Поправка Эйнштейна, или Рассуждения и разные случаи из жизни бывшего ребенка Андрея Куницына (с приложением некоторых документов) - Роман Кофман

Колесо небесного механизма, скрипнув, стронулось с места, звезды зашевелились; судьба, взглянув на шахматную доску, взяла меня двумя пальцами за тонкую шею и переставила на другую клеточку. Я был зачислен в другую школу — и не простую, а специальную, и не просто так себе, а при консерватории (родители, жмуря глаза и понижая голос, называли ее старомодно: «школа одаренных детей»).

Я понял, что вслед за детством у меня будет отобрано отрочество, а, возможно, и юность!..

Что ж, взрослые опять победили, и первого сентября я неуверенно вошел в дверь с табличкой «7-й класс».

Здесь уместно будет сказать, что специальная школа была смешанной. Трудно было поверить глазам, но в одном помещении, на каких-то сорока квадратных метрах возбужденно галдели и целовались по поводу встречи два с лишним десятка счастливых существ обоего пола!

Я был смущен, но приятным смущением. Томительное предчувствие стеснило мою впалую одаренную грудь.

35. ПИСЬМО ПОДПОЛКОВНИКА ЗАПАСА МИХНЕВА Ф. А.

24 ИЮНЯ 1947 ГОДА

«Уважаемые родители Саши Куницына!

Понимаю, как трудно Вам будет читать это письмо: ведь я ничего нового, утешительного сообщить не могу. И все же мне хочется выразить надежду, что еще не все потеряно. Война оставила следы не только страшные, но и временами очень запутанные. Бывает, что возвращаются не только пропавшие без вести, но и те, кто определенно считался погибшим. Очень хочется верить, что Саша жив, что Вы вновь увидите сына.

Лично я, как бывший зам. начальника Кушкинского пулеметного училища по политработе, могу сказать Вам о Саше самые хорошие слова. Александр Куницын отличался и в теории, и в практических занятиях. У него хромала только стрельба из пистолета, но я вел курс огневой подготовки и по просьбе Саши охотно занимался с ним дополнительно.

Если же говорить о человеческих качествах Вашего сына, то Саша — из тех ребят, которые многим педагогам не кажутся легкими: он молчалив, сдержан и, пожалуй, необщителен; в то же время остальные юноши не шумно, а как-то углубленно и прочно группируются вокруг него. Ценил я в Саше и чувство собственного достоинства — не петушиное, а настоящее, не по годам спокойное и зрелое.

Шлю Вам, уважаемые родители Саши Куницына, пожелания самого крепкого здоровья и успехов в Вашем труде на благо Родины.

Если станет что-нибудь известно о Сашиной судьбе — не сочтите за труд сообщить мне по тому же адресу. В январе, правда, я обычно гощу у сестры в Москве — главпочтамт, до востребования, а с июня по август живу у другой сестры по адресу: г. Оренбург, переулок 3-й Садовый, дом 18, Зарапиной Зое Авксентьевне, для меня.

Сам я уже не вояка, получил в Восточной Пруссии контузию, да и семья моя вся погибла — вот и катаюсь по свету, как моток ниток, от сестры к сестре.

С уважением, подполковник запаса

Михнев Федор Авксентьевич.

Высылаю Вам начатую тетрадку-дневник Саши. Отправка на фронт была для четвертой роты внезапной, сборы — короткими. Тетрадка осталась под Сашиной подушкой; я хранил ее у себя наряду с многими дорогими для меня документами воинского прошлого. Хочу верить, что Саша найдется и продолжит дневник, начатый в великие и страшные дни».

36. АНДРЕЯ КУНИЦЫНА ПРИЗНАЮТ В НОВОМ ОБЩЕСТВЕ

Спустя две-три недели я был в школе почти своим. Темным ранним утром, дожевывая на бегу пирожные из предрассветных снов, спешил я к трамваю номер девять, выдавливаясь из него через пятнадцать минут, как выдавливается паста из тюбика, на углу Воровского и Дмитриевской, где хлебный магазин.

Над входом в магазин висело загадочное изречение, тайну которого мы всем классом разгадывали два года и четыре месяца. Вывеска гласила:

«Потолстеть скорее

чтобы надо есть побольше сдобы».

Было похоже, что связь между двумя строчками все-таки существует, но озадачивало: «чтобы надо есть!». Вывеска интриговала и веселила. Она встречала нас по утрам и предвосхищала дни наши, исполненные веселья и тайн.

Осенило Зюню, прозванного за небольшой рост Махой, стихи просто неверно расположили, а надо было так:

«Потолстеть скорее чтобы.

Надо есть побольше сдобы!»

Махе воздали должное, но жить стало скучнее.

Девчонки-то не скучали. Они влюблялись. Правда, в кого бы они ни были влюблены, все они — во всяком случае, то большинство, которое способно было влюбляться — как бы выполняя обязательную программу, было влюблено в Игоря К. Это был воспитанный мальчик, высокий, тоненький и миловидный, и к тому же сын известного поэта.

Игорь часто приглашал нас к себе (к другим мы ходили без приглашений), но в этом доме нам было несвободно: сковывали темные красивые кресла, изысканная любезность родителей и даже то, что Игорь хвастал привезенной отцом из-за границы, невиданной доселе игрой, которая называлась пинг-понг. Отец позволял нам в нее поиграть — в гостиной, на раздвижном обеденном столе — и щелчки целлулоидного шарика о блестящую поверхность черного полированного стола казались мне тайным символом аристократизма.

Игорю, пожалуй, и самому было в тягость амплуа мальчика из хорошей семьи, и он тянулся к компании, в центре которой мрачно блистал Фред Л. Этот был забияка, знал толк в девчонках, был с ними грубоват, пытался обучать их курению и другим предосудительным вещам.

К кому тянулся я? Я тянулся ко всем.

37. ДНЕВНИК САШИ КУНИЦЫНА.

18 МАЯ 1942 ГОДА

«Сегодня отправил письмо домой — и вот уже вечер, и были занятия до седьмого пота, и мертвый час, и строевая, и ужин, а меня все еще гложет недовольство собой, своей дурацкой стеснительностью. Хочется сказать маме такие слова, от которых сразу разгладились бы ее морщины, прояснился взгляд — а сажусь писать... Как же, наверное, трудно придется мне в жизни! Впрочем, это началось в школе — когда я не мог заставить себя читать стихи с выражением. Ощущение противное: и знаю, что надо, и заставить себя не могу.

Кстати, замечал эту черту и в Андрюшке. Поручить ему какой-нибудь пустяк, если это связано с устным общением — невозможно, никакими уговорами не заставишь. Набычится, закроется, а причину — стесняюсь! — никогда не скажет.

Глаза слипаются. Завтра походные учения. Лягу, помечтаю».

38. КАК ПОМОЧЬ БАБУШКЕ ПОЛУЧИТЬ СРЕДНЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ

Еще тогда, в первый день, подлетела ко мне бойкая девочка с большими, как бы удивленными глазами и роскошной черной косой. «Откуда вы, да кто вы, да на чем играете, и как вас зовут?».

В последующие дни она не подходила, но зато на уроках время от времени оборачивалась в мою сторону и как-то странно в упор смотрела, еще больше обычного, почти неестественно расширяя глаза. Так продолжалось два или три месяца.

Затем события обрели стремительность. Я спросил Фреда, что бы могли означать загадочные взгляды, посылаемые с первой парты, — и услышал ответ, который хотел услышать: «Лилька тебе строит глазки. Все уже давно привыкли, а ты — будто слепой!..». — «Что же я должен делать?» — спросил я и снова услышал ответ, который хотел услышать: — «Предложи ей дружбу, и немедленно».

Назавтра после уроков я подошел к Лильке и смело, почти нахально, сказал: «Можно, я провожу тебя до трамвая?» — «Можно», — ответила Лиля и стала надевать пальто.

Мы вышли на улицу. Погода благоприятствовала любви: падал медленный пушистый снег, трамваи катились бесшумно и плавно, как бы на лыжах. У остановки мы постояли; потом я сказал: «Знаешь, я хочу предложить тебе дружбу». — «Я согласна», — сказала Лиля и уехала.

Назавтра я проснулся с ясным ощущением того, что началась новая жизнь. Я впервые внимательно осмотрел себя в зеркале и впервые приехал в школу за четверть часа до уроков.

— Ну, как? — спросил Фред.

— Согласилась, — ответил я небрежно, а сам сильно волновался, ибо не мог представить, какой она будет, эта новая жизнь, как изменюсь я, как изменится школа и все прочее.

Первые два урока меня разочаровали. Я сидел на той же последней парте, у вешалки, историк Платон Андреевич отпускал те же плоские шуточки по поводу ранних сережек в ушах Аллы К., а Лиличка посылала мне с передней парты те же, но уже расшифрованные взгляды. На большой перемене я спросил у Фреда:

— Что же я должен делать дальше?

— Все тебе надо объяснять, — вздохнул Фред. — Ну, подойди, попроси у нее резинку или, допустим, циркуль...

Я подошел. Спустя неделю мы уже готовили уроки вместе у Лилички дома — и родители, уходя на работу, строго-настрого наказывали Лиличкиной бабушке сидеть безвыходно в той уютной комнатушке, где мы (Лиличка — забравшись с ногами на тахту, я — на стуле у окна) решали задачки по физике и заучивали наизусть про «мельницы крылаты» и про «парус рыбаря»...

Родители, я думаю, поступали правильно: мы с Лиличкой от уроков не отвлекались, а Лилина бабушка за год-два узнала много интересного.