Миражи (СИ) - Вересов Иван

— На берег шел, напрямки. Давайте мешок…

— Так порвался, погоди, свяжу.

Виктор собирал картофелины в реанимированный мешок, а Кусач мешался, толкался, и вилял хвостом, позабыв о том, что пять минут назад остервенело бросался на этого человека. Старуха стояла руки в боки и смотрела на них.

Когда все было собрано, Виктор приподнял мешок, утрясая картошку и попытался завязать.

— Давай-ка я, — она подошла и легко справилась с задачей, руки у нее были жилистые, сильные, с узлами вен, — ну, иди дальше своей дорогой, а я своей…

Она взялась за мешок покрепче.

— Постойте, давайте я вам помогу, как вы такую тяжесть тащили.

— А кто же мне потащит? Ну… помоги, а я вот… воротник тебе зашью, порвал Кусач-то.

Идем, тут не далеко, — она сняла фонарь с дерева, — я посвечу. — Кусач, фюить…домой…

Виктор закинул мешок на плечо и пошел за старухой.

Они углубились в прибрежные заросли, туда ответвлялась еще более узкая, почти незаметная тропка. Метров через тридцать уткнулись в забор. Кусач не стал ждать, пока старуха откроет калитку, просочился в подкопанную подворотню и встретил их во дворе радостным визгом и неистовым вилянием хвоста, как будто ждал тут один.

— Вот малахольный! А без него как тут жить? Он дом сторожит, Пеструху мою. Иди в будку, Кусач, не мешайся, — отогнала его хозяйка

Подтверждая её слова из глубины двора послышалось протяжное “Мууууу….”

— Корова у вас? — удивился Виктор

— Да, а что ж, все прожить легче, творожок, сметану на рынок снесу, вот и прибавка к пенсии. Соседи из богатых домов, куркули эти прибрежные за молоком присылают, тоже доход. И сама кашу не на воде хлебаю. Картоха ей на болтушку, Пеструхе моей, она любит. Ты в дом занеси мешок, проходи, проходи, вон туда, а я ворота замкну. Ведь я что так испугалась: в новостях говорили, маньяк из Пней сбежал, по лесу тут бродит.

— Откуда сбежал?

— Из психушки зеленогорской — психоневрологическая, мы так и зовем “пни”. Вот я, грешным делом, и подумала, что ты и есть. А что, говорили мужчина, высокий, сорок лет, возможно в куртке…

— Понятно.

— А ты проходи, раздевайся, мешок в сенях поставь, я потом в погребе раскатаю, куртку мне дашь. Как звать тебя?

— Виктор.

— А меня Наталья Андреевна.

— Очень приятно.

— Ишь ты, вежливый, а что ж по кустам с пистолем прячешься?

— Да не прятался я, гулял, на берег выйти хотел, посмотреть.

— И чего там смотреть? Может ты из органов? Или следователь?

— Да нет!

— Ну, нет, так нет, не стой, в дом иди…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Наталья Андреевна и куртку зашила, и самовар раздула, на стол собрала. Виктор как вошел к ней в дом, как будто к бабушке снова попал, даже шторки похожие, черно-белые. И обстановка — буфет пузатый, стол деревянный с балясинами, стулья венские. На стенах фотографии, над столом абажур с бахромой… Полы деревянные крашеные, иконы в красном углу, вышиванки везде, у окна станок со швейной машинкой. Зингер, древность какая!

— Как вы одна с хозяйством управляетесь? — спросил Вяземский после второй чашки душистого на травах чая.

— В этот год тяжелее стало, а то, как молодая бегала туда-сюда. Еще и огород у меня, а картошка на насыпи, давно там участок, еще Коля копал. Сейчас запретят наверно, поезда скоростные пустили, загородили насыпь.

— Коля это муж?

— Нет, сынок мой, я сейчас покажу! — Наталья Андреевна пошла рыться в платяном шкафу, достала с верхней полки большой альбом в картонных дермантиновых корочках с тиснением, и начались пространные рассказы про сына. Как родился, как учился, как женился. В этом месте Наталья Андреевна помрачнела.

— Кабы не развод, он в армию и не вернулся бы, придумал с контрактом этим.

— Служит он у вас?

— Служит. Писем давно нет, я все молюсь Богородице, чтобы оборонила, — она перекрестилась. Виктор подумал, что не такая уж Наталья Андреевна и старая, седая только, а глаза живые и голос молодой. — И что я тебя заболтала, а время позднее, ты бы ночевать что ли оставался, вон Николашина комната свободна, кровать там хорошая, белье я чистое постелю. И все-таки, что ты тут делал ночью? На берегу?

Виктор совсем было решился сказать ей “я ваш сосед” но вспомнил про “прибрежных куркулей” и осекся, вместо этого вдруг спросил:

— А вы бы мне комнату не сдали пожить?

— Так ты приезжий? — снова насторожилась Наталья Андреевна.

— Нет, прописка питерская, я вот и паспорт покажу.

— А дома что не живешь. Паспорт давай, посмотрю, очки возьму только, — она пошла к швейной машинке.

Виктор достал из нагрудного кармана портмоне, вытащил паспорт и положил на стол. Наталья Андреевна, водрузив на нос очки, вернулась к столу, снова уселась, перелистала паспорт.

— Верно все, прописка здешняя, так что дома-то не ладно?

— Развелся недавно.

— Вон что! Жена не хороша была? А детки есть?

— Двое, — вздохнул Виктор, — да взрослые уже. А с женой…ну…так вышло.

— В каждой избушке свои погремушки, — изрекла Наталья Андреевна и ничего больше обсуждать не стала. — В комнату тебя пущу, живи. Дорого не возьму, но если Николаша вернется, тогда придется тебе Виктор…как по батюшке?

— Владимирович.

— Мужа моего покойного Володей звали, так вот придется тебе, Виктор Владимирович съезжать. А пока свободно — живи. Тебе на какой срок, перекантоваться, или надолго требуется?

— Наверно надолго, — ответил Вяземский, а если честно — он и сам не знал. Привычный, с таким трудом уравновешенный мир его снова трещал по швам, рыжие косы и зеленые глаза Ники не давали покоя.

— Так по этому поводу я наливочки достану, в чай хорошо и нервы успокаивает. Спать будешь, как дитя, а то пошел по берегу бродить, еще и стрелить вздумал…а ну как милицию…полицию бы кто вызвал? Вот и потащили бы в участок, а при тебе вон, пистоль.

— Так у меня разрешение есть, а выстрелил случайно, Кусач-то кинулся.

— А ты его быстро приструнил, — одобрила Наталья. — И все же темнишь ты, Виктор, не иначе, как следователь.

— Нет, — засмеялся Вяземский, — но от наливочки не откажусь.

— И варенье я сейчас достану, у меня свежее есть, этого года, вишневое. На работу тебя к скольки поднимать?

— Завтра рано надо, — Виктор вспомнил о предстоящей прогулке с Никой, и на сердце потеплело. Да и в доме у Натальи Андреевны было хорошо.

— Тогда засиживаться не будем, по рюмочке, да еще по чашке чая и спать, — сказала она и полезла в буфет за вареньем, — я как встану Пеструху доить и тебя разбужу, не сомневайся, не проспишь.

Ходики в комнате Натальи Андреевны приглушенно тикали, за окном шумел прибой — поднялся сильный ветер. Виктор оглядел свое новое спартанское жилище. Стол, стул, кровать, у двери вешалка, прикрытая шторкой. В углу круглая железная печка до потолка поднимается. Занавески в пол-окна, на подоконнике пышная герань. У кровати половик лоскутный. На стене коврик с оленями. Славно!

Вяземский не торопясь разделся, пристроил одежду на стул.

Чистые простыни пахли свежестью, такой аромат бывает только у высушенного на солнце белья. Виктор с удовольствием вдохнул его, вытянулся на узковатой кровати, заложил руки за голову, приготовился к бессоннице, но уснул сразу и крепко, не заметил как ночь прошла. Разбудила его не Наталья Андреевна, а протяжное Пеструхино “Мууууу…”

Словно выполняя невысказанную просьбу, утро следующего дня улыбнулось в окна чистым небом и золотистым восходом. Как будто время отступило на месяц назад и вернулось к ясным дням бабьего лета, с его ласковым теплом и нежными красками.

Вяземский явился под окна Татьяны немного раньше назначенного времени. Он не хотел опаздывать и выехал из мотеля в семь утра, помня о пробках. Но дорога оказалась свободной и, вопреки ожиданиям, Виктор не стоял ни на въезде в город, ни на Ушаковском, ни на Кантемировском мостах. Через Петроградскую сторону он перебрался на Васильевский остров не больше чем за десять минут, и около восьми уже был на месте.