Дело взято из архива - Евгений Ивин

— Послушай, сынок, — обратился к нему старик. — Моя фамилия Сизов. Запомни, Сизов. Если доведется, расскажи, что я остался человеком! Все расскажи…

— Боюсь, папаша, уже не доведется… — прошептал Алексей. — Нас-то ведь неспроста в эту машину посадили. — Больше он ничего не успел сказать: к машине подошли полицаи.

— Гляди на него! Очухался. — Мишка-палач загоготал. — Ну давай, давай! Я добрый, перед смертью можно. — Подбородок у Мишки был заклеен пластырем, и от него сильно разило самогоном. — Я не злопамятный… Жизнь дается один раз.

Алексей сделал движение к нему, и Лапин испуганно отшатнулся.

— Гад! Таким, как ты, и одного раза многовато! — Баров отвернулся от Лапина и с жалостью посмотрел на девушку. Почему-то в этот момент ему до боли стало жалко ее, он не мог себе представить, что скоро придет конец этой юной жизни.

— Ты у меня брось разводить свою красную агитацию! Хамло проклятое! — Мишка замахнулся на Барова кулаком, но ударить не решился. — Я еще буду жить и жить, а тебя скоро черви сожрут!

Машина вышла за ворота и на большой скорости помчалась на окраину города. Возле противотанкового рва, у самого угла леса, она остановилась. Из кабины вышел унтерштурмфюрер СС Альбрехт. Он поправил на шее автомат и сунул в рот сигарету. Покачиваясь на носках, эсэсовец принялся разглядывать огромную фигуру Барова. Тот легко снял с борта девушку и помог сойти старику. Альбрехт удивился, что в глазах русского гиганта совсем не было страха. Он смотрел спокойно, и от этого спокойствия в душе Альбрехта родилось непонятное ему чувство неуверенности в себе — так с ним бывало раньше в присутствии эрудированного человека. Эсэсовец привык, что осужденные перед смертью судорожно цеплялись за жизнь, плакали, умоляли, в их глазах стоял ужас. Альбрехт их понимал. Этот был не такой, немец угадал в нем не только физически, но и морально сильного человека. «Фанатик… Он чувствует свое превосходство над всеми этими людьми, — подумал он, — даже надо мной…»

Полицаи, покрикивая на арестованных, подтолкнули их к краю противотанкового рва. Альбрехт с жадным вниманием наблюдал за гигантом, ему казалось, что вот сейчас, в эту критическую минуту, когда до конца жизни оставались считанные мгновения, в его лице появится страх. Но он ждал напрасно, и, поняв это, Альбрехт отвернулся: ему не хотелось видеть чужое мужество.

«Вот и пришел твой черед, Ленька!» — подумал Баров и остановился на краю рва лицом к палачам. Девушка стала рядом с Алексеем. У нее задергался подбородок, она покачнулась, прошептала «мама» и ухватилась за руку Барова.

— Держись, девочка! — проговорил Алексей. — Еще несколько секунд… Держись!..

Альбрехт вскинул автомат и неожиданно опустил его, что-то сказал Мишке-палачу, тот взглянул на ноги Барова и кивнул.

— Стаскивай сапоги. Тебе они уже ни к чему, а господину Альбрехту нравятся. Офицерские, небось сам снял с немецкого офицера, — полувопросительно-полуутвердительно добавил Лапин.

— Ничего, с мертвого снимешь. Тебе не привыкать, — усмехнулся Алексей. Потом, ухватившись за еще не осознанную мысль, вдруг решился: — Ладно уж, сделаю тебе, гаду, одолжение.

Он присел на край рва и принялся медленно разуваться. Снял один сапог и кинул Мишке. Тот поймал его и застыл в ожидании второго. Полицейские топтались на снегу, закинув за плечи винтовки. Баров неторопливо размотал портянку, положил ее рядом с собой и принялся за второй сапог. Какую-то долю секунды он держал его в правой руке. Мишка нетерпеливо протянул руку, ожидая, что Баров бросит ему и этот. Но Алексей вдруг со всей силы швырнул сапог в лицо Альбрехту. Удар пришелся каблуком в переносицу, и эсэсовец, жалобно ойкнув, опрокинулся навзничь. В следующее мгновение Баров спрыгнул в ров и, согнувшись, побежал. Что делалось сзади, Алексей уже не видел, да он и не оглядывался, сосредоточив все свои мысли на спасительном повороте рва, за которым начинался лес. Баров бежал, а выстрелов все не было.

Альбрехт пришел в себя через несколько секунд.

Мишка растерянно метался, не зная, что ему делать в первую очередь: то ли помогать эсэсовцу, то ли преследовать арестованного. Полицейские поспешно стаскивали с плеч винтовки. Мишка все же решил, что для него важнее помочь унтерштурмфюреру, чем гнаться за партизаном. Он бросился к Альбрехту, помогая ему подняться на ноги.

— Михель, шиссен, шиссен! — заорал, наконец, эсэсовец. — Шиссен, доннер веттер!

Мишка выхватил парабеллум и торопливо принялся стрелять вслед Барову. В тот момент, когда хлестнул первый пистолетный выстрел и гулко защелкали винтовки, Алексей уже нырнул за спасительный выступ рва. Пули дзинькали над головой, рассекая воздух. Стреляли все, кроме Альбрехта.

Мишка спрыгнул в ров и бросился догонять дерзкого беглеца. Когда он достиг угла рва, то еще раз увидел Алексея, но уже у самой кромки леса. В наступающих сумерках Лапин попытался прицелиться в белую рубаху, отлично понимая, что с такого расстояния из пистолета не попадешь в беглеца.

…В лесу снег лежал тонким ровным слоем. Сюда не достигал острый пронизывающий ветер, от которого так страдал Баров в открытом поле. Огромными прыжками он бежал, все глубже забираясь в чащу. Уже давно не стало слышно выстрелов, стихли крики полицаев. Спасительная ночь неторопливо опустилась на лес. Наконец Алексей не выдержал и остановился. Обеими руками он обхватил холодный шершавый ствол старого дуба и, захлебываясь холодным морозным воздухом, тяжело задышал.

— Жив! — прошептали его пересохшие губы. — Жив! Ушел! — вдруг закричал он во весь голос, задрожав от неудержимой, хлынувшей через край радости. Пустой лес не откликнулся ему эхом, и голос его потонул среди деревьев.

…Острый холод пополз по босым ногам. Разгоряченное сумасшедшим бегом тело под тонкой нательной рубахой покрылось гусиной кожей. Он оторвал от брюк паглинки и закрутил ими красные ноги. Куда идти в полутемном лесу, Алексей себе не представлял. Но сейчас для него это не имело значения, он пошел наугад, надеясь, что рано или поздно выйдет к жилью. Шел он легко и быстро, как привык вообще ходить по лесу. Морозец был не сильный, но и он уже давал о себе знать. Нервное напряжение первых минут сменилось дрожью, которую Алексей никак не мог унять. А мороз все подбирался к полураздетому телу. Алексей пробовал бежать, бил со всего размаху по бокам, тер грудь, но замерзал все сильнее. К полуночи он окончательно закоченел и шел скорее по инерции, чем движимый определенной целью. Его преследовала одна только мысль: «Надо идти, идти, идти…»

Лесу не было конца. Темная стена деревьев расступалась перед ним и сейчас же смыкалась позади. Ног он совсем не чувствовал, сознание становилось вялым и замедленным, все время хотелось вспомнить что-то важное, но он никак не мог сосредоточиться. Вдруг Баров разглядел на своем пути черный силуэт зверя. «Откуда здесь собака? — подумал он. — Наверно, близко деревня». Он обрадовался и заспешил, загребая ногами снег. Собака стояла на месте, затем, неожиданно щелкнув зубами, отскочила в сторону. Жуткий вой разнесся по лесу. «Волк, — подумал Алексей равнодушно. — Как у Джека Лондона».

Лес кончился неожиданно, Алексей не заметил этого, пока не уткнулся головой в высокий старый плетень. Он разглядел очертания избы и полез прямо через плетень, упав вместе с ним в сугроб. Огромным усилием воли заставил себя подняться на ноги и заковылял к дому. Закоченевшими, непослушными пальцами Алексей шарил по доскам, пытаясь отыскать щеколду.

— Кто тут? — послышался мужской голос.

— Открой! — шевельнул губами Алексей. — Открой, замерзаю!

Дверь распахнулась, горбатый мужик стоял на пороге, в его руке сверкал топор. Велико же было его изумление, когда он увидел полураздетого великана, уцепившегося руками за косяк.

— Заходи!

Алексей переступил порог жарко натопленной избы. В лицо ударил кисловатый, теплый запах овчины, у Барова закружилась голова, и он стал медленно оседать на пол. Старик зажег коптилку, подошел к Барову. А тот сидел у порога, свесив беспомощно голову на грудь. Горбун присел на корточки перед ним, за волосы поднял его голову. Он увидел лихорадочно блестевшие глаза, широкие темные пятна на лице, как от укусов. Затем хозяин перевел взгляд на ноги и присвистнул. Антонов огонь… Ноги почернели по щиколотку и страшно распухли. Да, они отслужили великану, в этом старик был уверен.

— Ты кто? — тихо спросил он.

Баров не ответил, он спал. А горбун потерял сон и покой. Он метался по каморке, сплевывал горьковатую слюну и думал, ожидая утра. «Угодный немцам человек не будет ходить в мороз босой и раздетый. Он беглый! За поимку выйдет награда. Прости меня, господи, грешного, и помилуй! Сыми с меня сей грех!» — Горбун перекрестился и, кряхтя, полез на скрипучую кровать.