Миражи (СИ) - Вересов Иван

Виктор тоже смотрел на неё.

У Ники была нежная кожа, светлая, но не бледная, такая бывает только у рыжих. Не мраморная бледность, а жемчужная матовость с легко проявляющимся из под неё румянцем. И прекрасные глаза, больше зелёные, чем серые. Она почти не пользовалась косметикой, пушистые ресницы не были скрыты слоями туши, а губы помадой, только лёгкие штрихи, чтобы подчеркнуть естественность природы.

— Нет… это не плохо, — ответил Виктор, из последних сил борясь с собой, чтобы не дотронуться до ее губ, — не плохо, но есть запреты, которые надо выполнять если любовь ставит их.

— Запреты? — В глазах Ники отразилось непонимание.

— Когда-нибудь я расскажу вам одну легенду о Рыцаре Лебедя. Тогда вы поймёте лучше, — сказал он, стряхивая наваждение ее целомудренного взгляда, — а теперь пошли дальше смотреть сад. Тут есть памятник Крылову. Сегодня погода не люкс, народа не видать, похоже, только статуи да мы двое. Кстати, о лебедях — в большом пруду они плавают. Теперь это два шипуна из зоопарка, а раньше были и чёрные австралийские. Вы любите лебедей?

— Да, только белых больше.

— Я тоже белых. Тут многое носит название «лебяжий» — два канала верхний и нижний, ещё и мост, — рассказывал Виктор. Так они шли к Инженерному Замку, но уже не под руку, а просто рядом. Вяземский не решился, он сам себе не доверял, боялся потревожить девочку.

Справа от них был город, Марсово поле с шумной магистралью, с другой задумчивый, пустынный Летний сад в том просветлении осени, когда ещё нет унылости голых ветвей, мелкого холодного дождя, гнетущей тяжести неба, а только прозрачность, ажурное золото прореженной листвы и лёгкая грусть о лете.

Лебедей на пруду не оказалось, зато, деловито покрякивая, плавали утки. Они заметили Нику с Виктором, сразу же бодро заработали лапками и, рассекая воду длинными полосами ряби, поплыли к людям, сегодня птиц никто ещё не кормил и они были весьма недовольны этим фактом.

Когда уткам стало ясно, что ничего стоящего у посетителей нет, они потеряли к ним всякий интерес, принялись нырять и совать голову в прибрежный ил.

— Наверно, тут был и лебяжий домик, — предположил Виктор, — как во многих садах, но точно я не знаю. Вообще, царь Пётр любил это имперское «вынь да положь» захотел сад — заказал книги по устройству садов и парков, выписал всё необходимое из-за границы, и вот, пожалуйста, — он обвел жестом пространство Большого пруда, — надо отдать ему должное — делал царь-батюшка всё основательно. Учился сам, учил других.

Глава 4

Виктор говорил и говорил, чтобы остановить стремительное обрушение преград между собой и Никой, в молчании они исчезали, а это было недопустимо. Она уедет — он забудет. Конечно нет! Кого он обманывает? Забыть эти глаза, улыбку? Голос, который спас его вчера от темноты отчаяния.

— Сад разбили быстро и всю жизнь царь заботился о нём. Выписывал скульптуры из Италии, сажал редкие деревья. Тут были и фонтаны, Летний Сад выглядел совсем иначе, чем теперь — как регулярный французский парк со стрижеными в виде разных фигур деревьями, с беседками, гротами и фонтанами. Почему и река, из которой подавалась сюда вода, стала называться Фонтанкой, вернее в те времена Фонтанной рекой, а до этого она была Безымянный ерик. Фонтанка стала естественной границей города. У истока и построили Петру дворец, ещё до того как строительство было закончено, в саду уже высаживали деревья, разбивали цветники, Пётр хотел при дворце парк и непременно с фонтанами. Любил Пётр Алексеевич воду, хоть и родился далеко от моря. Впрочем, Москва-река тоже не мала, но с Невой ей не сравниться. Нева и смела все садовые затеи Петра страшным наводнением, отомстила за то, что в берега замкнул. Но до восемнадцатого века фонтаны просуществовали. Потом их уже не восстанавливали. Деревья при Петре постригали согласно моде, честно признаться, я не помню когда именно это делать перестали, и сад принял тот вид, что во времена Пушкина, да и в наши дни он не так уж изменился. Есть проект восстановить, как было при Петре, но когда это осуществят, сейчас России не до садов, да… А вот, я подумал — не будь фонтанов летнего сада, могло и Петергофа не быть. Наперекор Неве царь свою идею ещё лучше воплотил. Умел работать, умел и отдыхать, веселиться, а вот подданным не до веселья стало. Здесь же в саду в петровское время происходили ассамблеи, повергавшие в ужас московских обывателей, насильно перемещенных в эти края. Можете представить себе почтенных бояр и боярынь с семействами, которые всем домом были вынуждены подниматься с насиженных мест, ехать сюда. В сырость, неустроенность, да ещё и наводнения донимали. Города как такового не было — лишь несколько пятен начальных застроек, в первую голову верфи, несколько домов вельмож, а Нева всё противилась и безжалостно сносила труды рук человеческих паводками и осенними разливами.

Виктор замолчал, он всё же боялся утомить Нику, но вместе с тем ему хотелось говорить для нее. Стыдно признаться, но он хотел ей понравиться! А Вероника еще и подбадривала:

— В этих подробностях живой город, а не картинки Невской Перспективы с сайта, из красочного буклета или «волшебного фонаря». Расскажите ещё, Виктор Вл… — она рассмеялась, махнула рукой и поправилась, — Виктор!

— Ну… тогда слушайте дальше. Теперь Питер вырос, растянулся по берегам Невы и её притоков, а тогда, в самом начале, я бы сказал во младенчестве, Фонтанка была его южной границей. Берег Невы весь разделился на частные владения, обширные загородные усадьбы ближайших сподвижников Петра, первой такой усадьбой стал царский Летний Дворец с Летним Садом.

Только когда город перешел на ту сторону Фонтанной реки, а произошло это уже во второй половине восемнадцатого века в царствование Екатерины Великой, тогда вдоль берегов проложили набережные, облицевали их гранитом, усадьбы сменились дворцами, через Фонтанку здесь, над её истоком, построили каменный мост, а поскольку на том берегу располагался прачечный двор, то и мост называли Прачечным.

Виктор с Никой уже прошли от пруда весь сад и теперь стояли на берегу той самой реки, о которой Вяземский рассказывал.

Вода в Фонтанке поднялась, ветер гнал по поверхности крупную рябь.

— Пётр Первый был одержим идеей создания флота, и потому в Петербурге в первую очередь строили верфи, их возводили раньше, чем прокладывали улицы. Первым создателем плана города были сам Пётр и Доминико Трезини. Именно ему мы обязаны простотой симметрией и строгостью планировки главных улиц и площадей. Петербург геометричен. Он похож на Венецию, Амстердам, Париж и вместе с тем, не похож ни на один город мира. Он — Санкт-Петербург. — Виктор сказал это без пафоса, но с гордостью и встретил восхищенный взгляд Ники.

— Да, он Санкт-Петербург! Для меня, наверно, самый красивый город мира! Петр хотел, чтобы стало так, причем, в самые сжатые сроки. И повелел независимо от назначения домов строить их «чтобы глазу было приятно», потому и явились все эти прекрасные ансамбли. И верфи, и казармы, и здания коллегий, все административные постройки скрыли своё истинное лицо за благородством фасадов. Спонтанное строительство было запрещено, всё лишнее безжалостно сносилось. Да, так вот, улиц поначалу не было, зато сама Нева и её протоки являлись настоящими улицами, потому требовалось много судов, лодок, всего, что могло плавать. Царь мостов наводить не велел, а для жителей города, как раз здесь напортив Сада и устроили Партикулярную верфь. От неё сохранилось одно здание, вон купол — это Пантелеймоновская церковь, — Виктор показал направление рукой, потом опять облокотился об ограждение набережной. — Позже на территории верфи разместили склады соли и вина, и всё это место стало называться Соляной Городок. Место тут особое…

От Невского с его толпою чинной

Я ухожу к Неве, прозрачным льдом

Окованной: люблю гранит пустынный