Серебряное зеркало и другие таинственные истории - Агата Кристи

Жизнь бухгалтера не лишена драматизма. Когда ночью, пока весь мир спит, я просматриваю бесконечные колонки цифр, отыскивая улики, которые превратят почтенного олдермена в преступника, то сознаю, что моя профессия не так уж прозаична.

В понедельник я обнаружил первые доказательства растраты. Должно быть, ни один охотник за крупной дичью не испытывал такого азарта, впервые напав на след. Но я смотрю на два десятка гроссбухов и понимаю, через какие непроходимые джунгли мне предстоит гнаться за своей добычей, прежде чем я настигну ее. Тяжелый труд — но вместе с тем до чего увлекательная охота!

Однажды я видел этого толстяка на обеде в Сити. Его румяное лицо багровело над белой салфеткой. Он едва взглянул на бледного невысокого человека, сидящего на другом конце стола. Знай он, какая работа ожидает меня, он бы тоже побледнел.

6 января. Что за невероятная тупость со стороны врачей — предписывать пациенту отдых, когда об этом не может быть и речи! Ослы! Ведь это все равно, что сказать человеку, по пятам за которым гонится волчья стая: «Все, что вам нужно, — это полный покой». Мои подсчеты должны быть закончены в срок, иначе я упущу свой шанс, который выпадает один раз в жизни, — как же я могу отдыхать? Я возьму неделю-другую отпуска после суда.

Наверное, мне вообще не следовало обращаться к доктору. Но я становлюсь мнительным и нервозным, когда в одиночестве сижу над книгами по ночам. Боли я не чувствую — только тяжесть в голове, и временами темнеет в глазах. Я думал, мне поможет успокоительное: какой-нибудь бромид, или хлорал, или что-то еще в этом роде. Но бросить работу!.. Абсурдно даже предлагать мне такое.

Это вроде бега на длинную дистанцию: поначалу бывает не по себе, мучает сердцебиение, одышка, но если у вас достаточно мужества, чтобы не останавливаться, приходит второе дыхание. Я продолжу работу и буду ждать второго дыхания. Если оно никогда не придет — все равно, я не перестану работать.

Две книги уже проверены, и я прилежно тружусь над третьей. Мошенник ловко заметал следы, но я повсюду нахожу их.

9 января. Я не собирался снова идти к врачу, и все-таки пошел. «Нервное напряжение грозит вам полным расстройством здоровья и даже потерей рассудка», — хорошо сказано, коротко и ясно. Что ж, я собираюсь и дальше подвергать свои нервы перенапряжению, а здоровье — опасности. Но пока я могу сидеть на стуле и водить пером по бумаге, я буду идти по следу этого старого греховодника.

Кстати, здесь надо упомянуть о тех необычных ощущениях, которые заставили меня нанести второй визит доктору. Я намерен подробно описывать мои впечатления и чувства, потому что они интересны сами по себе («любопытное психофизиологическое исследование», как сказал врач) и еще потому, что я совершенно убежден: со временем они покажутся мне смутными и нереальными, наподобие грез между сном и явью. А сейчас, пока они еще свежи, я могу точно фиксировать их и заодно хотя бы изредка отдыхать от занятий.

В моей комнате есть серебряное зеркало — подарок друга, любителя древностей. Я случайно узнал, что он купил его на распродаже и понятия не имеет о его происхождении. Это большая вещь, шириной в три фута и высотой в два. Оно стоит слева от стола, за которым я пишу. Рама плоская, толщиной дюйма три или около того, и очень старая; слишком старая, чтобы можно было определить ее возраст с помощью пробирного клейма или по другим признакам. Стекло с косой огранкой по краям отражает предметы с той замечательной четкостью, какая свойственна, по моему мнению, лишь зеркалам, изготовленным очень давно. Когда глядишься в них, возникает иллюзия перспективы, которую неспособны создать современные зеркала.

Оно расположено так, что, сидя за работой, я вижу в нем только отражение красных оконных штор. Но вчера вечером произошла удивительная вещь. Я работал несколько часов подряд. Снова и снова мне приходилось останавливаться, чтобы дать глазам отдохнуть. И вот, в один из таких перерывов, я ненароком взглянул на зеркало. Оно выглядело очень необычно. Красные занавески больше не отражались в нем. Стекло потемнело и словно бы наполнилось туманом, не на поверхности, которая блестела как сталь, а где-то далеко в глубине. Под моим пристальным взглядом туманное пятно, казалось, стало неспешно вращаться то в одном, то в другом направлении, пока не сгустилось в плотное белое облако, медленно кружащуюся спираль. Дымный сгусток был настолько вещественным и реальным, а я — настолько здравомыслящим, что мне захотелось проверить, не горят ли занавески. Но в комнате все было спокойно, неподвижно и тихо, если не считать тиканья часов и вращения странного мутного облака в самой толще старого зеркала.

Пока я смотрел на него, туман, облако или дым — называйте как хотите — сконцентрировался и уплотнился в двух точках, расположенных совсем близко друг к другу. Крайне заинтересованный, но ничуть не испуганный, я понял, что эти точки — глаза, глядящие в комнату. Можно было различить и очертания головы (судя по волосам, женской), но очень размытые. Только глаза выделялись отчетливо, темные, сверкающие, полные страстного чувства. Но был ли это ужас или гнев, я не могу сказать. Никогда еще я не видел глаз настолько выразительных и живых. Взгляд не был устремлен на меня — он скорее блуждал по комнате.

Когда я выпрямился и провел рукою по лбу, изо всех сил пытаясь собраться с мыслями, очертания головы исчезли, слившись с туманом, зеркало медленно прояснилось, и снова в нем отражались красные занавески. Скептик, разумеется, скажет, что я задремал над своими цифрами и все это приснилось мне. На самом деле я и не думал спать. Впрочем, я тоже мог бы усомниться в реальности виденного и сказать себе, что это субъективное впечатление — химера, порожденная больными нервами, усталостью и бессонницей. Но почему видение приняло именно такую форму? Кто эта женщина и что за ужасное чувство я прочел в ее удивительных темных глазах? Они словно стоят между мной и моей работой. Впервые я сделал меньше, чем взял за правило делать ежедневно. Возможно, по этой причине сегодня вечером у меня не было никаких странных ощущений. Завтра я должен встряхнуться и наверстать упущенное.

11 января. Все в порядке, дело идет успешно. Я расставляю сети, одну за другой, вокруг нашей дичи. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Он еще может остаться победителем, если у меня сдадут нервы. Зеркало, как барометр, показывает степень моей усталости. Каждую ночь я замечаю, что оно темнеет перед тем, как я закончу работу.

Доктор Синклер (кажется, он психолог или что-то в этом роде) так заинтересовался моим рассказом, что зашел сегодня поглядеть на зеркало. Я заметил, что на металлической раме, с оборотной ее стороны, нацарапана какая-то надпись старинными буквами. Он исследовал ее с помощью лупы, но не слишком преуспел. «Sanc. X. Pal.» — вот и все, что ему удалось прочесть, и больше мы ничего не добились. Он советует мне убрать зеркало в другую комнату. Но ведь, по его же словам, мои видения — лишь симптомы болезни. Опасность кроется в ее причине. Не зеркало, а двадцать бухгалтерских книг — вот что надо бы унести отсюда прочь… если б я только мог это сделать. Сейчас я проверяю восьмую из них, так далеко я уже продвинулся.

13 января. Пожалуй, напрасно я не избавился от зеркала. Прошлой ночью я пережил нечто совершенно невообразимое. Но происходящее так занимает, так увлекает меня, что я не хочу расставаться с зеркалом даже теперь. Что же все это значит?..

Был примерно час ночи, я уже закрывал книги, собираясь ложиться спать, и вдруг увидел ту женщину прямо перед собой. Вероятно, первая стадия, когда за стеклом сгущался туман, прошла для меня незамеченной, и теперь незнакомка явилась во всей красе, как будто на самом деле оказалась здесь. Маленькая фигурка, но отчетливо различимая — настолько, что любая черта, даже каждая деталь одежды врезалась мне в память. Женщина сидит слева. Какой-то темный силуэт склоняется возле нее (я смутно вижу, что это мужчина), и дальше, позади них — облако, в котором проступают другие фигуры. Они движутся. То, на что я смотрю, не просто картина, — это сцена из жизни, подлинное событие. Женщина наклонилась, дрожа. Человек рядом с нею жмется к земле. Неясные фигуры жестикулируют, делают резкие движения… Любопытство поглотило все мои страхи. Досадно, когда видишь так много и не в состоянии увидеть больше.

Но я могу, по крайней мере, точно описать эту женщину. Она очень красива и совсем молода — думаю, не старше двадцати пяти лет. У нее прекрасные темные волосы теплого каштанового оттенка, отливающие золотом. Маленькая плоская шапочка сплетена из жемчужных нитей. Лоб высок — несколько выше, чем допускают идеальные пропорции, но это придает выражение властности и силы лицу, которое иначе было бы слишком женственным и мягким. Тонкие брови грациозно изогнуты над тяжелыми веками. И, наконец, эти удивительные большие глаза — такие темные, полные непреодолимого ужаса, гнева… Только самообладание и гордость удерживают ее от явного безумия. Щеки бледны, губы побелели от мучительной боли. Округлый подбородок и шея изящно очерчены. Женщина сидит, наклонившись вперед, в напряженной позе, словно окаменев от страха. На ней платье из черного бархата. Драгоценный камень мерцает на груди, как пламя, и золотое распятие отсвечивает в тени. Такова эта леди, чье изображение до сих пор живет в старом серебряном зеркале. Насколько ужасным должно быть событие, оставившее такой глубокий след, что даже сейчас, много веков спустя, достаточно восприимчивый человек может его увидеть!