«Под этим небом черной неизбежности…» - Юрий Трубецкой

«Всё понятно — и серые зданья…»

Всё понятно — и серые зданья,И декабрьский хрустящий снег,И захватывающий дыханьеФинских санок неверный бег,

И уверенность в том, что жребийНаш заплелся в тугом узлеНе на чуждом холодном небе,А на близкой, верной земле.

«Слишком много яркого света…»

Слишком много яркого света,Слишком кровь бьется в виске.Улыбаются в окна летуАмуры на потолке.

Весела сегодня столицаВ темной зелени на ветру.Только сердце будет томитьсяВечерами и поутру.

Оттого что и ты оставишьЭти стриженые сады.Только ряд пожелтевших клавишСохранит пальцев следы.

Помню запах нарциссов острый,Взморье, пляж на песчаной косе,Веселый Елагин остров,Дымящееся шоссе.

Помню лето, тебя и книгуС беспокойным распевом строк,Норвежские песни ГригаИ с набережной ветерок.

Царское село

Здесь шум ветвей с ветрами говоритИ парк тревожит стужей обнаженный.Здесь Камерона строгие колонныУходят в неба мутный хризолит.

Безлюдие в аллее просветленной,Где мрамор статуй меж стволов сквозит,Где ступеней растреснутый гранитУже ковром устлали пестрым клены.

Слепые, равнодушные годаЯ здесь считаю. Никнут холодаНа обелиски Славы и Победы.

А ветер, северный мечтатель-сноб,Пылающий мне беспокоит лобИ снег метет на плечи Кифареда.

В парке

Здесь голос тишины уже так ясно внятен,Здесь в изумруде трав обрывки желтых пятенИ широко взлетать закатному лучу,Над парком, осенью разубранным в парчу.

Скучают мраморных фонтанов обелиски,И сердце смущено тревогой тайно близкой.Гудит Гиперборей, сметая пыль с дорог,И листья надают в разметанный песок.

Предзимних бурь струна уже заныла,И Дева Белая кувшин свой уронила.«Но Дева красотой по-прежнему горда,И трав вокруг нее не косят никогда».

Люблю безлюдие аллей, поблекших рано,И изморозь с утра, а к вечеру туманы.Последний луч бесплотный, как обман,Над павильонами, что строил Монферран,

Ложится неживой печальной позолотойНа мертвые дворцы и окон переплеты.И думает — о чем? — следя летучий лист,На бронзовой скамье кудрявый Лицеист.

Петергоф

Фонтаны спят. Екатерины нет.И Музы не настраивают лиры.И у ворот пустого МонплезираНе видно раззолоченных карет.

Горит вечерний, золотистый светНа облаках осеннего сапфира,И этот парк запущенный и сирый,В сентябрьский траур пышно разодет.

Я здесь брожу и думаю всегдаО днях великолепия ФелицыИ слышу у замшелого пруда

Величественный шаг Императрицы.Ты не забудешь золотых годов,Дряхлеющий, холодный Петергоф!

Таврический сад

Опушена чугунная оградаСнежинками. Уже темно вверхуИ тает день. В серебряном пухуСтолбы, дома и церкви Петрограда.

Как хорошо, закутавшись в доху,Бродить в снегу Таврического садаИ знать, что сердцу ничего не надо,Пусть бьется в лад спокойному стиху.

Глубоким звуком в выси уплывая,Заблаговестил колокол вдалиНад тишиной заснеженной земли.

Я чувствую, шагов не ускоряя,Глаз голубых смеющийся разрезИ сумерки, и празелень небес.

Пиковая дама

Петербургская ночь. Чуть видны фонарей вереницы.У подъезда метет. Навевает сыпучий сугроб.Тот рассказ о трех картах мерещится, кажется, снится —Герман сдвинет, шатнувшись, свою треуголку на лоб.

Вот Московской Венеры подъехала грузно карета,Выездные лакеи проклятую ведьму ведут…Вот она задремала. А вот под кружком пистолетаЗатрясла головой. И отправилась к Богу на суд.

Сорок тысяч! Метель. И мигает старуха из гроба.Герман, Герман! Всё — тройка, семерка и туз.Петербургская ночь наметает как горы сугробы.Слышишь — Лиза рыдает: — к тебе никогда не вернусь!

Петербург. И мигают вдали фонарей вереницы.А у Зимней Канавки столбы неуемной пурги.С тихим свистом змеиным за картою карта ложитсяИ у Пиковой Дамы усмешка проклятой карги.

Гатчина

Звучат гудки. И ветер в проводахУже гнусавит, отпевая лето.И Гатчина, в багрянцы разодета,Спит и не спит в разметанных садах.

Борей тревожен. Путает и рветВ оконных амбразурах паутины,За павильонами времен ЕкатериныВ пруды наносит дымчатый налёт.

И медлит вечер. Кажется, сейчасТуда, где прежде гренадер дневалил,Где главная аллея провилась,Пройдет, надвинув треуголку, Павел.

Фельдъегеря. Кареты. Фонари.Уже седлают рыжего Помпона.На фоне расплескавшейся зариУже идут гвардейские колонны.

Парик, мундир, усмешку на лицеОсветит блеск осеннего заката.Пройдет и скроется в своем дворце,Постукивая тростью, Император.

Ему вослед ветвями прошумитХолодный вечер всезабвенной Леты,Что с беспокойством в запустеньи этомПрудов тревожит мутный малахит.

Звучат гудки. В зеленых облакахБорей трубит в серебряные трубы.И мчится снег. И дни идут на убыль.И спят дворцы в разметанных садах.

Встреча

Шум колес по плиткам торца…Неожиданно возникЧеткий облик стихотворцаИ бобровый воротник.

Улыбнулся мне с поклоном…В бледном таяньи зари,Там, на Невском оснеженном,Лихачи и фонари.

Это ветер легковейныйПодал мне условный знак.Вот знакомый, на Литейном,Двухэтажный особняк.

«Выпьем с горя, где же кружка?Сердцу будет веселей!»Александр Сергеич Пушкин,Спутник юности моей!

Вспоминает ли ТавридыНежно-пламенную синь,Иль грядущие обидыНа чело наводят тень?

Или звезд осенних блесткиВ парке Царского Села,Где веселому подросткуМуза путь пересекла?

Перезвон тригорских сосен,Дни, мелькнувшие в бреду,Или Болдинскую осеньВ догорающем саду?

Нынче хорек строй созвучийИ судьба моя мрачна……«Мчатся тучи, вьются тучи,Невидимкою луна…»

«И снег, тот петербургский снег…»

И снег, тот петербургский снег,Все снится после той дуэли.И отвернулся человекВ гвардейской меховой шинели…

Блужданья, встречи и разлуки —Все кануло в пучину лет.……………………………………..Уже не слушаются руки,Роняет Пушкин пистолет.И на зрачки погасших глазЛетят со снегом хлопья мрака:Склонивший голову Данзас,Усы с бородкой Д'Аршиака.……………………………….А мы — волнениям земнымПошлем с кормы привет прощальныйИ нашу дружбу сохраним«Для берегов отчизны дальней».

«Давно с тобой мы попрощались…»