Ночь Волка - Самид Агаев

– Водки у нас много, заметил Марат, – три бутылки, у нас еды не хватает катастрофически.

– Это почему же такое несоответствие?

– А не надо было расхваливать здешние места, охотничьи угодья. По твоим рассказам выходило, что зайцы у вас в огороде прыгают, а кабаны в сенях хрюкают.

– А я что, мне Галя пела, за что купил, за то продал.

– Я правду говорила, я не пела, – возмутилась Галя, – мой отец кабана в сарае застрелил, когда он туда забрался, а зайцы у нас всю жизнь капусту объедали в огороде.

– Да, а когда это было?

– Ну, когда, когда, – когда я здесь жила.

– Кабан то вкусный был? – спросил Шилов, вертя в руках банку с морской капустой.

– Саша, не трави душу, – попросила Вероника.

Шилов тяжело вздохнул, приладил к банке консервный нож и быстрыми движениями открыл ее.

– Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста, – сказал он. Вышел в прихожую и вернулся с бутылкой водки. Поставил на середину стола.

– Что, Саша, пить будете? – с любопытством спросила Галя.

– Нет, будем смотреть на нее, любоваться, как в том анекдоте про Насреддина, который подошел к мангалу, на котором жарился шашлык, вынул из-за пазухи хлеб и стал есть его, вдыхая запах.

– Как, Марат Иванович, будем кушать капусту морскую, как морские кролики, или же наплюем на приличия и свернем бошку этой бутылке?

– А что, брат Шилов, нам еще остается, – философски заметил Марат.

– И то, – поддержал Шилов, – жрать нечего, надо хотя бы выпить, как следует.

– Мне нравится, как они друг друга уговаривают, – обращаясь к Веронике, заметила Галя, – можно подумать, что им кто-то выпить не дает.

– Вот именно, – согласилась Вероника, – или, они не выпьют, если не убедят себя в том, что выпить необходимо?

– Так-то, оно так, – сказал Шилов, – выпить мы все равно выпьем, но когда нет другого выхода оно как-то спокойнее. Проблема выбора, она всегда смущала человечество. Выбора нет, и ты принимаешь жизнь такой, какая она есть. А когда ты делаешь выбор, ты потом изведешься от сознания того, что все могло бы быть по-другому. «Другой бы улицей прошел, тебя б не встретил, не нашел– пропел он и решительной рукой свернул винтовую пробку на горлышке бутылки.

Пока он разливал в ребристые старинные стопки, Галя положила в тарелку каждому по картофелине и по ложке морской капусты.

– А себе, – спросил Шилов.

– А нету больше, – простодушно ответила Галя.

Марат, Шилов и Вероника одновременно положили свои картофелины в ее тарелку. Все засмеялись, а Шилов сказал: «Как это благородно с нашей стороны, я прямо заплачу сейчас». Галя вернула картофелины на прежние места и сказала:

– Всем спасибо, но я есть не хочу, давно хотела начать худеть, а сейчас удобный случай; тем более что вы выпивать будете, вам закусывать надо.

– А мы, Галя, и без закуски могем, – бодро сказал Шилов и добавил, – я стою на берегу не могу поднять ногу, не ногу, а ногу, все равно поднять не могу.

– Без закуски, Шилов, пьют только алкаши.

– Ну ладно, была бы честь предложена, – констатировал Шилов, обращаясь к Веронике – вы принцесса, пить будете?

– Пожалуй, – согласилась Вероника.

– Говоря иначе, не могу обидеть вас отказом.

– Именно так.

– Королева, я восхищен, – рявкнул Шилов и налил в стопку, стоящую перед Вероникой. При этом Галя, предусмотрительно закрыла свою стопку ладонью.

– Намек понял, – сказал ей Шилов и поднял свою стопку.

– Разрешите, господа, мне первому сказать тост. Спасибо, – хотя в этот момент никто не проронил ни слова, – Вы не возражаете, Марат Иванович, спасибо. Жизнь полна неожиданностей и в ней, конечно, много неприятностей случается. Вот машина, например, не завелась. Но, как говорится, нет, худа без добра: или, в семье не без урода, я, конечно, не себя имею ввиду. Давеча, намедни, надысь, когда я, находясь в почетной ссылке, я имею в виду лесозаготовки, вывел философскую формулу.

– Интересно, – сказал Марат, выпускник философского факультета.

– Нет, я, конечно, понимаю, как рискованно с моей стороны талдычить о философии в присутствии дипломированного специалиста, аспиранта.

– Бывшего, – поправил Марат.

– Неважно, если бы не перестройка, ты был бы сейчас кандидатом наук, а то и доктором.

– Давайте выпьем за любовь, – предложила Вероника, прервав Шилова.

– Правильно, Вероника, – одобрительно сказала Галя, – пейте, хватит спорить.

– Во-первых, мы не спорим, а философствуем, – обиженно сказал Шилов, – чтобы ты, Галя, необразованная селянка, знала, вся древнегреческая философия, начиная Сократом и, кончая Аристотелем, рождалась за стаканом водки, то есть вина, во-вторых, тост за любовь несравненно выше тоста за философию, поэтому я даже не обижусь. А выпью стоя, как гусар.

Шилов поднялся, оттопырил локоть и выпил. Галя подождала, пока он закусит, а потом сказала:

– У меня, Шилов, между прочим, высшее образование, а у тебя кроме аттестата зрелости за душой ничего нет.

– Как это нет, а жизненный опыт, – возмутился Шилов, – подумаешь, высшее образование, у Сократа, например, тоже не было высшего образования.

– Шилов, не отвлекайся, – попросил Марат, – ты говорил о философской формуле.

– Сейчас, сейчас, – спохватился Шилов, – сосредоточусь, ага, вот, значит… Сократ, опять же, утверждал, что вечно лишь то, что находится в движении.

– Это не совсем так, – поправил Марат, – Сократ сказал, что бессмертно то тело, что приводит в движение само себя, в отличие от тел, получающих толчок к жизни извне.

– М-м – да, произнес Шилов, – ну да, Бог с ним, спорить не буду, тем более с философом. Я вывел зависимость печали от движения, говоря иначе, никакая тоска не властна над человеком, находящимся в движении. Покой обессмысливает человеческое существование, от него происходит тоска, хандра, сплин; человек начинает задумываться, как герой писателя Платонова, и все, пиши – пропало и его увольняют с работы. Вот, Галя, например, всегда жизнерадостна, а почему, а потому что она ажно на трех работах трудится, ей некогда задуматься о смысле существования.

– А ты, Шилов, тоже выделяешься легкостью бытия, хотя и нигде не работаешь, – заметила Вероника.

– Как это я не работаю, – возмутился Шилов, – я ножи точу, разве ж это не работа.

– Ну, ты же не каждый день работаешь, – не унималась Вероника.

– Нет, не каждый, – согласился Шилов, – а только, когда деньги кончаются.

Галя хотела сказать Шилову о своей жизнерадостности, о том, что за ней стоит, хотела сказать что-то злое, но в этот момент увидела своего отца. Он стоял под крюком, на котором когда-то висели лосиные рога, и с которого его сняли прошлой зимой, после того, как он провисел два дня. Отец смотрел на Галю с тем жалобным выражением лица, которое она ненавидела в нем. Это выражение появилось у него после смерти матери. Шестидесятилетний мужчина превратился в растерянного ребенка, которого вдруг забыли на улице.