Заря над Уссури - Вера Солнцева

По найму приехали Смирновы и Лесников в молодой портовый город Владивосток — плыть оттуда на камчатский рыбный промысел. Незадача! Пароход уже отчалил. Больше десяти дней на пристани провалялись на мешках: непогода бушевала, пароходы не ходили, в бухтах отстаивались.

Сурово и неприветливо встретил Владивосток курских гостей — обрушил на них неистовое буйство и вопли тайфуна. Три дня трубно, как стадо растревоженных быков, ревел ливень.

Городские стоки захлебывались — не успевали сбросить воду, стремительно несущуюся с гор на Светланскую улицу. Завывающие от изобилия потоки с грохотом и воем несли по мостовой гравий, песок, сердито урча, волокли камни. Люди, захлестываемые отвесно падающими толстыми струями ливня, по грудь в воде, с трудом брели по главной улице.

Ветер гнал и гнал на город свинцово-черные тучи. Безостановочный ливень. Буйствующий ветер с разбойничьим посвистом срывал крыши, вывески, валил плетни и заборы, играючи рвал с корнем и бросал оземь исполинские вековые деревья.

— Батюшки-светы! Страсти господни! Где ты, российская курская равнина? Где ты, кроткая родная земля? Где милое Семиселье! И куда это нас занесло-забросило? — тосковала Алена.

Угрюм и невесел был Василь. Пригорюнился даже неунывный человек Силаша Лесников.

Глазам не поверили переселенцы, когда на четвертый день увидели безмятежно голубое небо и пронзительно ясное, оскалившееся в ослепительной улыбке солнце.

— Господняя благодать-то какая! — воскликнула радостно Алена.

Сияющий, до блеска промытый благостным летним дождем, открылся перед заезжими людьми новый Владивосток — радостный, смеющийся, поющий, трудовой город. Великое морское волнение еще не успокоилось: грозно шли по бухте высокие волны, а горожане уже сметали с улиц груды песка и камня, расчищали забитые глиной и грязью трамвайные пути, чинили изуродованные ураганом крыши, пилили на дрова сраженные вихрем деревья.

Впервые в жизни — здесь все было впервые! — переселенцы проехались на открытом, позванивающем всеми железками трамвае. С Орлиного гнезда вдоволь насмотрелись на город и его окрестности.

— Вася, Василь! Смотри, какая красота!..

Привольно раскинулся Владивосток на горах. К их подножию льнула-ластилась красавица бухта Золотой Рог. В ожидании парохода побродили переселенцы по улицам и закоулкам портового города с чудными названиями: Голубиная падь, Тигровая гора, Гнилой угол, Орлиное гнездо.

Поднимала и веселила души крестьян-тружеников неугомонная трудовая спешка молодого города, хватала за живое его рабочая удаль.

По утрам спешили в порт, на заводы, в мастерские, на Эгершельд тысячи рабочих и грузчиков. Двигались по улицам телеги, груженные кирпичом, известью, цементом, бревнами, блестящим оцинкованным железом, свежераспиленным лесом — тёсом и досками. В деревянных ящиках за спиной несли корейцы дорогое зеркальное стекло для витрин магазинов.

Всюду новые стройки, темно-оранжевый кирпич, вкусно пахнущие смолкой золотистые плахи, горы свежих опилок, блестящего речного песка.

Владивосток пропах морской соленой водорослью, морской капустой, скипидарным запахом дерева, красками. Дробно, как дятлы в свадебные дни, стучали топоры, звенели острозубые пилы — возводились новые этажи, дома. На мысе Чуркина, на той стороне бухты, редел вековой лес — появлялись новые просеки, новые строения, улицы. Жил, пел, гремел город.

Огородники-китайцы, сгибаясь под тяжестью, несли на длинных тонких коромыслах круглые плетеные корзины с молодой зеленью — луком, огурцами, морковью. Истошно орали паяльщики посуды. Высокими голосами пели-заливались торговцы рыбой: предлагали хозяйкам остро пахнущую морем, трепещущую навагу, камбалу, корюшку.

И самый кипень — это разноязыкий, разноплеменный, бурно живущий порт. В бухту прибывали суда со всех концов земли — из Америки, Японии, Австралии. Гремели, оглушительно лязгали лебедки, грохотали выбираемые толстые железные якорные цепи. Зычно ухали грузчики, с поклажей на спине бегущие вдоль пароходных сходней, ревели сорванными голосами боцманы:

— Майна! Вира! Майна! Вира!

— Куда ты прешь, дура баба? Ослепла? Раздавят, как мышонка!..

Несметные богатства приходят и уходят из порта: мягкое золото — пушнина, разные товары — тюки сукна, шерсти, шелка, швейные машины, мешки с соевыми бобами, крупчаткой, железные пудовые банки с кокосовым маслом, ящики с заморскими фруктами, цемент, керосин и даже цистерны с водой из Японии (Владивосток был беден пресной водой).

Лесников, помолодевший, веселый и быстрый, словно у него выросли за спиной крылья, за дорогу крепко сдружился с Василем. Сидя с ним и Аленой на берегу бухты и наблюдая оживленную жизнь порта, Силантий делился своими раздумьями:

— Всем этим неслыханным богатством владеют господа промышленники, купцы-богатеи. Видели — в городе каких только фирм нет! И японские, и американские, и английские. А город наш, русский. Конечно, тут и русские буржуи есть, но чужестранец шустр, во все щели так и лезет. Посмотрите: кто на них трудится? Горб гнет вона какая великая рабочая рать: русские, китайцы, корейцы, японцы. И у всех рубаха пропрела до дыр от пота горючего. И здеся правды-справедливости нет. И здеся, как и в России, трудолюбцы гнут шею под ярмом. А говорили — вольный край! Копейка кровью достается. Попробуй убери тут рабочего — сразу вся жизнь замрет…

«Верно, — согласно думает Алена, — здесь всему ход дает рабочая рука».

Порт — трудовое сердце города — работал уверенно и ритмично: денно и нощно гудели гудки — приходили и уходили суда. Порт ширился, строился: поднимались новые склады, пакгаузы, выравнивался, укреплялся берег, обихаживались пирсы.

На глазах переселенцев вырастал прочный, красивый причал: ежедневно в зеленовато-прозрачную воду бухты, на ее дно, плавучие краны опускали огромные — с добрый крестьянский сарай — бетонированные кубы.

Трудным и, видать, опасным делом спуска в воду многопудовых кубов командовал высокий красивый человек.

«Батюшки-светы, как похож на покойного Петра Савельевича!» — ёкнуло Аленино сердце.

За несколько дней до отъезда Смирновых из Семиселья пришла безотрадная весть о безвременной кончине Петра: «Убит при попытке к бегству…» Всю дорогу на Дальний Восток стоял перед Аленой образ могучего, доброго и умного молотобойца; она, держа кричащее сердце в руках, вспоминала, как уводили его жандармы. «Убит при попытке к бегству». Дядя Силаша говорил: «Никакого бегства не было. Убили и отписались…»

Сердитый окрик большелобого, белолицего начальника на замешкавшихся рабочих отвлек Алену от тяжелых воспоминаний. По мановению руки стройного великана в кремовом чесучовом костюме, из-под пиджака которого выглядывала льняная вышитая рубашка, тяжеленный куб, лениво покачиваясь на тросах, при помощи водолазов ложился на свое, точно предназначенное, место. После укладки кубов лицо великана добрело; отдуваясь, как после крутого подъема, он вынимал платок, вытирал горючий пот со лба.

— Ну как, Иосиф Антонович, довольны? — намекающе спрашивали его рабочие и водолазы. — Может, обмоем?

Иосиф Антонович улыбался, лез широкой пятерней в карман за бумажником, вынимал серебряный полтинник.

— Обмойте, ребята, чтобы наша кладка десятки лет нерушимо стояла.

Однажды в порт пришла комиссия — проверять укладку причала, строительство портовых сооружений. Чистенькие господа в белоснежных костюмах, в соломенных шлемах «здравствуй-прощай» походили по складам, потоптались на готовом участке причала, поинтересовались:

— Точно ли по проектной линии идет кладка?

Великан на этот вопрос, недоуменно вскинув брови, ответил:

— А как же?

— Здесь нам больше нечего делать, — поспешил вмешаться сопровождающий комиссию инженер. — Работа господина Муцанко неоднократно проверена. Сам господин Тихий бессилен раскачать «кирпичики», если их уложил Иосиф Антонович. Все, безусловно, делается строго по проектной линии. Не так ли, господин Муцанко? — любезно спросил инженер великана.

— Конечно, так! — строго ответил Муцанко. — Мы отвечаем за все — вплоть до качества применяемого нами цемента: мы ведь сами бетонируем кубы…

Комиссия вскоре ушла. Муцанко долго стоял у пирса — смотрел на берег, на заготовленные впрок кубы. Он заметил переселенцев, подошел, поздоровался. Затем подсел к ним на горячий прибрежный камень.

— Я вас здесь не первый раз вижу, — приветливо улыбаясь, сказал он. — Наблюдаете за кладкой? А что вас, собственно, интересует? — спросил он Смирнову.

— Мы деревенские, нам тут все впервой, вот и интересуемся, как малые ребята, — доверительно ответила Алена. — На диком, пустом камне какое хозяйство раскинулось! — Она совсем расхрабрилась — великан был ей близок рабочим запалом — и спросила: — Одного я не пойму. Море тут балует порой — с корабль волны поднимает. Ветер. Ветер, тайфун по-здешнему, все так и крушит, баржи на берег выбрасывает, как дырявое ведро. Мы повидали — силища! Не подмоет, не слизнет вашу работу, Иосиф Антонович?