Академик Г.А. Николаев. Среди людей живущий - Сергей Александрович Жуков

Он сидит напротив меня в старом кресле с гнутыми ножками; в комнате вполне академический беспорядок: старинная мебель, на большом, темного дерева столе — бумаги, бронзовый прибор, высокие часы... Хозяин кажется моложе своих лет. Он смотрит в окно:

— Какая была буря! Ветер поломал все мои помидоры. Я их высаживаю прямо на балконе, видите? Деревья валило... Холодное лето... О чем мы говорили? Ах, да, французы... Вы ставите Бальзака выше Гюго? Нет, по мне Гюго выше. Его «Труженики моря» просто великолепны. А «Человек, который смеется», а «Собор парижской богоматери», «93-й год»... Давайте-ка вспомним и Дюма, Пруста, Кокто, Жюля Верна!.. Что ни говорите, а французские писатели очаровательны. И при этом — серьезная, думающая когорта!

Мы коснулись англичан с их чисто английским юмором. (Многие имена я называл с уверенным видом, хотя и не читал — Хлестаков!) Потом перешли к американцам. Фицджеральд, Марк Твен, Меллвил, Джек Лондон, Хемингуэй — имена мелькали, как страницы на ветру.

— Жаль, что я ничего не читал у японцев и латиноамериканцев, за исключением Маркеса... Из литературы соцстран читать почти нечего. Поляки в свое время дали миру Мицкевича (я добавляю: и Станислава Лема), чехи — Ярослава Гашека. Болгары, венгры? — почти никого, нескольких поэтов. Немцы — другое дело, там были Гёте, Шиллер... Литература питается своими национальными корнями; значительные произведения создаются в тех странах, где фундамент, традиции... Писатель сначала должен быть мыслителем, а потом художником. И, повторяю, иметь народные корни. Хороший пример — Гарсия Маркес, его «Сто лет одиночества».

Я соглашаюсь с Николаевым: обращение к родным истокам почти гарантирует успех литературного произведения. Вспоминаю Есенина, который говорил: «Есть в тебе чувство родины — молодец, нет — пропал, себя не найдешь...»

Обсуждаем новости Университета.

— Там все непонятно... — академик не очень-то верит в успех строительства Большого МГТУ в Бутове. — Надо исходить не из того, что хочется, а из того, что можно. Сталин строил МГУ, но то Сталин, который мог заморозить все строительство в Москве. И стоило это всего 150 миллионов рублей. Ленинградский университет строится уже 25 лет, тоже по решению Политбюро, и всего за 250 миллионов. А тут 900! Если дадут 10 тысяч солдат, тогда еще можно о чем-то говорить... Да и стоит ли переезжать? Возможности Бауманского района для расширения института далеко не исчерпаны.

За чаем мы перешли к политике.

— Для Черчилля его неизбрание на новый срок было страшным ударом. Представьте себе: Великобритания только что выиграла войну, причем когда он стоял во главе страны... Можно представить, как он был ущемлен, — а как вы думали, конечно, ущемлен! Сразу перешел в оппозицию...

— Англия — демократическая страна, — отзываюсь я. — А о переизбрании другого победителя, Иосифа Сталина, не могло быть и речи.

— Да, такого явления, как Сталин, не было во всемирной истории. По расчетливой (не эмоциональной!) жестокости, по планомерному истреблению своего народа ему нет равных. И вот что удивительно: он диктовал людям не только модель поведения, но и мысли. Отца арестовывают по ничтожному доносу, а сын пишет заявление: он мне больше не отец. Причем арест производился не по приказу товарища Сталина, а по воле какого-нибудь майора НКВД. Воздействие на мысль — вот что поразительно. Молодежь воспитывалась в убеждении, что страну ведет великий человек, полный разума, который заботится обо всех нас.

— И вы так думали?

Академик молча улыбается, потом говорит:

— Хотите анекдот?

— Конечно!

— Молотов, Берия и Микоян играли в дурака. Условием было то, что проигравший подходит к Сталину и говорит: «Я прав, ты неправ. Извини». Микоян проигрывает. Надо идти. Всю ночь мучился, а на следующий день, на банкете, подходит к вождю и говорит: «Я прав? Ты неправ?! Извини!»

Николаев мотает головой, выражает голосом отрицание и весело хохочет, повторяя:

— Я прав? Ты неправ?! Извини!

Он умолкает, задумчиво смотрит в окно.

— Сталин всегда поступал осторожно, умно. Окружение убирал незаметно, путем хитроумных передвижек. Слово никогда не расходилось с делом. Другое дело Хрущев.

— Зато Хрущев первым выступил против Сталина.

— В этом его заслуга. Но он совершал ошибку за ошибкой. На съезде КПСС заявил: «Через 10 лет у нас будет коммунизм. Это вам не кто-нибудь, а первый секретарь ЦК говорит». А что за коммунизм, где он? Снимал руководящих работников. Ответом было глухое недовольство партработников, страх: как будем жить? Настроил против себя ЦК. Плыл в Америку и грозился: «Нападут на мой штандарт, нанесем ракетный удар». Все боялись, как бы он не развязал войну. Когда Политбюро собралось обсуждать вопрос о первом секретаре, его немедленная реакция была: «Наказать бунтовщиков!» Не дали. А ЦК, естественно, проголосовал за предложение Политбюро о смещении товарища Хрущева с должности. Голосующих против не нашлось.

— И пришел Леонид Ильич...

— Брежнев начинал по-иному. Никого не снимал, всем давал жить. Оттого ему и пели на съезде и пленумах ЦК: «Наконец-то началось благословенное время, когда мы можем безбоязненно жить и работать!» Но Брежнев постепенно деградировал, перестал работать, утратил способность реально оценивать действительность и растерял авторитет. Вот урок... Партийная жизнь — это, знаете ли, особая жизнь, со своими законами.

Ректор был неизменно поразительно любезен с людьми любого ранга и звания и редко употреблял власть.

Иные действия Николаева отличались этакой хитринкой. Помню, как вместо того чтобы просить самому, он послал меня, комсомольского секретаря МВТУ, в Минвуз просить деньги на пробег студентов по местам боевой славы: «Вы комсомольцы, вам Елютин не откажет...»

Дружный молодой напор министра развеселил; он улыбнулся и пообещал рассмотреть вопрос. Николаев от души смеялся. Кажется, министр попенял ему, но дело было сделано — деньги пришли, пробег состоялся.

30 октября 1987 года

Посетил Георгия Александровича на его кафедре. Он впился глазами в мою статью «Другу аспиранту», посвященную опыту работы в аспирантуре, опубликованную в газете «Бауманец», вузовской многотиражке. Быстро прочел, хмыкнул:

— Нет, я никогда не учитывал время. Выписки из литературы — да. Время не учитывал. Может быть, пользы не понял.

Подпер подбородок рукой, постучал пальцами по столешнице...

— 3600 часов потратили на диссертацию? Забавно. Ну-с, посмотрим по статьям: 1200 часов ушло на подготовку и проведение экспериментов, немногим более 1000 часов на осмысление результатов и написание текста. Хм-м, похоже. А что такое «200 часов на руководство студентами»? Вы параллельно руководили студенческими научными проектами?

— У меня было пятеро помощников, Георгий