Пока твоё сердце бьётся - Маринапа Влюченка

Сей факт очень позабавил Штефана, губы его растянулись в медовой улыбке человека, предвкушавшего интересную сплетню.

– И что, ты стала для неё проводником к дому Божиему? – спросил он с иронией.

– Да, я отвела её в деревянную церквушку через дорогу. Конечно, церковь эта была новая, а иконы в ней не намоленные, но подружка моя так боялась, точно из неё дым пойдёт, если она переступит порог, – я вспоминала пугливость этой девочки в большом городе с улыбкой. – Когда мы зашли, я показала ей, как надо ставить свечки, и она даже помолилась.

– Очень уж ей грехи, видимо, хотелось на кого-то свалить, – в голосе Штефана послышались нотки презрения.

– Ну почему, – я не понимала перемены его настроения, – быть может, просто родители были настолько от всего этого далеки, что не познакомили её с данной сферой жизни, а ей стало интересно…

– С таким нетерпением интерес к подобным вещам не возникает, – отрезал его стальной голос. – Так спешат, когда сзади уже припекает пожар совести, и языки его пламени облизывают пятки. Как там говорится? Когда петух жареный клюнет? – Штефану эта фраза была явно чужеродной, хоть он и запомнил её смысл. – Тогда люди очень смешно бросаются в подобные заведения и просят, просят прощения у своего Бога, и к ним приходит иллюзия облегчения. Они и не задумываются, что в этих «домах Божиих» Бога не было и нет, что это должно быть, прежде всего, в их душах. Но нет же, получив индульгенцию, люди с чистой, как в банный день, совестью могут пойти совершать грязные поступки дальше, тотчас забыв о каких-либо там заветах. Ведь очень легко забывать о том, что уже много веков мертво в их обмельчавших душах.

Холодная агрессия, проснувшаяся в мужчине, меня напугала, и я даже пожалела, что заговорила обо всём этом. Но, несмотря на жестокость его слов, речь эта звучала настолько осмысленной и верной, что мне вовсе нечего было возразить. Ещё ни разу я не слышала столь чёткой точки зрения на эту тему, словно он озвучил нечто, о чём я даже не решалась думать.

– Ты, верно, пережил множество разочарований, раз так говоришь, – осторожно произнесла я после некоторого молчания.

Казалось, немигающие глаза Штефана заглянули вглубь моей души, но сам он так ничего и не ответил.

– Да, безусловно, куда больше, чем я, – прервала я молчание, ответив за него. – Но позднее та девочка действительно совершала много нехороших и даже, как ты выражаешься, грязных поступков.

Мужчина едва заметно кивнул, но вновь промолчал, и тогда я продолжила:

– А ты… ты там не бываешь? Ты можешь заходить в церкви?

– Отчего нет? – пренебрежительно передёрнул он плечами. – Только мне давно в том нет никакой нужды.

На сей раз замолчали мы оба, мне показалось, что у Штефана испортилось настроение, но первым заговорил он:

– Расскажи лучше о своих разочарованиях. О мужчинах, которым доверялась.

Он потребовал это так мягко, что слова прозвучали почти доверительной просьбой, на которую невозможно было ответить отказом.

Ещё ни с кем я не говорила об этих своих чувствах. Похоронив их однажды, я пережила эту скорбь в себе и закопала те переживания на самом дне души, стыдясь открыть их кому-либо, словно они принадлежали совсем другой мне, наивной и доверчивой. Невесело улыбнувшись, я впервые за всё это время выудила из-за пазухи заржавевшие ключи от тёмного чулана прошлого и, отперев замки, с опаской заглянула в ту стылую тьму, чтобы погрузиться в неё в этот вечер вместе со Штефаном.

– У него были холодные руки, – медленно, пробуя на вкус давно забытые ощущения, начала я. – Холодные, жёсткие, тонкие, с выпуклыми венками на тыльной стороне ладони. Мои же ладони, как правило, были горячи, я касалась подушечками пальцев этих вен и слышала, как пульсация его сердца перекликалась с моей. Это было похоже на соприкосновение раскалённой стали с поверхностью родниковой воды, – бросив мельком взгляд на вампира, я поняла, что он, царственно откинувшись на спинку кресла, глядит на меня и внимает каждому моему слову. Тогда я продолжила: – Его быстрая речь очень шла ему, подвижному, лёгкому, стремительному, как по роду деятельности, так и по собственному естеству. В этой жизни он сумел найти себе подходящее место: недаром и до сих пор весьма успешно работает менеджером, насколько мне известно. Его немного сиплый, словно у взрослеющего подростка, высокий голос воспроизводил слова с такой чёткостью и скоростью, точно складывал гипнотическую шаманскую песню. Наверное, таким же образом он заговаривал зубы заказчикам. А я никак не могла прочесть выражение его глаз. Ещё никогда я не видела глаз такого цвета – серо-жёлтого, песчаного. Они говорили определённо что-то другое, нежели его упоительные, приветливые речи. Но мне хотелось верить, что вовсе необязательно плохое, что он просто думает о чём-то своём. Всё в этом человеке располагало с первых же минут, и мой внутренний голос срывался, крича о том, что как раз такому и нельзя верить. Но поверить очень хотелось.

Наши отношения развивались легко и глупо, но мне тогда было всего двадцать. Он приехал с Дальнего Востока и снимал квартиру в центре города. Этот район весь пропитан атмосферой утончённой старины и декадентской нищеты. Он славится узкими тихими улочками, вековыми домами с обветшалыми фасадами, дворами-колодцами со страшными скрипучими лифтами в застеклённых шахтах и прямоугольником неба над головой.

Желтоглазый, как я тогда его прозвала, часто собирал у себя гостей на весёлые вечеринки в этой полной чужих воспоминаний квартире. Там мы с ним и познакомились в общей студенческой компании, напевая дурными голосами песенки под гитару на кухне с распахнутым в тёплую летнюю ночь окном. А потом мы выбегали подышать воздухом и бродили по этим пустым узким улочками и устрашающим дворикам в сумерках белых ночей, держась за руки, и страшно совсем не было. Казалось, в такую ночь с нами ничего не может случиться. Тогда-то и начался наш наивный, трогательный, как мне тогда казалось, роман. Мне с Желтоглазым было очень свободно, как бывает, когда приезжаешь в одиночку в незнакомый город. Я была так одурманена его позитивной аурой, что и не замечала, как шли месяцы, но человек мне не открывался. Сейчас я могу с уверенностью сказать, что толком и не знала о нём ничего, кроме того, что он любил свободу и умел создавать её ощущение.

Заметив, как губы Штефана скривились в недоброй ухмылке, я вдруг спохватилась:

– Да, наверное, такие подробности тебе не интересны, извини. Это было так по-детски…

– Нет-нет, продолжай, – растянул он губы чуть шире. – Ты отлично описываешь, очень… характерный портрет создаётся.

Я недоверчиво покосилась на собеседника, но всё же продолжила свой рассказ:

– Мы встречались больше полугода, а потом наступила зима. Всё закончилось так же неожиданно, как выпадает первый снег, погребая останки опавшего летнего величия. Он уехал в свою Находку на несколько недель перед защитой диплома, а вернулся с какой-то девочкой аккуратных манер и телосложения с очень колкими мышиными глазками, которые так и стреляли недобро по сторонам. Он намеренно не сообщил мне о своём приезде, а нашим общим друзьям представил свою спутницу как невесту, с которой они, оказывается, были обручены ещё до его поступления в университет и собирались пожениться после окончания учёбы. Как позднее оказалось, её отец открыл в нашем городе филиал своей компании, куда устроил и доченьку, и будущего зятя.

У них была уже куплена квартира, в которую невеста и поехала, а Желтоглазый отправился в свою съёмную, чтобы собрать вещи и расплатиться с хозяином. Тогда он попросил меня прийти: хотел, видимо, навешать на уши очередной лжи, которую я слушать не желала, ибо на тот момент уже узнала обо всём, но мне важно было услышать хоть что-то. Послушать, что он вообще сможет сказать в своё оправдание. Ко мне внезапно пришло осознание того, что я отдавала и открывалась не только непомерно больше, нежели получала взамен, но, что ещё хуже, это попросту не было ему нужно. Он проводил со мной время лишь от скуки, пока выгодная пассия была далеко, словно не было у меня ни чести, ни достоинства, ни гордости. В голове никак не укладывалось то, что я могла настолько ошибиться, ведь никакой нормальный человек не поступил бы подобным образом с тем, кто к нему относился, как относилась я.

Я умолкла, пытаясь унять дрожь от всколыхнувшейся злости, зачерствевшей со временем и позабытой. Мой лоб рассекла хмурая глубокая складка, а Штефан всё так же неподвижно смотрел на меня, ожидая развязки.

– То была страшная ночь, – ответила я на говорящий взгляд вампира. – Я поняла, что всё-таки чертовски слаба. Желтоглазый встретил меня, сияя своей отвратительной фальшивой улыбкой, пытаясь делать вид, что всё отлично, всё так, как и должно быть. Он не оправдывался, не просил прощения. Тоном человека, совершающего выгодную сделку, он благодарил меня за проведённое время и предлагал и далее оставаться друзьями. «Ну что ты расстраиваешься, было же так хорошо и весело! А теперь настала пора серьёзных дел», – говорил он. О, это лицемерие! Я желала, чтобы он куда-то делся или даже умер, лишь бы не видеть в тот момент этого человека, но сама лишь разрыдалась на его плече и ненавидела себя за это. Терпела поцелуи его осквернённых губ, словно нет у меня человека ближе. Мне хотелось кричать о том, что он меня убил, но мысленно кричала в небеса: «За что, Господи? Ведь я не самый плохой человек на этой планете, чтобы так… я не заслужила!». Но и на это я слышала в ответ лишь безразличное молчание…