Мама и смысл жизни - Ирвин Ялом

А как насчет верований Полы? Как насчет ее письма к сыну, уверенности, что нас ждет цель, которую мы себе даже представить не можем? Фрейда насмешила бы метафора Полы, и в контексте религии я бы с ним полностью согласился. «Чего проще, — сказал бы он. — Люди выдают желаемое за действительное. Мы хотим быть, мы страшимся небытия и выдумываем утешительные сказочки, в которых наши желания исполняются. Ожидающая впереди неведомая цель, вечность души, рай, бессмертие, Бог, перевоплощение — все это иллюзии, призванные подсластить горечь от нашей смертности.»

Пола всегда деликатно реагировала на мой скептицизм и мягко напоминала мне, что, какими бы невероятными ни казались мне ее взгляды, опровергнуть их я не могу. Несмотря на все свои сомнения, я любил метафоры Полы и слушал ее проповеди терпеливей, чем любые другие до того или после. Может быть, мы просто обменивались — я жертвовал уголком своего скептицизма, чтобы теснее прижаться к исходящей от Полы благодати. По временам я даже слышал, словно со стороны, как произношу фразочки типа «Кто знает? В конце концов, доказательств нет. Разве мы когда-нибудь узнаем доподлинно?» Я завидовал сыну Полы. Понимал ли он, как ему повезло? Как бы я хотел быть сыном такой матери.

Примерно в это время я побывал на похоронах матери своего друга. Там священник рассказал утешительную притчу. Толпа людей собралась на берегу и печально машет, провожая уходящий корабль. Корабль уменьшается, скрывается вдали, виднеется только верхушка мачты. Когда и она исчезает, зрители бормочут: «Он ушел.» Но в это самое время где-то далеко другая толпа обшаривает взглядом горизонт, и, завидев верхушку мачты, кричит: «Он пришел!»

«Дурацкая басня,» — фыркнул бы я до знакомства с Полой. Но теперь я стал терпимей. Оглядев собравшихся на похоронах, я на мгновение ощутил единство с ними. Нас спаяла иллюзия, у всех на душе стало светлей от мысли о корабле, который приближается к берегам новой жизни.

До встречи с Полой я первый готов был высмеивать чокнутых калифорнийцев. Чудачества «нью-эйдж» можно перечислять бесконечно: таро, «Книга перемен», массажи и йоги, реинкарнация, суфизм, духовидение, астрология, нумерология, иглоукалывание, сайентология, рольфинг, холотропное дыхание, терапия прошлых жизней. Я раньше думал, что люди просто не могут без смешных заблуждений. Эти верования удовлетворяют какую-то глубинную потребность, и некоторые люди слишком слабы, чтобы без них обойтись. Бедные детишки, пускай утешаются сказочками! Но теперь я более деликатно выражал свое мнение. Я часто произносил обтекаемые фразы: «Кто знает? Может быть! Жизнь слишком сложна и непознаваема.»

После многих недель наших с Полой встреч мы начали строить конкретные планы по созданию группы для умирающих пациентов. Сейчас такие группы уже никого не удивят, о них часто рассказывают в журналах и по телевизору, но в 1973 году прецедентов не было: умирание было так же неприлично, как, например, порнография. Поэтому нам приходилось импровизировать на каждом шагу. Даже самое начало работы виделось непреодолимым препятствием. Как собрать такую группу? Где искать участников? Не давать же объявление в газете: «Требуются умирающие»!

Но обширные связи Полы — в церкви, в больницах, клиниках и организациях по уходу за больными на дому — начали приносить нам потенциальных участников. Стэнфордское отделение почечного диализа направило к нам первого человека — Джима, девятнадцатилетнего юношу с тяжелым поражением почек. Он знал, что ему недолго остается жить, но вовсе не жаждал поближе познакомиться со смертью. Джим старался не смотреть в глаза мне и Поле, и вообще, по правде говоря, избегал любых форм контакта с кем бы то ни было. «Я человек без будущего,» — говорил он. «Разве я гожусь в мужья или в друзья? Какой смысл напрашиваться на отказы? Я уже в своей жизни наговорился. Меня столько раз отвергали, что с меня хватит. Я и без людей прекрасно обхожусь.» Мы с Полой видели его лишь дважды; на третью встречу он не пришел.

Потом явились Роб и Сол. Ни один из них не отвечал нашим требованиям в точности: Роб часто отрицал, что умирает, а Сол утверждал, что уже примирился со своей смертью, и наша помощь ему не нужна. Робу было всего двадцать семь лет, и последние полгода он жил с острой злокачественной опухолью мозга. Он то и дело ударялся в отрицание. Например, он мог заявить: «Через полтора месяца я пойду в пеший поход по Альпам!» (думаю, бедняга никогда не был восточней Невады), а через несколько секунд начинал проклинать свои парализованные ноги, потому что они мешали ему отыскать лежащий где-то страховой полис: «Я же должен выяснить, не откажут ли в деньгах моей жене и детям, если я покончу самоубийством.»

Мы знали, что людей у нас недостаточно, и все равно начали группу с четырех человек — Полы, Сола, Роба и меня. Поскольку Сол и Пола в помощи не нуждались, а я был терапевтом, оправданием существования группы стал Роб. Но он упрямо отказывался удовлетворить наши притязания. Мы пытались утешить его и повести за собой, в то же время уважая его выбор — отрицание. Однако поддерживать чужое отрицание — неблагодарное занятие, вынуждающее кривить душой. Особенно если учесть, что мы хотели помочь Робу принять факт смерти и взять максимум от той жизни, что ему еще осталась. Мы ждали очередных встреч без особой радости. Через два месяца головные боли Роба обострились, и как-то ночью он тихо умер во сне. Сомневаюсь, что мы ему чем-то помогли.

Сол приветствовал смерть совершенно по-другому. Его дух ширился по мере того, как жизнь близилась к завершению. Неминуемая смерть наполнила его жизнь неведомым ранее значением. У Сола была множественная миелома, чрезвычайно болезненный рак, проникающий в кости; Сол страдал от множества переломов, его тело от шеи до бедер было заковано в гипс. Сола любило невероятное количество людей; трудно было поверить, что ему всего тридцать лет. Он, как и Пола, пережил период глубокого отчаяния и был преображен мыслью о том, что его рак — это служение. Это откровение определило всю последующую жизнь Сола — даже его согласие вступить в группу: он чувствовал, что группа послужит ему форумом, где он сможет помочь другим людям найти в болезни глубинный смысл.

Сол пришел в группу слишком рано: лишь через полгода она разрослась и стала представлять собой достойную его аудиторию. Но он находил себе другие трибуны — в основном старшие классы школ, где обращался к трудным подросткам. «Вы хотите испоганить свое тело наркотиками? Убить его пьянкой, травкой, кокаином?» — гремел он в аудиториях. «Хотите разбиться в лепешку в машине? Убиться? Броситься с моста Золотых ворот? Вам не нужно ваше тело? Ну тогда отдайте его мне! Мне оно нужно. Я его возьму. Я хочу жить!»

Это был невероятный призыв. Я дрожал, слушая речи Сола. Их выразительность усиливалась той особенной силой, которую мы всегда придаем словам умирающих. Школьники слушали в молчании, ощущая, как и я, что он говорит правду, что у него нет времени на игры, притворство или боязнь последствий.

Через месяц появилась Ивлин, предоставив Солу еще одну возможность для служения. Шестидесятидвухлетнюю Ивлин, озлобленную, умирающую от лейкемии, привезли на группу в инвалидной коляске в процессе переливания крови. Она была откровенна насчет своей болезни. Она знала, что умирает: «Я могу с этим смириться, — сказала она, — это уже неважно. А вот что важно, так это моя дочь. Она отравляет мои последние дни!» Ивлин черными красками описывала свою дочь, клинического психолога, называла ее злопамятной и неспособной на любовь. Несколько месяцев назад они жестоко и бессмысленно поссорились — дочь присматривала за принадлежащей Ивлин кошкой и накормила ее чем-то не тем. С тех пор Ивлин и ее дочь друг с другом не разговаривали.

Выслушав Ивлин, Сол обратился к ней с простыми и страстными словами:

— Ивлин, послушай, что я тебе скажу. Я тоже умираю. Какая разница, что ела твоя кошка? Какая разница, кто первый уступит? У тебя мало времени, и ты это прекрасно знаешь. Не обманывай себя — любовь дочери для тебя важнее всего на свете. Не умирай, я тебя очень прошу, не умирай, не сказав ей об этом! Это отравит ее жизнь, она так и не оправится, она передаст этот яд своей дочери! Ивлин, разорви этот порочный круг!

Призыв подействовал. Через несколько дней Ивлин умерла, но медсестры отделения рассказали нам, что под влиянием слов Сола она, рыдая, помирилась с дочерью. Я очень гордился Солом. Это была первая победа нашей группы!

К нам присоединились еще два пациента, и через несколько месяцев мы с Полой решили, что уже многому научились и можем взять группу побольше. Пола начала всерьез набирать людей. Ее связи в Американском обществе борьбы с раком принесли нам несколько рекомендаций. Мы провели собеседования, приняли семь новых пациенток, всех — с раком груди, и официально открыли группу.