Епитимья - Рид Рик Р.

Она гадала, дома ли Дуайт; и если дома, то чем занимается. С тех пор, как две недели назад умерла тетка Адель, заменившая ему мать, он полюбил подолгу сидеть в потемках. Однажды она застала его что-то нашептывающим и, прислушавшись, поняла, что он говорит с покойной теткой. Поняла она, впрочем, и другое: он сознавал, что тетя Адель умерла. Но все же она похолодела и, как это часто с ней бывало, стала раздумывать — кто такой Дуайт на самом деле?

Когда Марианна заглушила мотор, единственным ее ощущением была усталость. Усталость, пронзившая ее насквозь, усталость, придавившая ее настолько, что она сильно сомневалась в том, что сможет выйти из машины и внести в дом сумки, свою и Бекки.

Едва она распахнула входную дверь, как в нос ей ударил запах гари. Взглянув на Бекки, Марианна поняла: дочь тоже уловила дымный запах.

Прикрыв глаза, с ключами в руке, Марианна в изнеможении привалилась к дверному косяку. Что теперь? Сверху донесся голос Дуайта; голос тихий и уговаривающий.

Неужели в доме мальчик? снова? Марианна закрыла дверь и положила ключи на столик у двери. Перед отъездом из Янгстауна она собиралась позвонить домой, чтобы предупредить Дуайта, — в надежде, по крайней мере, избежать встречи с очередным мальчишкой. Но в последнюю минуту передумала, решив, что раз он посещает эти свои встречи анонимных одержимых сексом и терапевта из госпиталя Святого Френсиса в Эванстоне, то, стало быть, справляется со своими отклонениями, которые деликатно называли «его проблемой».

Марианна отдавала себе отчет в том, что хотела нагрянуть внезапно, чтобы убедиться, узнать наверняка, серьезно ли его решение лечиться или оно не более чем жест.

— Я хочу к паааапочке! — тянула Бекки нараспев.

Марианна посмотрела на свою умственно отсталую дочь, покачивая головой. Двенадцать лет, и никаких признаков взросления, намека на прогресс. Двенадцать лет она мучилась с девочкой, надеясь, что когда-нибудь та станет наконец самостоятельной.

Врачи называли ее «умеренно отсталой». Что значит «умеренно»?

Марианна посмотрела на лестницу, на пелену дыма, который, как она увидела, когда зажгла свет, колыхался где-то наверху. Размышляя над тем, что же может там происходить, она не заметила сорвавшуюся с места Бекки, та побежала вверх по ступенькам, громко окликая отца.

Марианна стояла приложив ладонь ко лбу. Она прекрасно понимала, что надо остановить девочку. Но слишком уж она устала...

Наконец крикнула вдогонку дочери:

— Бекки! Осторожнее на лестнице, не спеши!

Передохнув, она стала подниматься следом.

— Дуайт? Ты там?

Добравшись до верхних ступенек, Марианна услышала, как муж кричит на Бекки, кричит, чтобы та убиралась из комнаты. Она видела, как дочь отступила за порог, увидела слезы на ее глазах, увеличенные толстыми линзами очков, которые Бекки носила постоянно. Девочка повернулась к матери, — ее губы дрожали.

— Почему папочка рассердился на меня? — закричала она пронзительно.

Марианна подошла к дочери и обняла ее, раздумывая о том, что же малышка там увидела. Дуайт вышел из комнаты, закрывая за собой дверь. Пахло от него ужасно, халат свисал с плеч черными лохмотьями. Волосы свалялись. На лице его застыла маска ужаса. По лбу струился пот, хотя в доме было совсем не жарко. И он явно избегал взгляда жены.

Марианна убрала руки с плеч дочери, осторожно отодвигая ее немного в сторону.

— Дуайт, что, черт возьми, здесь происходит?

Она направилась к закрытой двери кабинета, а Дуайт сделал шаг назад, преграждая ей дорогу.

— Это не то, что ты думаешь, солнышко.

— Я не знаю, что и думать. Что происходит, Дуайт? Господи, ты хотел поджечь дом?!

Дуайт с трудом сглотнул.

— Я опрокинул свечу. Ничего страшного. Я уже все потушил.

И тут Марианна услышала какое-то движение за дверью. Она вопросительно посмотрела на мужа.

— Ты зачем приехала? — спросил он в свою очередь. — Я думал, вы с Бекки останетесь на Рождество...

— Не надо, Дуайт. Кто у тебя там в комнате?

Он ухмыльнулся.

— Никого. Почему бы тебе не забрать Бекки вниз? Я сейчас спущусь, как только приберу.

В этот момент дверь открылась и из комнаты вышел мальчик лет тринадцати. Вид у него был перепуганный и болезненный; он едва стоял на ногах. Двигался держась за стенку, чтобы не упасть.

Марианна повернулась к мужу:

— Дуайт, кто это?

Мальчик прошмыгнул мимо них, что-то прошептав, что именно Марианна — не разобрала.

— Кто этот мальчик?! — закричала Бекки, когда тот стал спускаться по лестнице.

Парадная дверь захлопнулась. Марианна повернулась к Дуайту. На глаза ее навернулись слезы.

— Что он здесь делал?

— Я думаю... полагаю, я должен... — пробормотал Дуайт и замолчал.

— Почему папочка рассердился?! — снова закричала Бекки и зашлась в плаче.

Марианна повернулась к дочери.

— Солнышко, почему бы тебе не спуститься к себе в спальню? Тебе надо распаковать вещи. Ты же большая девочка. Я знаю, ты сама сможешь это сделать. Разве не сможешь? Ну как, справишься?

Бекки, гордая возложенной на нее ответственностью, сняла очки, вытерла слезы и, повернувшись, зашагала вниз по лестнице.

— Дуайт, мне ничего не надо объяснять, — сказала Марианна. — Я не слепая и все видела. — Отодвинув мужа в сторону, в душе радуясь тому, что весом она его значительно превосходит, Марианна прошла в кабинет. Ее взгляд сразу охватил всю картину: веревку, жестянку «Криско», свечу, охотничий нож, дыру, прожженную в ковре. В комнате воняло гарью.

Она повернулась к Дуайту, стоявшему на пороге. Тот что-то пробормотал, захватив ладонью подбородок, потом сказал:

— У меня был срыв...

Марианна сдержанно кивнула. Но куда же девались все ее слова? Те, что она должна была сказать... Собраться с духом и все сказать... сейчас... пока еще не поздно. Ведь завтра она простит его, и начнется следующий цикл их семейной жизни. Начнется все сначала.

И сколько времени еще пройдет до тех пор, пока их имена не появятся в «Чикаго трибюн», потому что ее мужа арестуют за нанесение телесных повреждений детям?

Сколько потребуется лечить его, чтобы исцелить?

Сколько встреч одержимых сексом?

Сколько еще ночей она проплачет в подушку, зная, что увядает, увядает как женщина, опустошенная и одинокая?

И как долго еще предстоит ей ревновать к этим безликим подросткам?

Дуайт продолжал:

— Но это единственная ошибка, Марианна, всего лишь один неверный шаг. На встречах группы говорят, что это вполне нормально.

Марианна прошлась по комнате и подняла с пола бельевую веревку.

— Ты это использовал, чтобы удержать его здесь?

— Да, но...

— Это нормально?

Она отбросила веревку и подняла жестянку «Криско».

— Я, как и любая женщина, хотела бы, чтобы веревка использовалась только для сушки белья. И ни для чего другого.

Дуайт смотрел на нее, не отводя глаз.

Она поднесла к его лицу жестянку «Криско».

— Тоже — нормально?

— Это последний раз, обещаю...

отя по коже у нее забегали мурашки, она взяла и нож.

— Нормально?

Губы Марианны искривились, искривились якобы в иронической усмешке, хотя усмешка эта больше походила на гримасу. Скажи эти слова, набери побольше воздуху и произнеси их.

— Дуайт, я...

Она понимала: он догадывается о том, что предстоит ему услышать; понимала и другое: слова эти должны быть произнесены. До тех пор, пока она их не произнесет, она не сможет почувствовать себя свободной.

— Дуайт, я не могу больше с тобой жить.

— Марианна, не говори так.

Лишь только слова эти были сказаны, она поняла, что теперь ей станет легче.

— У нас все равно ничего не получается..

— Это все ребятишки, Марианна, это их вина.

Взглянув ему в глаза, она окончательно убедилась в том, что все делает правильно.