Скатерть на траве - Олег Шмелев

Когда Синельников покидал кабинет начальницы, она еще при нем вызвала секретаршу и начала давать указания насчет похорон Перфильева...

Он зашел в кафе, съел, яичницу и выпил стакан чаю. Было двадцать минут одиннадцатого. Ему не терпелось пойти к патологоанатому, но тот наверняка еще не успел закончить свою работу. Поэтому Синельников вернулся к себе, достал из сейфа записную книжку Перфильева и сел в старое мягкое кресло.

Каждый раз, когда ему приходилось разбираться в бумагах и бумажках, принадлежавших преступнику или пострадавшему, он испытывал странное чувство. Тут было что-то и от стыда, с которым человек, мнящий себя порядочным, не устояв перед непреодолимым искушением, решается прочесть чужое письмо. Но больше это походило на чувство историка, заполучившего в архиве древние рукописи, к которым до него никто еще не прикасался.

Перфильев, наверное, носил в кармане свою записную книжку очень давно. Зелень на корешке и по краям вытерлась с сафьяна. Листки, помеченные буквами алфавита, были сплошь заполнены именами, телефонами и адресами, только на последних буквах - У, Ф, X, Ц, Ч, Ш, Щ, Э, Ю, Я - странички остались полупустыми. Против многих фамилий нарисованы крестики: две горизонтальных, одна косая - изображение крестов, какие ставят на православных кладбищах. Можно было догадаться, что владелец книжки отмечал таким образом своих умерших знакомых. Но не зачеркивал...

За алфавитом шли листки без букв, составлявшие половину толщины всей книжки, и на них Синельников обнаружил кое-что интересное. Две страницы заполнены непонятными записями, расположенными столбиками: заглавные буквы одна, две, а иногда и три, - потом черточка и потом числа, все трехзначные. Покойный Перфильев обладал каллиграфическим почерком,буквы были выведены очень красиво. Некоторые буквы заключены в кавычки.

Судя по тому, что цвет пасты - Перфильев пользовался шариковой ручкой несколько раз менялся, записи были сделаны не в один присест, а велись на протяжении долгого времени. Всякий, кто увидит такие записи, без сомнений решит, что это карманный бухгалтерский счет, а еще точнее: левая сторона дебет счета.Скорее всего хозяин книжки фиксировал какие-то поступления от лиц, а может, и от организаций. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы сообразить, какое значение могут приобрести эти каллиграфически исполненные буквы и цифры, если их расшифровать. Простейший ряд: фондируемые материалы - дефицит; Перфильев ведал ими; есть много людей, которые ради получения дефицита готовы на любые услуги. Перфильев пользовался своим служебным положением. В этот ряд вполне естественно мог вписаться и Владислав Коротков. Иначе к чему бы ему брать записную книжку?

А с другой стороны, что могло соединить какого-то залетного оформителя колхозных стендов двадцати девяти лет от роду и сотрудника комиссии, которому пятьдесят один?

Это настолько же не в порядке вещей, насколько необычно выглядит на зеленой траве белая крахмальная скатерть. Не всем по карману уставлять ее дорогими винами и закусками, однако там, на берегу реки Маленькой, веселая компания стелила же скатерть на траву... Синельников выписал на отдельный лист в два столбика заглавные буквы из книжки Перфильева - у него это получилось не так красиво, зато компактно, можно было охватить единым взором все вместе. Он бегал глазами по столбикам сверху вниз и снизу вверх, как по лесенкам, и вылавливал одинаковые ступеньки.

Сами собой выделились два повтора - С и "ЗБ". Буква С повторялась восемь раз, "ЗБ" - три. Мария Лунькова говорила, что лаборатория Короткова находится при клубе колхоза "Золотая балка". И кавычки к месту. А буква С не означает ли - Слава Коротков? Чтобы проверить эту элементарную догадку, Синельников поискал ВР и ВМ - Вильгельма Румерова, главного инженера автобазы, и Владимира Максимова, директора кинотеатра, - и нашел их. Против "ЗБ" во всех трех строчках стояли одинаковые цифры - 500. Против С разные - от 300 до 900. ВР и ВМ присутствовали по одному разу, и против них значились цифры 400.

Если все верно, то впору было возглашать славу педантичности покойного Перфильева. Но это надо проверить, и Синельников решил действовать немедля. Позвонив Румерову, он попросил его срочно приехать.

Тот явился скоро, вошел в кабинет с искательной улыбкой.

- Вильгельм Михайлович, вспомните, пожалуйста, когда вы передали Перфильеву четыреста рублей, - без предисловий начал Синельников.

Румеров перестал улыбаться. Состояние, в которое он мгновенно впал, Синельникову доводилось наблюдать при дознаниях много раз. Долго собирался с духом Румеров, а когда пришел в себя, то сказал своим тонким, не по комплекции, голосом:

- Если не ошибаюсь, в сентябре прошлого года. Но не четыреста, а шестьсот.

- Какого числа?

- Простите, вот этого не могу точно сказать.

- А за что? Только прошу, не говорите, что отдавали долг.

Румеров, опять помолчав, признался:

- За машину.

- Максимов заплатил столько же?

- Да.

- Тогда же?

- Немного раньше.

- А отдавали Перфильеву из рук в руки?

- Нет, что вы! Мы давали Славе.

- Сейчас составим маленький протокол, и вы свободны, - сказал Синельников. - Но одно условие: никому ни слова.

- Ну что вы! Как можно?! Я все понимаю.

Подписав протокол, вконец расстроенный Румеров ушел, а Синельников отправился к начальнику отдела.

Андрей Сергеевич выслушал его и сказал:

- Знаешь что; инспектор Алексей, нам эту кашу и в семь ложек не расхлебать. Выходы будут...

Он по внутреннему телефону позвонил начальнику отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности. Тот сказал: "Прошу", и они поднялись к нему на третий этаж.

Уяснив суть дела, начальник ОБХСС вызвал своего сотрудника Ковалева, которого Синельников часто встречал в управлении, но знакомства они не водили.

Договорились так. Ковалев с помощью опытного ревизора займется проверкой отчетности, связанной с деятельностью бывшего сотрудника комиссии Перфильева,

и вообще всем, что имеет отношение к распределению фондов, а Синельников будет разрабатывать свою версию и вести дознание по линии Перфильев - Коротков - Румеров - Максимов.

Синельников с Ковалевым вместе спустились в буфет, поели и вышли во двор покурить. Синельников рассказал Ковалеву кое-что поподробнее, и они расстались, условившись каждый день поутру обмениваться добытыми сведениями.

- Жалко, завтра пятница, - сказал на прощанье Ковалев.

- Да, придется пару деньков позагорать...

Был третий час. Синельников прикинул: теперь уже можно, пожалуй, и к патологоанатому. И пошел в морг.

Евгений Исаевич, низенький крепкий черноволосый старик с квадратным лицом и кустистыми бровями, стеснявшийся, как знал Синельников, собственной специаль-ности, встретил его у входа в свое мрачное рабочее обиталище. Он покуривал по старинке папиросу, блаженно щурясь на солнце. Дверь морга была открыта, и оттуда тянуло ледяным холодом.

Поздоровавшись с ним, - Евгений Исаевич никому никогда не протягивал руки, опять же из-за стеснительности, - Синельников спросил, как дела с Перфильевым.

- Немного хуже, чем у нас с вами, - сказал старик хрипловатым баском и, как бы извиняясь за непервосортную, шутку, поспешил прибавить: - Я имею в виду, милый Алексей Алексеич, что если бы он и был еще жив, то ему не позавидовал бы, представьте, никто.

- Почему так, Евгений Исаевич?

- Я ответы на ваш вопросник еще не писал, но я его помню. Вы ведь ради этого меня навестили?

- Конечно.

- Ну так вот, могу ответить устно. Умер Перфильев, попросту говоря, оттого, что захлебнулся, совсем немного захлебнулся, может быть, всего от одного вдоха.

Про мозг ничего пока сказать нельзя, нужно произвести гистологическое исследование, а что касается сердца, то могу утверждать совершенно определенно: у него непосредственно перед смертью случился обширный инфаркт задней стенки левого желудочка.

- Интересно, интересно.

- Да, так вот. Посторонней жидкости, то есть речной воды, в легких было совсем мало. Он ведь сделал, повидимому, всего один вдох, да и то поверхностный... Да... А насчет того, мог ли он самостоятельно двигаться в момент, предшествовавший смерти, должен вам сказать, милый Алексей Алексеич, что в таком состоянии человеку не то что двигаться, а и вздохнуть трудно... И больно... Он же испытал кинжальную боль.

Синельников вспомнил рассказ Марии Луньковой, ее слова о том, что Перфильев закричал так, словно его ударили ножом.

- Это что, термин такой - кинжальная боль? - спросил он.

- Ну, термин не термин, а у нас так принято говорить.

- Вы забыли об алкоголе, - сказал Синельников, наперед зная, что ничего Евгений Исаевич не забыл, а просто желая немного подыграть старику, не упускавшему случая показать и защитить свой высокий профессионализм.

- Я ничего никогда не забываю, - так и ответил Евгений Исаевич. - Послал в лабораторию на анализ.