Тощие ножки и не только - Том Роббинс

Нет, конечно, на ее полотнах камыши вырастали прямо из борта лодки. Ее деревья являли собой петли на фоне пространства. Ее горы были небесно-голубыми, а желтоватое небо цветом напоминало камни. Тем не менее ее пейзажи были узнаваемы, и они нашли своих почитателей. Нет, у нее пока не было ни модной галереи, ни богатых покупателей, но, как поговаривали, она уже была раскрученным художником, хотя и продолжала два раза в неделю подрабатывать официанткой в кафе.

В общем-то именно так она и жила в Сиэтле до тех пор, пока туда не прикатил на индейке Бумер Петуэй.

Незадолго до выхода на пенсию отец Бумера купил передвижной караван «Эйрстрим», собираясь провести последние золотые годы жизни, колеся по всем Соединенным Штатам.

– Мы прокатимся на этом драндулете от моря до моря, – заявил он супруге.

– И не пропустим ни одного нашего любимого телевизионного шоу, – добавила миссис Петуэй.

Увы, в самый разгар торжеств, посвященных проводам на пенсию, с мистером Петуэем случился удар, и он скончался. Его вдова продала дом и переехала к сестре, предварительно отписав «Эйрстрим» сыну.

«На кой хрен мне сдалось это серебристое яйцо весом в восемь тонн?» – задумался Бумер. Его метафора оказалась как нельзя к месту. Если не считать водительской кабины с рулем и приборной доской, «Эйрстрим» производит именно такое впечатление. Ни дать ни взять гигантское яйцо, отложенное некой металлической птицей-драконом – крутосваренное яичечко, которое статуя Свободы обычно собирается облупить себе на завтрак. Серебристый, как звездный свет, тупорылый, как мордашка морской свиньи, «Эйрстрим» представлял собой продолговатую горошину, боб, колбасную шкурку, надутую ртутью, малый дирижабль мягких форм, лимон (по форме, а не по своим качествам), футбольный мяч титанов.

Каждое утро, прежде чем отправиться на работу, Бумер обычно вставал, уперев руки в боки, перед этим чудом автомобильной промышленности и внимательно его разглядывал, покачивая головой. Время от времени, в тех случаях когда Бумер опаздывал на работу, терзался похмельем или когда имело место то и другое одновременно, он обходил серебристую колымагу вокруг, задевая изуродованной ногой ее запыленные выпуклости. Однажды утром ему в голову пришел один забавный образ. С тех пор всякий раз, когда его взгляду представал серебристый автомонстр, Бумер снова мысленно возвращался к этому образу.

Так продолжалось около года. Однажды в пятницу Бумер проснулся в настроении, которое, пожалуй, лучше всего назвать оперным. Возбужденный, мелодраматичный, готовый взорваться переполнявшей его энергией, ощущая, как голова его кружится от некоей помпезной, фаталистической увертюры, он вспугнул певичку-сопрано, с которой провел ночь, схватил упаковку с шестью банками пива и прикатил на «Эйрстриме» в сварочную мастерскую. Там, игнорируя прочие заказы, он под недовольное ворчание сварщиков целый месяц трудился над гигантскими металлическими «ножками» и парой похожих на обрубки металлических же крылышек, которые затем были приварены в соответствующих местах к корпусу яйцеобразного каравана.

– Вот, – сказал Бумер. – Разве не похоже на жареную индейку?

– Она просто прелесть! И как ты только до этого додумался? – отвечали ему в один голос подружки и нервно подхихикивали.

– Да ты, на хрен, загубил эту дорогущую штуковину, – осуждали его приятели. Про себя они решили, что у Бумера явно поехала крыша.

Обретя после содеянного душевное спокойствие, Бумер полностью, до последней нитки, собрал весь свой гардероб (шесть пар джинсов и пяток гавайских рубашек), сварщицкие инструменты и коллекцию шпионских романов и загрузил все это в передний грузовой отсек новоиспеченной индейки – туда же отправился и солидный запас банок с пивом «Пабст». После чего направил блестящую индюшачью грудку прямиком на северо-запад.

– Если эта штука не поможет мне завоевать сердце Эллен Черри, – сказал он, – то махну-ка я в Мексику и буду лакать текилу, пока не превращусь в живое ископаемое.

Секс интересует женщин больше, чем мужчин, в этом Эллен Черри была твердо убеждена. Конечно, никто не спорит, мужчины о сексе разговаривают чаще. Послушать их шуточки или заглянуть в журнал «Хастлер», то можно подумать, что секс – это самое серьезное и наиважнейшее дело в их жизни, однако, по ее мнению, все эти нахальные приставания и самое беспардонное бахвальство предназначались главным образом для других мужчин. Просто мужчины считали, что если они хотят казаться мужественными, то непременно должны быть этакими половыми гигантами, трахательными динамо-машинами. То есть к демонстрации сексуальной мощи они прибегали исключительно для того, чтобы поддержать в себе мужественность, в которой сами втайне отнюдь не были уверены. На самом же деле источником этой самой их неуверенности в себе является их относительно слабый интерес к настоящему физическому контакту с женщинами.

Почему это у меня плохо стоит? Почему это мой член не такой большой, как у других? Почему это я становлюсь совершенно никакой после одного оргазма, а у бабы их может быть один за другим целая дюжина, после чего она – ей хоть бы хны! – может трахаться и дальше, да еще с новым мужиком? А откуда мне знать, что ребенок действительно мой? У него же рыжие волосы! Все это вызывало у Эллен Черри смех.

Ее собственный интерес к сексу отличался завидным постоянством и глубиной. И в то же время сохранял инкогнито. В патриархальном обществе неистребимая сексуальность здоровой, полной сил женщины была обязана носить маску чопорной сдержанности. Чуждые самоиронии мужчины щеголяли своими бледными желаниями, в то время как куда более сильные страсти женщин обычно тщательно скрывались. В этом разубедить Эллен Черри не мог никто.

Единственное, что интересовало ее больше, чем секс – а за пять лет, проведенных ею в Сиэтле, она переспала по меньшей мере с восемью мужчинами, ни один из которых не годился Бумеру даже в подметки, – это любовь. А также искусство. Секс, любовь и искусство перемешались в ней, и тут Бумер подогнал свой индейкомобиль к автостоянке у ее дома.

Автомобильный клаксон заставил ее выглянуть в окно кухоньки. Пресловутый сиэтлский дождь пузырил пожарную лестницу, а небо своим цветом напоминало испорченное банановое пюре для детского питания. Однако увиденное разом затмило непогоду. Эллен Черри узрела чудо! Сияющее чудо на фоне дождя. Тридцать два фута в длину, шестнадцать тысяч пятьсот фунтов весом. Мерцающие аварийные огни, включенные «дворники» на ветровом стекле, которые, казалось, бегали друг за другом в догонялки. А еще Бумер Петуэй собственной персоной – отплясывает посреди лужи свой безумный танец, так что во все стороны летят брызги.

– Я сделал ее для тебя! – завопил Бумер. – Сделал для тебя, детка-конфетка!

– Ух ты! Здорово!

Причесавшись первым, что попалось ей под руку (а под руку ей попалась палочка из китайского ресторана с засохшей корочкой тофу), Эллен Черри бросилась вниз по лестнице. Не обращая внимания на мелкий дождь, прямо-таки сияя и лучась восторгом и изумлением, она, держась за руки с создателем сего чуда, обошла кругом диковинный индейкомобиль. Дивясь и восхищаясь, они с Бумером ходили кругами несколько минут, пока не протоптали в мокром асфальте тропинку. В конечном итоге Бумер подхватил Эллен Черри на руки и втащил внутрь, прямо в брюхо серебристого чудовища на колесах. Когда Эллен Черри оказалась на кровати, трусов на ней уже не было.

Он перехитрил меня, подумала она. При помощи искусства и секса он обманом вовлек меня в любовь.

Беда заключалась в том, что Эллен Черри слабо верила в то, что любит Бумера. Не прошло и недели после свадьбы, как любовь начала давать сбои, как тот вентилятор с перетершимся приводным ремнем. У молодой жены возникли опасения, что со временем пройдет и страсть. Просто в одно прекрасное утро выскользнет в форточку и улетит прочь на своих солоноватых красных крылышках. Хотя, что бы ни случилось, искусство непременно ей поможет. Эллен Черри почти не сомневалась, что оно приведет ее в Нью-Йорк. Прославит ее. Позволит ей многого добиться в жизни. Поможет ей завоевать Манхэттен. А также Бронкс и Стейтен-Айленд. Будет ежедневно давать ей хлеб насущный. А пока Бумеровы сварочные работы обеспечат семье и бекон, и скипидар для ее художнических нужд.

– Объясни мне, почему эти твои картины, эти твои намалеванные галлюцинации – черт, ведь без бутылки не понять, что на них изображено, – почему они так много для тебя значат? – как-то раз спросил ее Бумер, звоня по телефону из Виргинии.

Телефонная связь была плохой, но он готов был поклясться, что в ответ его возлюбленная сказала следующее:

– В кишащем привидениями доме жизни искусство – единственная ступенька лестницы, которая не скрипит.

Мистер и миссис Петуэй, коварный обманщик и его жертва, катили в жареной индейке по петле Библейского Пояса. Со всех сторон на них обрушивали мощь своих глоток лозунги культа смерти. «Грядет Иисус!» – истерично вопили рекламные щиты, «Готовься ко встрече с Творцом твоим!», «Покайся, ибо конец близок!». У Жестянки Бобов возникло ощущение, что, если Судного дня ждать еще очень долго, эти люди наверняка соберутся толпой и сами ринутся ему навстречу.