Мама и смысл жизни - Ирвин Ялом

К нам присоединились еще два пациента, и через несколько месяцев мы с Полой решили, что уже многому научились и можем взять группу побольше. Пола начала всерьез набирать людей. Ее связи в Американском обществе борьбы с раком принесли нам несколько рекомендаций. Мы провели собеседования, приняли семь новых пациенток, всех — с раком груди, и официально открыли группу.

Пола удивила меня, начав первую встречу новой большой группы с чтения хасидской притчи:

Раввин беседовал с Богом об аде и рае. «Я покажу тебе ад,» — сказал Бог и повел раввина в комнату, где стоял большой круглый стол. Вокруг стола сидели голодные, отчаявшиеся люди. На столе стоял огромный горшок с едой, которая пахла так аппетитно, что у раввина слюнки потекли. У всех собравшихся были ложки с очень длинными ручками. Длинные ложки как раз доставали до горшка, но их ручки были длинней рук едоков, и те не могли поднести еду к губам, а значит, не могли есть. Раввин увидел, что их страдания поистине ужасны.

«А теперь я покажу тебе рай,» — сказал Господь. Они вошли в другую комнату, точно такую же, как первая. В ней стоял такой же круглый стол, а на нем такой же горшок с едой. У людей были такие же ложки с длинными ручками. Но здесь все были упитанные и довольные, беседовали и смеялись. Раввин ничего не понимал. «Это очень просто, но требует некоторой сноровки,» — сказал Господь. «Видишь ли, в этой комнате люди научились кормить друг друга.»

Я слегка растерялся оттого, что Пола решила начать с этой притчи, не посоветовавшись со мной. Но ничего не сказал. Такая уж у нее манера, подумал я, зная, что мы еще не выработали ролей и методов сотрудничества. Кроме того, выбор Полы был безупречен — до сего дня это самое вдохновляющее начало работы новой группы, какое я когда-либо видел.

Как назвать группу? Пола предложила название «Мост». Почему? По двум причинам. Во-первых, группа наводит мосты от одних раковых пациентов к другим. Во-вторых, здесь мы выкладываем карты на стол[2]. Отсюда — группа «Мост». Очень в духе Полы.

Ряды нашей «паствы», как называла ее Пола, росли. Каждую неделю или две среди нас появлялись новые искаженные страхом лица. Пола принимала их под свое крыло, звала пообедать вместе, учила, чаровала и одухотворяла. Скоро нас стало так много, что группа разбилась на две по восемь человек, и я пригласил нескольких ординаторов-психиатров в качестве соведущих. Все члены группы противились разбиению: это угрожало целостности семьи. Я предложил компромисс: в течение часа с четвертью проводить встречу двух отдельных групп, а потом на пятнадцать минут объединяться, чтобы группы могли рассказать одна другой, что было на встрече.

Встречи были чрезвычайно емкими. Мы обсуждали крайне болезненные темы, на которые, думаю, до нас не осмеливалась ни одна группа. Встреча за встречей — люди приходили с новыми метастазами, новыми трагедиями; но каждый раз мы находили способ быть рядом и поддержать страдающего. Время от времени, когда кто-то из участников был слишком слаб, стоял на пороге смерти и не мог прийти на группу, мы проводили встречу у его постели.

Для нас не было слишком трудных тем, и Пола играла значительную роль в каждом жизненно важном обсуждении. Например, в начале одной встречи участница по имени Ева рассказала о своей зависти к подруге, которая только что неожиданно, скоропостижно умерла во сне от сердечного приступа. «Это лучшая смерть,» — сказала Ева. Но Пола решила поспорить и заявила, что внезапная смерть — это трагедия.

Мне стало неловко за Полу. Зачем, думал я, ей обязательно нужно ставить себя в глупое положение? Разве не очевидно, что умереть во сне — лучше всего? Однако Пола убедительно, как обычно, и вежливо обосновала свою точку зрения: внезапная смерть — это худший вариант.

— Нужно время, много времени, — говорила она, — чтобы не торопясь подготовить к своей смерти других людей — мужа, друзей, и самое главное — детей. Нужно завершить все незаконченные дела своей жизни. Ваши начинания достаточно важны, чтобы не бросать их на полдороге, верно ведь? Ваши дела заслуживают, чтобы их довели до конца, ваши проблемы — чтобы их решили. А иначе получается, что ваша жизнь была бессмысленной.

— Более того, — продолжала она, — умирание — часть жизни. Пропустить его, проспать значило бы пропустить одно из величайших приключений, какие выпадают человеку.

Однако за Евой, тоже довольно сильной личностью, осталось последнее слово.

— Знаешь, Пола, что ты ни говори, а я все равно завидую своей подруге. Я всегда любила сюрпризы.

Скоро слава о нашей группе разошлась по всему Стэнфордскому университету. Студенты — ординаторы-психиатры, медсестры, целые группы студентов младших курсов — стали приходить, чтобы наблюдать за встречами через одностороннее зеркало. Иногда уровень боли в группе становился невыносимым, и студенты в слезах выбегали из наблюдательной комнаты. Но всегда возвращались. Психотерапевтические группы часто, но, как правило, с неохотой допускают студентов в качестве наблюдателей. Но не наша группа: мы, наоборот, соглашались с радостью. Как и Пола, остальные участники группы жаждали встреч с аудиторией: они чувствовали, что могут многому научить, что смертный приговор сделал их мудрее. Один урок они усвоили особенно хорошо: жизнь нельзя откладывать на потом; ее надо прожить сейчас, не оставлять до выходных, до отпуска, до того времени, когда дети пойдут в университет, до стремительно тающих лет на пенсии. Я неоднократно слышал от больных: «Как жаль, что я по-настоящему научилась жить только сейчас, когда мое тело охвачено раком.»

В то время я был одержим своей карьерой ученого; я разрывался между исследованиями, составлением заявок на гранты, чтением лекций, преподаванием и писанием. На общение с Полой оставалось мало времени. Может быть, я боялся подойти к ней слишком близко? Вдруг ее взгляд с точки зрения вечности, ее свобода от обыденных желаний подорвали бы мою решимость преуспеть на академическом поприще. Конечно, я каждую неделю видел ее в группе, где я был штатным руководителем, а Пола… кем? — не соведущим, кем-то другим… координатором, методистом, посредником. Она помогала новым участникам сориентироваться в группе, устраивала теплый прием, делилась опытом, на неделе между встречами группы звонила всем участникам, выводила их пообедать и всегда была рядом на случай кризиса.

Наверное, лучше всего к ее роли подходят слова «консультант по духовности». Она делала встречи возвышеннее и глубже. Когда она говорила, я внимательно слушал: у Полы часто бывали неожиданно глубокие прозрения. Она учила членов группы медитировать, заглядывать глубоко в себя, находить центр спокойствия, ограничивать боль. Как-то раз, когда встреча уже подходила к концу, Пола удивила меня: она достала из сумки свечу, зажгла ее и поставила на пол. «Сдвинемся теснее,» — сказала она, протягивая руки участникам, сидящим справа и слева. «Смотрите на свечу и медитируйте молча в течение нескольких секунд.»

До встречи с Полой я так погряз в медицинских традициях, что ничего хорошего не подумал бы о враче, который в финале групповой встречи берется за руки с пациентами и молча пялится на свечку. Но участникам группы, и мне тоже, предложение Полы показалось настолько уместным, что с тех пор мы именно так заканчивали все наши встречи. Я научился ценить эти завершающие моменты, и если сидел рядом с Полой, всегда тепло сжимал ее руку, прежде чем отпустить. Она обычно вела медитацию вслух, импровизируя, всегда с большим достоинством. Я обожал ее медитации, и до конца жизни буду вспоминать ее тихие наставления: «Отпустите, отпустите гнев, отпустите боль, отпустите жалость к себе. Потянитесь к себе в душу, в мирные, тихие глубины, откройтесь любви, прощению, Богу.» Опасные идеи для зажатого атеиста-эмпирика с медицинским образованием!

Иногда я задавался вопросом: есть ли у Полы вообще какие-то потребности, помимо жажды помогать другим? Я часто спрашивал ее, может ли группа ей чем-то помочь, но так и не получил ответа. Иногда я удивлялся напряженному ритму жизни Полы — она ежедневно навещала по нескольку больных. Что ею движет, спрашивал я себя, и почему она говорит о своих проблемах только в прошедшем времени? Она предлагает нам только свои решения — но не свои нерешенные проблемы. Но я никогда не углублялся в эти мысли. В конце концов, у Полы запущенный метастазированный рак, и она пережила даже самые оптимистические прогнозы. Она полна энергии, ее все любят, она всех любит и служит вдохновением для любого человека, вынужденного жить с раковой болезнью. Чего еще надо?

То было золотое время моих странствий с Полой. Возможно, лучше было оставить все как есть. Но в один прекрасный день я огляделся и понял, насколько разрослось наше предприятие. У нас теперь были руководители групп, секретари для расшифровки протоколов встреч и вступительных интервью участников, преподаватели, курирующие студентов-наблюдателей. Я решил, что для таких масштабов необходим приток капитала, и начал искать средства для научных исследований — для поддержания группы на плаву. Я не считал, что профессионально занимаюсь смертью, и потому никогда не брал денег с участников групп и даже не спрашивал, есть ли у них медицинская страховка. Но я посвящал группе достаточно много времени и сил, а у меня были моральные обязательства перед Стэнфордским университетом — я должен был как-то помогать ему компенсировать расходы на мою зарплату. И еще я чувствовал, что период, когда я учился быть руководителем группы раковых пациентов, подходит к концу — настала пора что-то сделать с нашим предприятием, исследовать его с научной точки зрения, оценить эффективность, опубликовать результаты, сделать так, чтобы о нас узнали, дать толчок возникновению подобных программ по всей стране. Короче, для меня настала пора продвигать наше предприятие и самому продвигаться.