Две судьбы. Часть 2. Развод – это… не всегда верно! - Лена Гурова

девочка. – И прижал мою голову к своему плечу. – Я никуда не поеду, отвезу тебя в больницу. Подожди, я вещи возьму. Лера, одну секунду.

Эта секунда вернула меня в реальность, и я рванула по перрону, ничего не видя и не слыша. Честно, как добралась домой – не знаю. Ничего не помню. В квартире никого не было, очень странно, ведь ночь на дворе. Я нашарила телефон, который забыла, уходя. Двадцать два звонка от Наташки, девять – от Виктора и восемнадцать – от Романа. Ему-то что надо? Господи, как мне плохо…

Войдя в ванную, первым делом наткнулась на масла и благополучно зашвырнула их в угол. Какой-то флакон разбился и стал источать ароматный эфир. Мне стало совсем худо, и я решила спать так, не помывшись, бомжиха так бомжиха…

– Лерочка, моя родная, уже утро, просыпайся. – Ласковый голос Ромки дул мне прямо в ухо. – Девочка моя, нам надо поговорить.

Я подскочила и поняла, что он лежит рядом со мной. Причём я в пижаме, а он в трусах. Это ещё что такое!

– Ты не уехал? Что так? Пожалел попрошайку?

Он встал, напялил джинсы. Фигура пловца, длинные ноги, сажень в плечах, выпирающие мышцы… Девки в пляс… Картинку портила повязка на голове и торчащие в разные стороны светлые волосы.

– Лера, я прошу тебя, не вспоминай вчерашний день, выброси его из нашей жизни. – Он присел перед диваном, аккуратно взяв мою руку, запакованную в гипс. – Бедная ручка, не выдержала…

– Прекрати! – Я закричала, Ромка даже вздрогнул. – Какое тебе дело, что я там не выдержала. Не надо меня жалеть, это расслабляет. А мне нельзя, у меня куча планов, и я привыкла реализовывать их сама.

Взмахнув рукой, попала прямо по губам, ойкнула, дёрнулась, рёбра затрещали, брызнули слёзы.

– Господи, Лера! – Трошин поднял меня и посадил к себе на колени. – Не дёргайся, дай сказать. А то нарисовала уже себе чёрт знает что. Эта дура на вокзале – моя двоюродная сестра. Она приехала за мной по просьбе мамы. Вот и всё. А ты? Всю ночь поносила меня, на чём свет стоит. Кстати, у тебя была температура, поэтому Наташка привезёт сейчас врача. А ты полежи, пока. Я чайку соображу.

Ну, вот что теперь делать? Верить – не верить? Детский сад какой-то, причём Лера – в ясельной группе. Я повалилась, опять ойкнула и затихла. Почему-то было очень стыдно, в голове – каша, гречка с манкой вперемежку, а сверху ещё и геркулес.

– Так, геркулесовая каша, кофе с молоком и сыр. Он помогает быстрее срастаться костям. Приятного аппетита. – И поставил «поднос под нос».

Мне стало смешно, а «сверху и на подносе – геркулес».

– Ну и прекрасно, уже улыбаешься.

– А можно задать три вопроса?

– Можно, но первый – после каши, второй – после сыра, а третий – во время пития кофе. – Его глаза голубели добрым светом, такие красивые…

– А ты уже ел?

– Честно? Я эту дрянь даже под расстрелом не буду употреблять. Первый вопрос задан.

– Это не считается. Мои вопросы серьёзные.

– А моё питание, значит…

Звонок в дверь оборвал «пламенное» возмущение. Завтрак пришлось отложить, пришёл врач. И началось. Меня отправили на УЗИ, на рентген рёбер, на какое-то обследование. Я моталась по этажам в сопровождении Ромки, постоянно отправляя его, домой, ведь ему надо было лежать. Вернувшись к обеду, уставшие и голодные, попали в руки Наташки. Меня отправили в душ, я кое-как справлялась сама, следом Ромку, потом за стол и на диван.

– На моём месте спит Витька, он намотался ночью из-за тебя, паршивка. Но об этом потом. Так что вам придётся отдыхать вместе, опыт есть.

Мне было параллельно, болело всё. Ромка спохватился, принёс обезболивающее, уложил меня к стенке, сам пристроился рядом. Стало так уютно. А когда он обнял меня, придерживая руку в гипсе, и поцеловал в макушку, я уплыла в дальние дали покоя и тихой радости…

– Ты хотела что-то спросить? – Проговорил он прямо в ухо, обдав теплом и прикоснувшись губами.

– Да, можно? Твоя мама очень беспокоится, наверное? Ты же не приехал.

– Там всё улажено, не переживай, милая моя. Следующий?

– Почему твоя сестра целовала тебя в губы?

– Один раз. Она, вообще-то, ненормальная у нас, дама девятнадцатого века, тургеневская девушка с элементами тяжёлого рока. А тогда браки между кузенами были не редкостью.

– У-у…

– Ну и третий?

– Я не помню, честно. Наверное, актуальность отпала.

– Хитрая, ты хотела спросить, люблю ли я тебя? Люблю, Лерка. Я тебя люблю. Не могу и не хочу больше молчать об этом. Фу, сказал. Вот теперь, совсем хорошо, но это признание контрольное. Настоящее будет красивое и романтичное. Я уже всё придумал. Можно тебя поцеловать? Я аккуратно.

И он повернул меня, подсунул руки под спину, и нежно прикоснулся к моим несчастным губам, они тоже жаждали настоящего поцелуя, поцелуя любимого человека.

– Больно?

– Нет! – обманула я.

Ромка перенёс меня на другую сторону, осторожно взял в свою руку мою в гипсе, чтобы не задеть, и стал ловить своими губами мои, выбирая «кусочки поцелее». Я закрыла глаза, боль не давала расслабиться. И тогда Ромка, как понял, стал зализывать мои трещинки и болячки, нежно-нежно. И от этого действа у меня поплыло всё перед глазами, я потянулась, дёрнулась, уже не обращая внимания на ноющее тело, и обняла его, прижавшись всеми выпирающими местами. А он, от избытка нахлынувших чувств, сильно подтянул меня за талию. Но тут уж мои рёбра сыграли злую шутку, напомнив о себе резкой болью.

– Всё, Лерочка, не будем издеваться над тобой. Я уже понял, что ты – моя девушка, никому тебя не отдам, буду драться до последней капли крови, любимая моя. – Он положил меня, подвалился сам, обнял. – Спи, а я буду целовать твою шейку, щёчки, носик. Что у тебя ещё целое осталось?

Вечером Витька устроил разбор полётов, досталось всем.

– Никогда бы не поверил, что ты, Валерка, такая эгоистка. Ну да, вы с Ромкой с головой не дружите, решили и нас с Натахой подтянуть. В общем, так. Мы на время переезжаем, у нас и своя личная жизнь есть. А вы тут, что хотите, то и делайте, хоть на головах стойте. Не инвалиды, и в магазинчик сами, и в больничку, и в психушку узнайте дорогу, на всякий случай.

И мы с Ромкой почти неделю прожили вдвоём. И окончательно поняли, что нам теперь одна дорога – а ЗАГС. Он носил меня на руках, не давал ничего делать, разрешал только, сидя на