка, — сказала она. — Ничего ты не понимаешь, хоть и окончил десятилетку. Спрятался, не пишешь… А еще мужчиной считаешь себя. Мальчишка, трусишка…

— А о чем вы с ним разговаривали? — спросила соседка.

— С кем? — спросила девочка.

— С отцом его, сына вашего, — пояснила соседка, — когда у вас любовь была.

— Да так, о всяком разном, — ответила девочка.

— Ну, а например?

— Ну, например, про кино разговаривали, — сказала девочка. — Кто какие видел фильмы.

И отвернулась к стене и сделала вид, будто дремлет.

На аэродроме с ревом взлетел самолет.

Трудно было узнать мальчика в форме здесь, среди других солдат.

Перед мальчиком стоял офицер, уже немолодой, он разговаривал спокойно, но неумолимо:

— От укладки парашюта зависит ваша жизнь. А это что? Вы уже не мальчишка, товарищ солдат, здесь нет папы и мамы, которые вам помогут, которые переделают то, что вы понаделали. — Он отошел, сказал сопровождавшему его младшему офицеру: — Привыкают делать кое-как, спустя рукава. Ответственности нет.

— Перекурить! — скомандовали солдатам.

— При чем тут мама и папа? — обиженно спросил мальчик у товарища. — Я все сам могу сделать, не маленький уже!

— Что ж ты не сделал? — спросил товарищ.

— Ну, поспешил немного, не подумал, это же учебное все. Надо будет сделаем. При чем тут мамы и папы?

И губы у него дрожали по-детски от обиды.

В том городе, областном центре, где лежала в родильном доме девочка, жил на окраине отставной полковник с женой.

Находились они в саду среди отцветших яблонь, когда у забора остановилась санитарка из родильного дома, та, что была при девочке.

— Здравствуйте! — сказала санитарка. — Я к вам по известному вам делу.

Отставной полковник с женой пригласили ее в дом:

— Заходите, пожалуйста.

— Имеется мальчик, — сказала санитарка. — Просто первый сорт что за мальчик. Мать желала бы его отдать хорошим людям, а поскольку вы желание такое изъявляли, то вот.

Полковник заволновался так, что даже встал и заходил по комнате, а его жена сказала:

— Вы мамаше передайте, пусть не беспокоится, воспитаем как следует, будем любить и жалеть, как своего когда-то любили, все у мальчика будет, как было бы у нашего, если б не война… А когда умрем, то домик наш с садом ему останется, пусть живет.

— И машина «Москвич-четыреста семь», — сказал полковник.

— И машина, и все наше имущество, — сказала жена полковника. — Только хочется нам, чтоб вырос на наших руках и считал нас родными отцом и матерью.

— Тогда я так и скажу в роддоме, — сказала санитарка, — что все устроилось.

— Подождите, — сказала жена полковника.

И стала собирать передачу для девочки.

Дрожащими руками она собирала передачу, и лицо ее выражало тревогу и надежду.

— Это пока передайте, — сказала она, — а муж сейчас сходит, купит что надо, я принесу.

— Вот она обрадуется, — сказала санитарка, — ведь никого-то у нее нет, сирота круглая.

И вышла, довольная.

Весенний берег моря, купающихся мало, а загорающих уже много.

Мелькают знакомые по прошлому году лица: семейство с корзиной продовольствия, толстяк Костя с градусником, картежники…

Нет среди картежников женщины в китайском халате.

— А где же наша председательница, — спрашивает один из играющих в карты мужчин, внимательно сдавая, — куда она делась?

— Вчера плохо ей что-то стало, лежит у себя, врачи беспокоятся, ответил другой.

— Что это она так вдруг, — сказал третий.

…Машина скорой помощи возле одного из белых домов санатория, расстроенная Катя бегает, помогая, вверх и вниз по лестнице, у входа в дом стоит затейник-эвакуатор с несколькими отдыхающими, беседуют тихо, пока происходит необходимая процедура.

— Третий раз к нам приехала, — рассказывает затейник, словно оправдываясь, — никто не думал не гадал… Внезапное обострение процесса, и пожалуйста, в два дня…

— Главное, молодая еще совсем, — сказал один из отдыхающих.

— Еще и сорока не было, — сказал затейник. — В шелках ходила, походка такая легкая была. Некоторые думали — болтается по курортам, чтобы флиртовать да в преферанс резаться, а поди ж ты…

— Не повезло, да, — сказал другой отдыхающий.

Подошел милиционер, со строгим выражением наблюдает печальную процедуру. Подошли другие служащие и отдыхающие, стоят молча… Захлопнулась дверца, машина с санитарными крестами тронулась.

— Отыскалась пропащая душа, — сказал милиционер диетсестре.

— Что вы говорите! — встрепенулась диетсестра. — Где же она?

Машина скрылась за поворотом аллеи.

— Пройдемте отсюда куда-нибудь, расскажу, — сказал милиционер. Жива, здорова…

Она была жива и здорова, сидела на больничной кровати, погруженная в глубокую думу.

На столике возле кровати стояла разная еда, коробка конфет, апельсины горой на тарелке, а девочка ни к чему не притрагивалась, сидела и думала.