Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941 - Готфрид Леске

Я не хотел писать об этом. Но какой тогда смысл вести дневник, если не записывать туда все. Я думаю, потом, лет через десять или двадцать, когда буду его перечитывать, захочу точно знать, что и как было. А если заводить секреты от собственного дневника, то лучше уж совсем бросить его писать.

Короче, это произошло вчера вечером. Мы ушли довольно далеко в лес. День был очень жаркий, ночь тоже теплая. Было тихо. Потом я спрашивал себя, не выпил ли в тот день слишком много, но уверен, что нет. Не больше, чем я пью обычно, когда у меня следующий день свободен. Она ничего не говорила, и я ничего не говорил. А потом это вдруг произошло. Я не отдавал себе отчета, пока не услышал шаги. То есть я подумал, что кто-то идет, и вскочил. Наверное, был красный как рак. Потом шаги стихли. Я не знал, что сказать. Измучился, придумывая, что бы такое сказать, но так ничего и не придумал. Но я чувствовал, что обязан сказать хоть что-нибудь, и начал что-то бормотать. Она прикрыла мне ладонью рот и сказала: «Не надо ничего говорить». А потом попросила у меня сигарету.

Мы покурили. Мне было видно ее лицо, когда она затягивалась, но сначала я смотрел в сторону. Мне казалось, ей не хочется, чтобы я на нее смотрел. Потом она поднялась, притянула меня к себе и поцеловала.

По дороге домой она говорила обо всем на свете, но ни слова не промолвила о том, что произошло. Рассказала мне, какая противная у них начальница и как она выматывает девчонкам нервы. Помыкает девчонками, заставляет их делать все подряд. Она плохо себя чувствует, если они сидят без дела. Они встают в шесть часов и делают гимнастику под музыку по радио. И каждый день она проверяет их кровати и простыни. И всегда кричит.

Я постоянно думаю об этом. Лизелотта, конечно, не какая-нибудь такая. Она из Франкфурта, из хорошей семьи. Наверное, я не должен был этого делать. Если она захочет ребенка, то я не знаю… Конечно, я женюсь на ней. Я все это ей скажу. Она не должна ни о чем беспокоиться.

Она сказала, что я глупышка. А еще сказала, что я милый ребенок. Не знаю, женщин невозможно понять. Она ведет себя так, будто ничего не произошло.

8 июля 1940 г.

О ЧЕМ ТЫ ДУМАЕШЬ, КОГДА…

До войны, особенно когда я был в Гатове, я часто задумывался над таким вопросом: о чем бы я думал в момент опасности? То есть о чем ты думаешь, когда находишься в реальной серьезной опасности? Когда ты знаешь, что конец может наступить в любой момент.

Я во многих книгах читал о том, что непосредственно перед тем, как человек умирает, вся жизнь проходит у него перед глазами. Сказать по правде, я никогда в это не верил. Я не думаю, что, даже когда точно соберусь умирать, я буду смотреть свою жизнь от начала до конца. В частности, по той простой причине, что в моей жизни было так много событий, что я вряд ли вспомню хоть что-нибудь, даже если у меня будет масса времени.

Итак, теперь я знаю. Я знаю, о чем человек думает, когда знает, что ему конец.

Оберлейтенант Фримель сказал, что мы на месте. Сейчас, прямо сейчас нам надо пикировать. Я бросаю машину все ниже и ниже. Прожектора прокалывают небо, все белым-бело. Они формируют что-то вроде второго слоя облаков над облаками. Проходим облачность. Пуцке открыл люки. Он уже ложится на днище машины. Рука оберлейтенанта на сбросе. Потом слышу через переговорник, как Пуцке считает. Потом он докладывает, что боезапас лег точно в цель.

Зенитки бьют все ближе и ближе. Оберлейтенант приказал как можно быстрее брать выше, чтобы выйти из зоны действия зениток. Сначала я даже не понял, что именно изменилось. Смотрю на приборы. Все нормально. Но я знаю, что-то произошло. Наконец понимаю: изменился звук моторов. В то же мгновение чувствую, что машина кренится на правый борт. Что-то не в порядке. Да, так и есть. Что-то случилось с правым мотором. Обороты 2100… 2000… 1800… 1400. Потом правый мотор встал совсем. Ладно, могло быть хуже. Я сумею вылезти отсюда и на одном моторе. Будь только у нас скорость побольше. Мы все еще в зоне действия зениток. Оберлейтенант тоже следит за оборотами. Чувствую, он избегает смотреть на меня. Я знаю, что он думает, и он знает, что думаю я. Если бы у нас была побольше высота, мы легко спланировали бы назад через этот чертов Канал. Но успеем ли мы набрать достаточную высоту, пока зенитки нас не сняли? А если нет – нам что, прыгать? На вражескую территорию? Не слишком приятные мысли.

Планируем. Но страшно медленно. Нам всем кажется – гораздо медленнее, чем на самом деле. Несколько минут, они показались нам вечностью, мы находились в конусе прожекторов, а вокруг – сплошные разрывы зениток.

Смотрю на высотомер. 4200 метров. Должно бы наступить облегчение, но почему-то не наступает. Я чувствую, что опасность еще не миновала. Углом глаза наблюдаю за оберлейтенантом. Он тоже все еще серьезен и напряжен. Хотя прожектора нас уже не видят и зенитки достать не могут. У нас у обоих такое чувство, что это дело еще не кончилось.

И вот зачихал левый мотор. Обороты 2200… 1700… потом 1400…Что за чертовщина с этим проклятым мотором?! Я газую… отпускаю… газую опять. Повторяю несколько раз. Иногда помогает, мотор немного разгоняется. Газ… отпускаю… газ… отпускаю… Все, встал.

Мы падаем. Падаем очень быстро. 3800… 3600… 3000…. Снизились до 2300 метров. Оберлейтенант Фримель отдает команду экипажу подготовиться к прыжку. Он прав, конечно. Делать больше нечего. Наш добрый старый «хейнкель» развалится на куски где-то посреди этой проклятой Англии. Продолжаю попытки. Как автомат. Газ… отпустил… газ… отпустил. Голова пытается найти какой-нибудь выход. Это тоже автоматически, потому что я точно знаю, что ничего другого не придумаю.

Продолжаем падать. Хорошо хоть, что идем в густом тумане. Иначе томми сняли бы нас из любой берданки.

Чувствую на плече руку оберлейтенанта Фримеля. Он не говорит ничего, но я понимаю. Это знак. И в этот момент, в этот самый момент, я слышу что-то похожее на рокот. Смотрю на обороты. Это заработал левый мотор. Потом мы долго обсуждали, пытались понять, почему же он все-таки заработал. Вероятно, потому, что мы спустились в более теплые слои воздуха. Но это, конечно, только догадка.

Ну вот, обороты начали медленно повышаться. Очень медленно поднимаемся. Вскоре вышли на 3800 метров. Этого в любом случае достаточно, чтобы перелезть через Канал. Если ты на той стороне, то можешь совершить вынужденную посадку где угодно. Это проще простого. Слышу свист в переговорник. Это оберлейтенант. Он насвистывает только в особенно хорошем настроении.

А потом все заработало как часы. Точно на середине Канала – вот смех-то! – заработал правый мотор. Ну дела! Мы вернулись как ни в чем не бывало. Как все-таки много иногда решают секунды. Вот если бы у нас левый мотор стоял на несколько секунд дольше, мы бы выпрыгнули над Англией и сейчас, скорее всего, сидели бы в лагере.

Потом, когда мы пришли в столовую, оберлейтенант Фримель смеясь сказал, что нам надо бы молчать насчет всей этой истории. «Они могут подумать, будто мы все наврали». Но он не шутил. Конечно, он рапортовал командиру. Машина должна быть перепроверена со всей тщательностью. И копия рапорта была переправлена в Берлин, чтобы проблема была исследована прямо на заводе.

Размышляя обо всем этом, я собрался было написать о том, о чем обычно думаешь в момент предельной опасности. Так вот, хотя событию этому всего несколько часов, мне кажется, я совершенно забыл, о чем думал. Может быть, смогу изложить это так: если я и думал о чем-то в те мгновения, то все это забыл. Но я не верю, что думал о чем-то особенном. Помню, автоматически исполнял то, чему меня учили в Гатове. В такие моменты настоящий пилот на самом деле становится частью своей машины. Да, я уверен, что не думал ни о чем особенном. И уж точно, вся моя жизнь не проходила передо мной, как пишут в книгах. Я не думал о Лизелотте. Не думал об Эльзе.

9–13 июля 1940 г.

В ОЖИДАНИИ ВТОРЖЕНИЯ

Капрал Вильгельм Ледерер, наш радист и один из лучших моих друзей за всю жизнь, получил Железный крест первого класса.

Сообщение пришло от Высшего командования сегодня днем. Главный вызвал его на командный пункт, зачитал приказ и прицепил крест ему на грудь. Это дело надо было соответственно отметить. Оберлейтенант Фримель присоединился к нашему празднику на минуту, хотя обычно не сидит с нами. С его стороны это было очень достойно. Для командира машины вряд ли слишком приятно, когда летчик из его экипажа получает крест, а он нет. Но оберлейтенант не выказал и тени зависти. Он настоящий товарищ. Он такой, как мы.

На самом деле крест Ледерера за довольно давнее дело, еще до нашего экипажа. Это было во время боев над Скапа-Флоу, в начале марта. Ледерер говорит, что он уже почти забыл, что там было. Наверное, так оно и есть, он никогда не бахвалится. В самом деле, это даже смешно, как долго они присваивали ему этот крест. Наверное, какой-нибудь штабной писарь просто забыл об этом деле или сунул его в другие бумаги. Эти бюрократы тянут время до бесконечности. Надо их время от времени сажать в самолет, чтобы они почувствовали, что такое скорость.