Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро - Михаил Алексеевич Кузмин

мук, потому что бедная женщина умерла в ту же ночь, словно ее организм не выдержал радости. У нее было спокойное и довольное выражение, как у человека, который дождался хозяина, запер двери, передал ключ владельцу и мирно ушел домой.

Джузеппе не был хозяином, который вернулся в насиженный дом. Непоседливость, любопытство и стремление к знанию увлекали его дальше. Впрочем, это желание поддерживал в нем и кавалер д'Аквино, приехавший с ним в Палермо. Ликвидировав родительскую торговлю и сняв положенный траур, Иосиф отправился в Рим, снабженный рекомендательным письмом к графу Орсини. Это было весною 1768 года.

Папский Рим, несмотря на духовный сан государя, жил весело и свободно.

Иосиф бегал первые дни как сумасшедший, осматривая памятники языческой и папской старины, пьянясь пышностью богослужений и процессий или глядя через окна кофеен на суетящийся и будто всегда карнавальный народ.

Бывал он только у графа Орсини, не прерывая заброшенных было первое время по приезде занятий. Кроме общей пестроты и оживленности улиц, его немало привлекали окна магазинов, ремесленных заведений, где, казалось, были выставлены предметы, свезенные со всех концов мира. Жар не был особенно жесток и позволял Иосифу гулять по городу даже в те часы, когда римляне по привычке отдыхают после обеда.

Однажды, проходя по эстраде Пеллегрини, Иосиф заметил в окне одного литейщика чугунное кольцо, украшенное старинными эмблемами, напомнившими ему его давнишний сон. На пороге стояла девушка лет пятнадцати, с веселым и живым лицом, озабоченно и удивленно глядя на замешкавшегося молодого человека. Она спросила, не может ли чем служить синьору, причем тут же прибавила, что отца, Иосифа Феличьяни, в лавке нет, а она сама дочь его – Лоренца. Бальзамо представился в свою очередь и спросил насчет кольца. Лоренца сказала, что она не знает, за сколько отец продает эту вещь, и чтобы, если господину не трудно, он зашел завтра утром.

– Тогда отец будет здесь, и вы с ним потолкуете.

– Хорошо. И синьора Лоренца будет завтра тут?

– Синьора Лоренца? Не знаю. Разве это вас интересует? Имейте в виду, что синьора Лоренца прекапризное существо и никогда не может сказать, что она будет делать через минуту.

– Будем надеяться, что завтра мы увидимся. Итак, до завтра.

Лоренца сморщила нос и присела, причем Иосиф заметил, что девушка немного хромает на левую ногу. Дав покупателю отойти несколько шагов, она окликнула его:

– Послушайте, господин в зеленом кафтане! Вы не думайте, что я совсем глупая девочка и меня может провести любой молодчик. Мне уже пятнадцать лет, и я отлично понимаю, что вы вовсе не Бальзамо и даже не Иосиф.

– А кто же я по-вашему?

– Вы – граф!

– Отлично. Как же моя фамилия?

– Фамилия? Ах… да… фамилия. Ну, хотя бы Калиостро.

– Почему же именно Калиостро? – спросил Иосиф, раздувая щеки от смеха.

– Не смейтесь, пожалуйста. У меня есть тетка Калиостро.

– Графиня?

– Ах, нет! Если б она была графиней!

– Что же бы тогда было?

– Я была бы графининой племянницей! Нет, правда, вы не отпирайтесь, что вы – граф. Я это вижу по глазам. Только вы – скупы и, думая, что отец возьмет с вас дороже за то, что вы – граф, скрываете свой титул. Вот и все! Но я вас выдам папе, будьте уверены.

– Как вам угодно. До свиданья, синьора Лоренца.

– До завтра, граф.

– Калиостро?

– Калиостро.

Оба рассмеялись, но на следующее утро Лоренца, действительно, представила Бальзамо как графа Калиостро, и литейщик даже стал расспрашивать, не в родстве ли молодой человек с их теткой Цезариной Калиостро. Кольцо Иосиф купил, но на следующее утро пришел на эстраду Пеллегрини опять, уже в качестве простого знакомого. Лоренца в один из визитов Иосифа сказала:

– Синьор граф, у меня есть к вам маленькая просьба.

– В чем дело, синьора?

– Скоро настанет карнавал, любимое мое время… Я всегда гуляла с нашим знакомым медником Труффи, но он так ленив, бестолков и неповоротлив, что это отнимало для меня почти всю прелесть веселой прогулки… Вот если бы… впрочем, это слишком большая для меня честь!..

– Вы хотите, крошка, чтобы я вас сопровождал во время карнавала?

– Нет, нет. Я просто так сболтнула… я не подумала. Не обращайте внимания.

Лоренца притворно краснела, опускала глаза, стыдилась, но по лукавой улыбке видно было, как ей хотелось, чтобы Бальзамо понял ее и сам предложил свое общество для веселых дней масленицы. Лоренца присела и прибавила:

– Благодарю вас, ваше сиятельство, благодарю вас! Я постараюсь достать себе костюм, достойный вас.

5

Лоренца была прелестна в красной маске; широкое зеленое платье «графини», как она выразилась, делало почти незаметным ее хромоту, и Иосиф, которому все-таки было только двадцать пять лет, с удовольствием взял девушку под руку, – и они отправились по улицам, сплошь наполненным маскированной, кричащей, поющей толпой. Все пело, кувыркалось, целовалось, ленты взлетали в воздух, петарды трещали, свистки, гремушки, трещотки, барабаны раздирали уши, и на минуту, когда они вдруг разом стихали, слышались струны гитар, будто кто в бочку сыпал крупный горох, а в ней гудел фаготом майский жук. Выпущенные разноцветные пузыри с веревками летели, цепляясь и тыкаясь в балконы, украшенные старыми коврами, кусками парчи и цветными одеялами. Надувая щеки, трубил арлекин перед балаганом, а на занавесе другой, громадный, манерным пальцем указывал на вход.

«Алина, королева Голконды», «Посрамленный Труфальдино», «Сундук бедствий». Ребята грызли купол св. Петра, вытисненный на больших коричневых пряниках; собаки, лая, отдыхали в антракте с красными колпачками на ученых головах. Обезьяна вычесывала сверху блох на маскированных дам, бросавших в нее объедками яблок. Ракета! Рассыпалась розой, роем разноцветных родинок, рождая радостный рев ротозеев. Колеса кружились, качели, коньки, юбки парусом, чулки, полоски тела над ними. Кто-то качает высоко верблюжью морду, как насос. Все шарахаются разом, будто сам Климент VIII пастырским помелом перегоняет паству с места на место. С горы льется ручей, пестрый, словно кухарка вылила ведро, где куски и томата, и моркови, и зеленого лука, капуцинов, свеклы и красного перца, и жирная жидкость.

Ах, серенада в беседке! А она на слоне двигается, будто сейчас всех раздавит.

Треск вееров, – арлекин сделал неприличный жест. Блестят глаза, и густо-хрустальный смех исчезает в повечеревшем небе. Загорелись фонтаны. Кавалеры брызжут на пискливых маркиз и китаянок. Бубенчики. Лопаются трико.

Все темнее. Виден месяц. Где же мечеть? Он один повис без минарета. С Палатина потянуло свежей землей и травою. Прощай, день! Соседнее Ave Maria звякает, как мирное стадо. Облако так тихо стоит, будто бы не знает, плыть ли дальше, или вернуться, или