Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не умаляя значения Горбачева, я расширил круг действующих лиц, прислушивался к их мнениям и инициативам вне зависимости от того, считались ли они тогда «правильными» или «неправильными». Советские реформы и их крах нельзя приписывать одному лидеру, сам лидер нуждался в «хоре» – как это было почти всегда со времен античной трагедии. Чем ближе к окончательному коллапсу СССР, тем больше список персонажей, тем они разнообразнее. По мере того как Горбачев делегировал центральные полномочия и замещал старую советскую иерархию власти на странную систему «демократического социализма», где «вся власть» была отдана Советам, многие почувствовали себя не пассивными наблюдателями, а участниками истории, если не ее творцами. Этот бурный политический поток оказался нацелен больше на разрушение, чем на созидание, – как и политическая дуэль между Горбачевым и его роковым соперником Ельциным. Я показал широкий спектр партийных тяжеловесов, реформаторов, экономистов, дипломатов, депутатов парламента, офицеров и аналитиков КГБ, маршалов и генералов, руководителей предприятий ВПК, начинающих банкиров и предпринимателей, журналистов, прибалтийских националистов, украинских политиков и многих других.
В книге также рассказывается, какое значение имел Запад и, в частности, США в драматических событиях, закончившихся коллапсом СССР. Западные СМИ и политические круги в Вашингтоне в то время играли громадную роль в формировании представлений и политики общественных и политических движений, высшего круга советских государственных деятелей, включая Горбачева и его ближайшее окружение. В последние годы Советский Союз стал настолько «прозрачным» для западных дипломатов, что американские и британские источники, личные дневники и официальные депеши, нередко содержат уникальную информацию, без которой невозможно писать историю тех месяцев и дней. Высокое качество западной аналитики и ее внимание к деталям зачастую позволяло мне заполнить лакуны и исправить многочисленные неточности в советских документах. Как и на заре советской власти (а может, и российской истории), иностранцы выступали и участниками событий, и ее летописцами. В течение двух последних лет существования СССР администрация США, члены Конгресса, СМИ и некоторые американские неправительственные организации, а также религиозные деятели включились – кто неохотно, а кто с энтузиазмом – в бурный политический процесс «реформирования» Советского Союза. Причем для советских граждан «американский фактор» и «американское присутствие» тогда приобрели гораздо большее значение и смысл, чем представлялось самим американцам. В тот уникальный момент Соединенные Штаты оказывали на элиты – советские и антисоветские – столь громадное влияние, что его можно сравнить лишь с американским влиянием в Западной Европе в первые годы после Второй мировой войны, когда США предоставляли европейцам огромную помощь в рамках плана Маршалла. «Американский феномен» в советской политике нельзя сводить к стереотипам, нельзя считать вмешательством в дела другой страны – и тем более искать в нем преднамеренный злой умысел. Те в России, кто продолжает рассуждать по поводу «американского заговора с целью уничтожить СССР», не хотят признать, что тогда многие даже в высших советских элитах приветствовали «явление Америки народу». Многие в Советском Союзе, среди них Ельцин и его окружение, приглашали американских экспертов в Москву помочь с преобразованием советского общества. Поразительно в этой истории другое – насколько плохо руководители США и СМИ представляли те возможности, ту «мягкую силу», которую они имели в те годы в терпящей кризис стране. В мотивах американцев было много достойного, ряд их действий был прагматичным, направленным на предупреждение возможных катастрофических последствий распада СССР. Но в целом интересы американской безопасности и краткосрочные политические расчеты превалировали над тем, что можно назвать «видением будущего».
Поиск материалов и источников для этой книги растянулся на три десятилетия. Мои суждения опираются на личные наблюдения, беседы с ведущими советскими политиками, дипломатами, военными, офицерами КГБ, представителями военно-промышленного комплекса и людьми из самых разных слоев советской жизни, государства и общества. В архивах и библиотеках мне удалось получить документальные свидетельства, которые не могли дать личные воспоминания. Документы последних лет СССР открыты и доступны в архивах, в том числе выложены и в электронные базы данных. Особенно ценны для истории стенограммы того, что обсуждалось в окружении Горбачева и Ельцина, в государственных органах, на заседаниях парламента, на собраниях радикальной оппозиции, на многочисленных конференциях экспертов и ученых. Особую ценность представляют личные документы, заметки и записи, письма и дневники. Ценнейшую информацию мне также дали архивы в США и интервью с многочисленными американцами, свидетелями и участниками описываемых событий. Хочу повторить: никто не следил за событиями в СССР пристальнее, чем аналитики другой сверхдержавы.
По мере сбора данных для этой книги я корректировал свои суждения, отказывался от того, что раньше считал неопровержимым, и ставил под сомнение прежние выводы. От некоторых убеждений я не отказался. Я продолжаю считать, что централизованная советская экономика и горбачевский «социалистический выбор» были обречены. В то же время я уже не столь уверен, что распад коммунистической партии как стержня государства, был таким уж неизбежным и необходимым делом, как считала вся прогрессивная общественность в начале 1990-х годов. Меня поражает, как много людей ясно видели надвигающийся кризис и при этом не смогли представить себе, что крах государственности может похоронить под руинами не только пороки, но и лучшее, что существовало в советском обществе, например, интеллигенцию, фундаментальную науку, веру в прогресс и гуманизм. Также удивляет, сколько исторических деятелей радикально поменяли взгляды за пару лет под влиянием политических страстей, страхов, идеологических иллюзий или заблуждений, а также личных амбиций. Сама эта смена убеждений или взглядов – вернейший признак революционных перемен.
По прошествии многих лет даже известные факты выглядят иначе. Роль идеологии на финальном этапе советской истории теперь кажется мне более значимой, чем когда
