Хроники долгого детства - Вячеслав Игрунов

сызмальства искавшему покровителей? Разве сейчас поймешь? Только достоверно помню, что те несколько месяцев, которые мне оставались в этом классе, превратились в муку мученическую. Возможно, я сам давал поводы для этого. Помню один случай.

В начале третьего года учебы я сидел за дальней партой (во втором классе — за второй, у учительского стола). Соседкой моей оказалась Светка Бабаева, которая всегда сидела только у дальней стены в среднем ряду. Каким-то образом она переместилась ко мне за предпоследнюю парту у окна. Возможно, потому, что за лето мы успели немного сдружиться. На одном из уроков — случилось это солнечным осенним днем, значит, в самом начале осени — она предложила мне поиграть в игру и написала слово «Ленинград».

— Прочти, — сказала она.

— Ленинград.

Она зачеркнула букву «г».

— Прочти!

— Ленин рад.

Тогда она заново написала слово и зачеркнула букву «р».

— Ленин гад.

Мое возмущение не знало предела. Я поднял руку. А когда учительница дала мне слово, сообщил, что Светка пишет «Ленин гад». Готовый Павлик Морозов.

Надо сказать, что учительница не упустила возможности предать меня порицанию за ябедничество, сказав Светке ничего не значащие слова. В итоге посрамленным оказался я сам. Естественно, что отношения со Светкой испортились и она очень быстро снова заняла место за партой в конце среднего ряда.

К сожалению, я не извлек урока, и в пятом классе ситуация повторилась с еще большими неприятностями для меня. Но тут уж я получил урок на всю жизнь. А в третьем классе я чувствовал, что меня унизили. Учительница вовсе не хотела помочь мне усвоить представление о том, что кляузничать нехорошо, она хотела только выставить меня ничтожеством. Но разве я могу не сомневаться, что так оно и было? Разве не могло мое скверное воспитание и столь же безобразное поведение вызывать раздражение? Не у всякого педагога хватало сил со мной бороться. Единственное, что меня смущает, так это то, что на моей стороне неизменно стояли самые интеллигентные учителя, а моими противниками чаще всего оказывались те, кто противостоял этим интеллигентам...

Смутно помню, с чего начался открытый конфликт с новой учительницей.

Стоял сентябрь. Теплая осень. Желтеющие деревья под пронзительно синим небом. Я шел домой из военного городка и у самой арки нашего двора увидел на асфальте небольшую пачку фотографий. Подняв их, увидел фото обнаженной женщины. До этого я встречал две фотографии — сейчас могу сказать, вполне целомудренных — нагих девушек, их показывали мне тайком и с уведомлением, что за такие фотографии могут посадить, поскольку порнография — преступление. В нашем мире тотальной скромности — у меня язык не поворачивается сказать «ханжества» — легко верилось, что это правда. «Порнография» считалось страшным словом, и, увидев «порнографию», я немедленно спрятал пачку слегка склеившихся фото в портфель. Разумеется, не приходилось думать, чтобы выбросить их — несомненно, у меня в портфеле лежало целое богатство. Но столь же несомненно, что взрослые этого не должны увидеть.

Естественно, наутро я принес фотки в школу. И — столь же естественно! — тут же раздал их мальчишкам. Не знаю, кто немедленно донес на меня учительнице, но та учинила такой скандал, что я перепугался: теперь меня точно посадят за порнографию! Меня выставили из класса и послали за родителями. На следующий день учительница долго разговаривала с отцом, и я удивился, что мой отец почему-то спорит с ней. Дело кончилось тем, что меня — к полному моему ошеломлению — допустили к занятиям, но вражда с училкой стала постоянной.

Много позже я увидел вновь свою «порнографическую» фотографию в каком-то альбоме. «Спящая Венера» Джорджоне.

Каким-то образом напряжение, воцарившееся в отношениях с учительницей, перекинулось и на учеников. Со Светкой Бабаевой постоянные стычки стали доходить до драк. Разразился конфликт и с Юрой, который после летней ссоры не только не затих, но, напротив, разгорался как пламя. Я перестал ходить домой с недавним закадычным приятелем, больше дружил с троицей Баль, Козырь, Опарин, но это только раззадоривало Юрку. Он постоянно вступал со мной в перепалки, пока, наконец, эти перепалки не стали заканчиваться потасовками. И вот однажды поздней осенью, когда мы возвращались после занятий, Юра стал наскакивать на меня. Довольно рано, не осмеливаясь ударить человека, я научился весьма ловко защищаться. Поэтому все попытки побить меня ничем не заканчивались. Я драться не хотел, наверное, даже побаивался, поэтому старался идти как можно быстрее. И надеялся, что, придя к себе во двор, окажусь в безопасности. Тем временем вокруг нас собралась группка мальчишек, которые всегда с радостным любопытством наблюдают за драками. Мой бывший приятель налетал на меня, а я только отмахивался портфелем, не осмеливаясь ударить в ответ, и при этом чувствовал стыд перед толпой. Наконец наш небольшой рой влетел во двор — и к нему присоединилось множество новых лиц. Среди них нашелся, кажется, и кто-то из моих приятелей, но в основном среди болельщиков толпились дворовые враги, в том числе Фьяна. И тут уж поднялось улюлюканье! В моего обидчика как будто влились новые силы. Все чаще наскакивал он на меня, а я, отшвыривая его в сторону, успевал пройти некоторое расстояние поближе к дому. Оставалось совсем немного, мы находились у подъезда Алика Перекрестова, и тут Фьяна со всей решительностью преградил мне дорогу. Пока я размышлял, не придется ли мне драться и с этим мальчишкой, Юра кинулся на меня и сшиб с ног.

Как уже говорилось, я научился довольно ловко драться, хотя, став постарше, понял, что дракой это назвать нельзя. Я перехватывал руки противников, фиксировал их, валил на пол, не давая двигаться. Иногда, захватив драчуна, приподнимал его и бросал оземь. В итоге я уходил неповрежденным, а мои противники оказывались посрамлены. Но то, что я никогда не бил кулаками, заставляло подозревать меня в слабости. И не напрасно.

Видимо, мои попытки отбиться и улюлюкающая толпа, от которой можно было ожидать помощи, и подтолкнули Юру к решительным действиям. Но я быстро вскочил на ноги и, скрутив руки противника, повалил его на ракушечниковый заборчик, ограждавший цветники. Юра отчаянно сопротивлялся, пытаясь приподняться, но раз за разом утыкался лицом в мягкий камень ограды. Не знаю, долго ли это продолжалось. Кажется, никто из дворовых ребят не осмелился подключиться к