Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джоанна (Джо) Годфри из издательства Йельского университета предложила мне контракт, а позже подсказала, что огромную рукопись неплохо бы сократить на одну треть. Два анонимных рецензента дали хорошие советы, как довести рукопись до ума и сделать ее более доступной для читателей. В Йельском издательстве хотел бы отметить внимательную редактуру Ричарда Мейсона.
Написание книги – занятие, предполагающее многие недели и месяцы одиночества. В этот период автор особенно нуждался в поддержке близких. Моя мама Людмила, жена Елена и сын Михаил поддерживали меня своей заботой и любовью. Они столько раз спрашивали, когда же я, наконец, допишу эту книгу, что в конце концов я это сделал.
Вступление
Головоломка
«Наконец избавились от этого болтуна». Это были слова моих попутчиков по рейсу «Аэрофлота» Москва – Нью-Йорк. Самолет только что взлетел после промежуточной посадки и дозаправки в ирландском аэропорту Шэннон. Было утро 19 августа 1991 года. Лишь через минуту до меня дошел смысл сказанного: мои соседи имели в виду отстранение от власти Михаила Горбачева. Они услышали об этом из репортажа CNN, который видели в Шэнноне, и реагировали на новость с явным одобрением. В самолете летели в основном советские граждане – некоторые ехали на конференции и в дипломатические командировки, но большинство – по частным делам, к родственникам-эмигрантам и с другими целями. Сам я направлялся в Штаты по делу. Уже несколько месяцев я работал помощником двух американцев, журналиста Строуба Тэлботта и историка Майкла Бешлосса, которые писали книгу об окончании холодной войны. Я вез для них кассеты с записями интервью с советскими дипломатами, военными экспертами, работниками ЦК КПСС. В голове сложился и собственный проект – книга о том, как Советский Союз вел холодную войну. Амхерстский колледж в Массачусетсе предложил мне стипендию, чтобы я мог начать писать эту книгу вдали от суматохи Москвы, города, где я родился, жил и работал.
Новость об отстранении Горбачева меня потрясла. В первые минуты я даже подумал, что это недоразумение. С самого начала перестройки я поддерживал его реформы и освобождение научной, культурной и политической жизни в Советском Союзе от партийно-идеологического гнета. В 1990 году, когда Горбачев явно потерял компас и утратил контроль над процессами, которые он же сам сделал возможными, я с молодыми друзьями по академическому институту стал сочувствовать Борису Ельцину, который с гораздо большей решимостью рвал с прежним порядком. Никто из моих знакомых не сомневался, что старая система, коммунистическая партия, централизованное управление экономикой и «социалистический выбор» обречены. Однако никому не хотелось штурмовать Кремль или рушить государственные структуры; все надеялись на реформы, а не на революцию. Вместе с друзьями я участвовал в демократических митингах, жадно читал работы экономистов, которые обсуждали, как вернуться от командной экономики, выстроенной Сталиным, к рыночной. Я также поддерживал движение за независимость в Литве и Грузии. Но при этом считал, что Горбачев и дальше будет оставаться у власти, а демократические силы будут его подталкивать к более радикальным реформам. В растерянности и с тяжестью на сердце я вышел из самолета в аэропорту имени Кеннеди и купил объемный воскресный номер «Нью-Йорк Таймс». В газете сообщалось, что Горбачева отстранили от власти военные и КГБ, пока он отдыхал в Крыму.
Осенью 1991 года я работал в библиотеке и архиве Амхерстского колледжа, но еще больше времени проводил за чтением газет и перед телевизором. Громадное облегчение, когда путч провалился и Горбачев вернулся в Кремль, быстро сменилось тревогой за будущее. Советская экономика валилась в пропасть. Украина и другие республики собирались выйти из Союза. Мой разум разрывался в когнитивном диссонансе: я оказался гражданином государства, которое разваливалось на глазах. Американские коллеги шутили, что СССР теперь должен называться «Союз все меньших и меньших республик». Я не мог разделить их веселье. К счастью, со мной в Амхерсте находились жена и сын. Жизнь продолжалась, и в конце сентября в больнице в Нортгемптоне, штат Массачусетс, родился мой второй сын. Но меня по-прежнему терзала мысль, в какую же страну нам предстоит возвращаться.
Назад в СССР мы так и не попали. Когда мой рейс приземлился в московском Шереметьево 31 декабря 1991 года, лидеры России, Украины, Беларуси и других республик уже распустили Советский Союз, а Горбачев ушел в отставку. Тускло освещенный аэропорт Шереметьево-2 казался пустым. Наконец кто-то подогнал трап к выходу. Пассажиры с пакетами и сумками спустились по морозу на поле и пошли к основному зданию. Таможенников не было. Не было даже пограничников, чтобы проверить наши паспорта и визы. Странно, что кто-то выдал нам багаж. Новое российское государство казалось страной с незащищенными границами, без таможенного контроля, с обесцененной валютой и пустыми магазинами. Незыблемые государственные структуры словно испарились. Страна, откуда я уехал всего несколько месяцев назад, в августе, внезапно исчезла.
Я давно хотел написать о конце Советского Союза, но считал, что для этого должны пройти время, улечься страсти, уйти предубеждения. Я ждал напрасно. Воспоминания о 1991 годе угасали, но мнения и мифы, появившиеся тогда, остались. То, что прежде считалось гипотезой, превратилось в «истину», незыблемую, как советская государственность до 1991 года. На Западе развал СССР стал восприниматься как нечто предопределенное и неизбежное, слишком очевидное, чтобы нуждаться в дальнейшем изучении[1]. Когда в 2005 году президент РФ Владимир Путин назвал распад Советского Союза «величайшей геополитической катастрофой века», большинство западных наблюдателей заявили, что он страдает ностальгией. Либеральный Запад продолжал расширять НАТО на Восток. Настроение изменилось после военного конфликта России с Грузией в 2008 году и особенно после присоединения Крыма в 2014 году. Западные комментаторы встревожились, стали говорить, что Россия хочет восстановить свою «утраченную империю».
В 2019 году бывший премьер Польши и глава Евросовета Дональд Туск назвал крах Советского Союза «благословенным» для Центральной и Восточной Европы, грузин, поляков и украинцев[2], [3]. Лишь немногие на Западе
