Знак Нефертити - Вера Колочкова

Однажды он за всю ночь не ответил ни разу. Потом выяснилось — уехали в другой клуб, а телефон на стойке бара забыл. Она поначалу все кликала, кликала, и птицей с ветки на ветку прыгала, и злилась про себя, и ругалась — ну, только появись, эгоист несчастный… А потом, под утро, по-настоящему испугалась, как говорят — омертвела страхом. Стояла на коленях, молилась, жгла церковную свечку «за здравие»… И тряслась, тряслась мелкой дрожью. Но вот же, помнится, странно… Вроде и молилась, и тряслась, а обиженность на сына все равно никуда не уходила. Живучая, зараза, эта обиженность. Так и лезет в омертвелую от страха душу вопросом — неужели сыночку в голову не приходит, как она тут с ума сходит? Ведь она мать ему… Вроде должен понять…

Да, страшная была ночь. Потом, когда зашуршал ключ в замке, с первым вопросом и кинулась — ты о матери хоть иногда думаешь? Ты хоть понимаешь, что со мной творишь, эгоист несчастный? И про «могилу» тогда тоже, конечно, припомнила… Изрыгала из себя обвинения, и — странно — на душе легче становилось. Именно от обвинений, а не от сыновнего рассказа, что телефон в другом клубаке забыл…

— Мам, а правда дай денег немного, а? — искательно прозвучал за спиной голос Антона.

— Ах, так все-таки дай? Ты ж только что гордо сказал — закрыли тему? Значит, урезонил мать, да? Поставил на место? А денежек-то все-таки надо, да? Бедный ты, бедный, плохая у тебя мать, сама не понимает, что ты немного поиздержался… — не удержалась она от язвительности, снимая с плиты турку. Даже языком поцокала для пущей убедительности.

— Ну зачем ты так, мам? Я же просто спросил…

— Ты спросил, а я ответила. Я тебе недавно деньги давала.

— Так они кончились…

— А ты по клубам зажигай меньше, и кончаться так быстро не будут.

— Так не дашь, что ли?

Она хмыкнула, пожала плечами, уселась с чашкой кофе за стол. Подумалось вдруг раздраженно — что ж у них за разговоры с сыном такие… Как у коммунальных соседей поутру, лишь бы задеть друг друга побольнее. И никакой душевности. Вот чего, чего она на него взъелась? И впрямь, что ли, денег жалко? Ведь нет…

Деньги у нее были. Да и не часто докучал Антон подобными просьбами — надо отдать ему должное. Просто вдруг накатило что-то, раздраженно зудящее, с отголоском испуга — у кого ж ты потом, после… После всего будешь денег просить? И вообще… Кто тебе по утрам глазунью сделает, кто в ночных ожиданиях свечи перед иконами жечь будет… А главное — кто в институтскую кассу очередной взнос за учебу внесет?! Сидишь сейчас, полуребенок-полумужик, беззаботно глазунью лопаешь, и невдомек тебе, что никому, кроме матери, ты и не нужен…

Да, действительно, — раззуделось. Довольно противное ощущение, похожее на странную потребность пригнуть, наконец, сыночка за шею, напомнить о сыновнем долге, об уважении-благодарности. Пусть хоть так — вредно материально. Чтоб усвоил — кто она для него есть. Пока — есть.

— Знаешь, Антош, как мне моя мама в детстве говорила: где я тебе денег возьму, из колена выколю?

— А… Ну так бы и сказала — нет у меня денег. А то — колена какие-то… — поднял он на нее веселые понимающие глаза.

И это веселое понимание тоже вдруг разозлило! Так разозлило, что сама себя испугалась — вроде бы все наоборот должно быть… Вроде она жалеть его должна, потенциальную сиротинушку, за плечи обнять да поплакать, о своей беде рассказать… Но не смогла. Понесло со злостью и понесло, не остановишь.

— А хоть бы и были — не дала бы! Я что, пожизненно должна все твои клубные удовольствия оплачивать? Мать-кошелек у тебя, да? Только для этого и годится?

— Мам, ты чего… — уставился он на нее в насмешливом недоумении. Впрочем, насмешливости там уже немного оставалось, недоумения больше было.

— А ничего! — грохнула она тяжелой чашкой об стол. — У нас с тобой, между прочим, одна зарплата на двоих! Заметь — моя зарплата! А ты ведешь себя, как… Как…

Она запнулась, подбирая нужное слово. И все оно никак не находилось, соскакивало с языка. Как — неблагодарный, что ли? Беззаботный? Или обидно по отношению к матери легкомысленный?

— …Ты ведешь себя, как самый последний эгоист! — зацепилась, наконец, за привычное выражение. Как будто есть разница в этом ряду — первый эгоист или последний.

— Да ты же сама подработать мне не дала, когда я хотел в «Макдоналдс»… И сама хотела, чтоб я на дневное отделение поступал! Я бы и на вечернем смог, и на заочном! И работал бы…

— Да, я хотела только дневное! А ты как думал? Иначе бы ты сразу в армию загремел! И скажи спасибо, что твоя мать на десять шагов вперед за тебя думает! И кормит тебя! И учит! И ночами за тебя волнуется, с ума сходит! И заметь — больше желающих все это проделывать на данный момент не имеется!

— Это ты сейчас про отца, что ли?

— Да хотя бы и про отца… Ну вот давай, позвони ему, попроси денег на свои клубаки! Ты знаешь, что он тебе ответит? Мне дословно воспроизвести? Ну, чего смотришь? Давай звони!

— Мам, зачем ты так… Ты же знаешь его ситуацию — Таня в декрете сидит, вот-вот рожать будет, еще и с работы отца уволили по сокращению… Он же в семье один работает, мам! Таня даже пособия не получает!

— А я, выходит, с дядей работаю, что ли? И какое мне дело до того, что отцовская Таня не удосужилась вовремя подсуетиться с пособием? Ты думаешь, это меня должно волновать? Надо было думать, прежде чем ребенка заводить! И в первую очередь о деньгах думать!

— Так они ж квартиру снимают, мам… Все деньги на квартиру уходят…

— И что? Мы с тобой должны напрягаться по этому поводу?

— Мам, да он и так ушел, ничего не взял, и квартиру менять не стал! А, между прочим, мог бы! По закону имел право!

— Ага, сейчас, разбежался! Да кто бы ему позволил — квартиру менять? Ушел — и до свидания, сам так решил, никто его из дома не гнал.

— У него же была доля, значит, мог…

— Была да сплыла!

— Ну да… Ты ж сама его и заставила дарственную на долю оформить…

— Да ты что? Заставила, значит? Мать, значит, жестокая, а отец такой благородный? А на кого я эту долю заставила его оформить, ты помнишь? На тебя же она и оформлена!

— А я просил?!

— А кто бы тебя спрашивал? Сказал бы спасибо, что мать для тебя постаралась! И каких нервов мне это стоило! А теперь, значит, мать плохая оказалась, а отец благородный!

— Да, мам. Получается, он благородный.

— Ах-х ты… — чуть не подавилась она давно остывшим кофе, закашлялась, пальцем указывая на дверь и, уже не отдавая отчета в своих словах, надрывно проговорила сквозь кашель: — Ну, так иди, живи с ним, если он такой благородный! Чего живешь-то со мной, с плохой, неблагородной матерью?