Скандальные признания - Маргерит Кэй

Эллиот выругался, с силой разжимая кулаки. Прошло шесть лет, а у него перед глазами стояло застывшее от боли лицо Генри. Даже если бы каким-то чудом ему удалось показать эту картину Кинсейлу, тот увидел бы лишь мгновение боли. Нет, намного лучше бить этих людей по больному, забирая у них то, что они хранят и ценят, то, что для них действительно важно. Эти бриллианты, пусть и распиленные, смогут оказать заметную помощь. Скупой ублюдок Кинсейл так и не узнает, что его камень — своего рода компенсация за его военные преступления.

Как всегда после успешной миссии, как он называл обычно свои вылазки в чужие дома, он просматривал все газеты в поисках сообщений о краже, но лорд Кинсейл, что неудивительно, не стал обнародовать свою потерю. И уже в сотый раз с той ночи Эллиот подумал, что леди Кинсейл могла рассказать об их столкновении. И в тысячный раз приходило воспоминание, как он лежит на ней сверху. Ощущает прикосновение ее губ. Слышит нежные, хрипловатые нотки в ее голосе. Видит ее лицо, удивленный, высокомерный взгляд, округлившиеся глаза, взирающие на него без малейшего страха.

Он не должен был ее целовать. Вспоминая свое преступление, он сначала думал, что она поцеловала его в ответ, но в итоге пришел к выводу, что выдает желаемое за действительное. Просто она была слишком поражена, чтобы сопротивляться. В конце концов, она ведь считала его вором. Интересно, почему же тогда не оскорбилась?

Яркое газовое освещение аллеи Пэлл-Мэлл сменилось тусклыми фонарями Ковент-Гарден. Как всегда в Лондоне в начале года, здесь было совсем безлюдно, но уличным мошенникам хватало клиентов, чтобы заработать себе на жизнь. Послышался шум потасовки, громкий крик и затем хриплый хохот, какого-то мужчину бесцеремонно вытолкнули прямо на ступени борделя. Качая головой, Эллиот сунул шиллинг рябой проститутке, что вопросительно на него смотрела, и, не обращая внимания на ее удивленное «спасибо», заторопился через рыночную площадь.

Его приводил в бешенство яркий контраст между домами джентльменов, частенько захаживавших в привилегированные клубы Сент-Джеймса, и лачугами, где ютились лондонские шлюхи, к которым после игры устремлялись те же самые джентльмены. За пределами Англии он видел и более бедных и больных людей, но здесь его дом, его страна, которой он служил почти шестнадцать лет. Так быть не должно. Неужели именно они победили в более чем двадцатилетней войне?

В дальнем углу площади он наблюдал одну из сцен, которые до сих пор вызывали у него душевную боль.

На пороге дома, завернувшись в солдатское одеяло, спал мужчина. Пустые штанины его брюк красноречиво хлопали на ветру, свисая с низенькой деревянной тележки, на которой тот расположился. К шрамам на загрубелых руках — наследию пороха и оружия — наверняка уже добавились кровавые мозоли из-за необходимости передвигаться на своей инвалидной тачке. От него несло мерзким духом улицы вперемешку с джином, но для Эллиота эта вонь была вонью предательства.

— Если Господь существует, он приглядывает за тобой, мой друг, — прошептал он.

Осторожно, чтобы не нарушать алкогольное забытье инвалида, он сунул в карман ветерана золотую монету и карточку с адресом и сообщением. Многие воспринимали благотворительность как страшное оскорбление, но с некоторыми… в общем, стоило попытаться. Эллиот никогда не оставлял таких попыток.

Чувствуя усталость, он направил свои стопы в Блумсбери, где снимал дом. «Задворки общества, полные городских белоручек» — так назвал это место Каннингем. Он не понимал, почему Эллиот не желает поселиться в Мэйфере или хотя бы арендовать комнаты на Абемарль-стрит. А ему просто претило общаться со светским обществом, так же как заводить семью, хотя о последнем ему не раз напоминала его сестра Элизабет. «Напоминала настойчиво и регулярно», — с улыбкой подумал Эллиот, проходя по Друри-Лейн.

Они с Элизабет удивительно похожи, несмотря на разницу почти в двенадцать лет. Когда он ушел в армию, она была еще совсем ребенком. Пока она росла, он знал ее в основном по письмам. Когда начал сдавать отец, а война удерживала его за границей, Лиззи взяла на себя львиную долю обязанностей по управлению поместьем и ухаживала за быстро угасающим родителем. Хорошо зная, как много значит для него карьера, она умалчивала об истинном состоянии дел, пока отец не оказался при смерти. Эллиота тронула ее преданность, хотя он и чувствовал себя виноватым, вернувшись домой, несмотря на то что Лиззи никогда его не винила.

— Я просто исполняла свои обязанности, как и ты свои. Теперь ты дома и поместье принадлежит тебе. Папа предусмотрительно оставил мне неплохое содержание, и я намерена наслаждаться жизнью, — сказала она ему тогда.

И именно так и поступила. Неприлично быстро, всего через три месяца, вышла замуж за угрюмого шотландца Александра Мюррея. Как она сообщила изумленному брату, они давно питали друг к другу нежные чувства, но Алекс соглашался подождать со свадьбой из-за болезни отца, а теперь она не видит причин ждать, поскольку папе ее помощь уже не понадобится. Лиззи выбралась из траурных платьев, как бабочка из куколки, и превратилась в элегантную даму с острым умом и отточенным язычком. Ее званые ужины быстро завоевали огромную популярность, а муж в ней просто души не чаял. Супружество, как регулярно она сообщала своему брату, это наисчастливейшее время жизни. Он тоже должен его испробовать.

На площади Рассел-сквер было тихо и пустынно. Эллиот запер входную дверь и устало поднялся к себе в спальню. Стянул шейный платок, разделся и по установившейся военной привычке аккуратно сложил одежду. Потом зевнул и блаженно растянулся на прохладных простынях. Еще одна привычка военных дней — всегда оставлять в комнате горячую грелку или зажженный камин.

Он не имел ни малейшего желания связывать себя узами брака. Не то чтобы сторонился женщин. Напротив, они ему очень нравились, а он очень нравился им. Но не слишком много и не слишком долго. В придворной Европе верность стране ставилась на первое место. Оправданный военной неопределенностью дух интриг и приключений отодвигал супружескую верность на второе место, отдавая предпочтение разнообразию.

«Живи моментом», — говаривала одна из его любовниц, итальянская графиня. Чувственная Елена вела в постели назидательные разговоры и обожала заниматься любовью в публичных местах, таким образом привнося соблазнительную нотку опасности в их отношения. В тот раз это случилось в карете, когда они возвращались со званого вечера у посла. Эллиот в темноте тихо засмеялся. Много позже, уже в другой стране, в другой карете и с другой женщиной, куда менее склонной к представлениям при дворе, он осознал, насколько искусны были маневры Елены. К примеру, гениальная мысль воспользоваться ремнями в салоне кареты. Он явно был у нее не первым и, без сомнения, не последним.