Формула смерти - Фридрих Незнанский

— Господин Соболевский, каким образом вы, далекий от спорта человек, сделали стол ь блестящий выбор? Я имею в виду Егора Калашникова.

— Ну мне совершенно не обязательно разбираться во всех вопросах. У меня есть помощники, референты, партнеры, наконец. Что касается Егора, — он дружески похлопал Калашникова по руке, — это имя порекомендовала мне Олеся Викторовна, страстная любительница автоспорта, мой деловой и не только деловой партнер. И считаю, она не ошиблась в выборе.

Олигарх обернулся вправо, чокнулся с Олесей, поцеловал ей запястье долгим, многозначительным поцелуем. Егор вцепился в бокал, приказывая руке не дрожать, черт возьми!

Как назло, ему тут же посыпались вопросы. Спрашивали о правилах, введенных недавно федерацией, о том, как скажется на автоспорте решение Евросоюза убрать с трасс «Формулы» рекламу табачных изделий. Он отвечал как мог, — разумеется, он был не в ударе, его просто трясло!

Соболевский весело косился на него, время от времени выручал Егора, когда то, т начинал затрудняться с ответом. В частности, на вопрос о рекламе мощных фирм, спонсирующих автоспорт, он высказался довольно оптимистично, в том смысле, что рука дающего не оскудеет, несмотря ни на какие запреты. Спортивные достижения — это составляющая национальной идеи! Спортивные победы поднимают и укрепляют дух нации…

Спустя полчаса, когда гости занялись выпивкой и закуской, Егор простился с Аркадием Яковлевичем, ссылаясь на необходимость закончить сборы. Как ошпаренный он кинулся к выходу и здесь, у самых дверей, столкнулся с Олесей. Она отвела его в сторону, сказала углом рта, стараясь, чтобы не слышал больше никто:

— Ну что, расстроился? Брось, все остается по-прежнему. Аркашка лишь денежный мешок. Он ничего для меня не значит.

— Оставь меня! — почти закричал он, отстраняя ее, чуть не сметая с пути.

— Тихо, тихо! — Она торопливо огляделась. — Молчи и слушай. Я провожу тебя завтра. Приедешь в аэропорт пораньше, там и поговорим. А теперь иди.

Хорошо, что есть родители с их беззаветной любовью и преданностью. Егор мчался по городу, пытаясь справиться с чувством бесконечного унижения, которое испытал нынешним вечером. Он мысленно прокручивал роман с Олесей, все, с первого дня их знакомства. И с четким и горьким стыдом осознал, что знакомство это было ею подстроено. Но зачем? Положим, как сегодня выяснилось, Соболевский дал ей отмашку найти перспективного гонщика, и она его нашла.

И использовала его вслепую, закрутила роман, где он выполнял роль жеребца, молодого самца. Конечно, Соболевскому за пятьдесят, захотелось бабе свежатины. Но он-то при чем? Мужиков, что ли, молодых вокруг мало? Что это за иезуитство такое: заставить его, Егора, совершить весьма неблаговидный поступок в отношении собственного шефа. А Соболевский теперь его шеф, босс, разве нет? Спать с женщиной начальника — это настолько противоречило его кодексу чести, что было совершенно не важно, в курсе ли событий сам олигарх. А ее, Олесю, ситуация, похоже, лишь забавляет. Что это? Прихоть заевшейся наложницы типа права первой ночи? Но какие у нее на него права? Какого черта?!! Стерва!!!

Он даже зубами заскрежетал от ярости, едва не вылетел на красный свет и, опомнившись, приказал себе успокоиться. Все, к черту! Забудь ее!

Дома у родителей был накрыт стол, они ждали его к прощальному ужину. Пахло пирогами, мать на кухне с кем-то разговаривала.

Егор заглянул в спальню, где у телевизора дремал отец, прошел в комнату, налил полную стопку водки, хлопнул ее одним махом, тут же повторил. И только тогда почувствовал, что его отпускает.

— Егорушка, ты дома уже? А мы и не слышали,

как ты вошел. Гляди, кто с тобой проститься пришел. — Мать отступила, пропуская вперед юную, тоненькую девушку с завязанными в конский хвост волосами. — Катька? Привет! — улыбнулся Егор.

Девушка, видя, что он ей обрадовался, расцвела майской розой и затараторила:

— Ой, Егор, я в газете прочитала, что ты уезжаешь во Францию, позвонила тете Поле, а она говорит: приходи, мол, сегодня, провожать будем, я и пришла, ничего, а?

Все это она выдала на одном дыхании, тараща на Егора влюбленные синие глазищи.

Мать стояла, скрестив руки на животе, умильно глядя на девушку.

Сейчас скажет: «Ну совет вам, дети, да любовь!» — испугался Егор и вслух произнес:

— Ну и молодец, что пришла. Ты все же своя в доску, свой парень, как говорится, кому ж провожать, как не тебе? Не дурехе же какой-нибудь романтической.

И покосился на мать. Та, уже открывшая было рот, тут же его и закрыла. Катька же на правах «своего парня» подскочила к Егору и повисла у него на шее, чмокнув в щеку и снова затараторив:

— Ой, я так рада за тебя, так рада, все наши за тебя очень рады! Все тебя хотят завтра проводить! Все собираются в аэропорт приехать!

— Вот этого не надо! — жестко ответил Егор и отцепил Катькины руки со своей шеи. — Ты там всем передай, что я категорически против!

— Что? Почему? — На пороге возник отец. — Пришел наконец? Сколько ждать-то тебя? Думаешь, в заграницу едешь, так на отца-мать наплевать можно?

— Тихо, старый! — осадила его мать. — Давайте-ка все к столу. Садись, Егорушка! Когда-то теперь домашних пирогов поешь? Накладывай ему, Катюша. Наливай, старый. Сегодня и я водки выпью!

Потом он пошел провожать Катьку. Благо жила она рядом, в соседнем дворе. Они и познакомились-то у его дома — вечно она трещала под окнами своим мотоциклом. Так достала, что пришлось разбираться… Ну и разобрался — до постельного исхода.

Катька была не просто фанатка, она была байкер-ша, родная душа, и потому одна из тех немногих девушек, которых он приводил домой. Кроме того, она очень нравилась его матери, которая даже сказала как-то: «Женился бы ты, сынок, на Катюшке — лучше девки я тебе и не пожелаю. Все эти мотоциклы ее — это все так, ерунда. Это чтобы ты на нее внимание обращал. А выйдет замуж — будет тебя беречь, холить, детишек ростить. И я умру спокойно».

Но он воспринял эти слова как шутку. Скажет мать тоже — женись. На Катьке, на этой пигалице? Да ведь с самого начала, как у них с Катькой случилось это дело, как-то само собой разумелось, что никакого такого продолжения, ничего серьезного у них и быть не может. Во всяком случае, неизвестно, что там думала про себя Катька, но уж он-то точно всерьез ее не то что не воспринимал, даже мысли такой не возникало ни разу.

Но вот уж кто был абсолютно свой человек — так это как раз она, Катька!

Изрядно нагрузившийся Егор шел, обняв девушку и распевая во весь голос:

В будущем году в форму я войду,Я тренироваться буду чаще,Чтоб не потерять, чтоб завоеватьКатьку, этот приз переходящий…

— Ну перестань, Егор! Не хватало еще, чтобы тебя в милицию забрали! Ну тихо, прошу тебя!

— Ладно, не боись! Ты рядом с надеждой отечественного автоспорта — вообще и олигарха Соболевского — в частности. Он меня отмажет от любой милиции.

— Дурак, — говорила она с грустной улыбкой. — Хоть и знаменитость уже, а все равно балда! Он, может, и отмажет, а слушок пройдет. Мол, Калашников перед отъездом учинил пьяный дебош.

— Я еще ничего не учинял.

— Так еще и не утро, — заметила Катя и, помолчав, добавила: — Просто я вижу, что ты взбудораженный весь, издерганный как струна натянутая. Будто обидели тебя сильно. Смеешься, а глаза как у ожоговых больных… Страдальческие.

Катя работала медсестрой в ожоговом центре, соответственно приводила примеры со знанием предмета.

— Человек в таком состоянии способен на неадекватный поступок.

— Эт-то еще что? Что за лексикон? Ты поступила в школу милиции? Или учишься на психолога?

— Люблю я тебя просто, вот и все, — буркнула Катька, уткнулась лицом в его куртку и вдруг громко разрыдалась.

— Эх, Катюха-горюха! — Егор крепко прижал девушку к себе. — Ну не рыдай, Москва слезам не верит! Идем, шире шаг! А то так и до рассвета не доберемся.

— Да-а, уедешь, забудешь. Влюбишься там во француженку какую-нибудь…

— Эй, что за похоронный тон? Отставить! Слушай, а почему ты Ростова — и Катерина? Это не по Толстому, не по Льву Николаевичу. Ты бы должна быть Наташа, верно? Или, — уж если Катерина, тогда не Ростова, а Маслова. Как считаешь?

Катя всхлипнула и рассмеялась:

— Да ну тебя!

Конечно, он остался у нее ночевать. Катька мерцала всю ночь в темноте влюбленными глазищами.

Он запретил себе приезжать в аэропорт раньше времени — и все же примчался туда за два часа до отлета. Олеся ждала его в баре. Он молча потягивал коньяк, стараясь не смотреть на ослепительно красивую женщину, сидящую напротив, касающуюся его ног своими коленями. К черту! Он отодвинулся.

— Что в глаза не смотришь, сокол? — усмехнулась Олеся. — Будто это ты меня обманул.