Вперед и с песней - Марина Серова

— Это гостиная, — пояснил Адам Егорович. — Здесь мы можем остановиться, передохнуть и все обговорить. Как видите, все комнатки у нас небольшие по размеру, но неплохо оборудованные. Отдельно имеются лаборатория, рабочий компьютеризированный кабинет, спальная, столовая, душ — я вам их тоже покажу. Но пока лучше присесть здесь. Признаться, меня сильно утомила сегодняшняя вылазка.

И Адам Егорович буквально упал в мягкое кожаное кресло, снял очки и со страдальческим видом потер глаза, показывая, что ему требуется хотя бы несколько минут отдыха.

Я не возражала, потому что мне тоже требовалось время, чтобы как следует осмотреться вокруг и перестать чересчур сильно всему удивляться.

Хотя в первую минуту сделать это было очень трудно.

Гостиная в этом каменном бункере на глубине ста с лишним метров (на всякий случай я пыталась считать про себя шаги) представляла собой небольшую комнату, со вкусом обставленную шикарной мебелью, ярко освещенную красивейшей люстрой и оснащенную множеством приятных глазу мелочей, вплоть до букета цветов в высокой восточной вазе и картинок на стенах в резных рамочках.

Но больше всего меня поразило, что в комнате было три окна на разные стороны и из каждого открывался совершенно великолепный вид.

Из первого окошка был виден морской пейзаж с закатным розоватым солнцем и уходящим за горизонт белым корабликом, в другом проглядывала могучая горная вершина, а из третьего обозревалась как бы с высокой горы бескрайняя равнина с маленькими, словно игрушечными, домиками и деревьями. От всего этого буквально захватывало дух.

Подойдя к одному из окон вплотную, я разглядела тончайшую, в мелких дырочках ткань экрана, на которой сияли сейчас в лучах солнца горные вершины — но как же искусно все было сделано!

— Что, нравится? — устало приподняв веки, заметил мой интерес Адам Егорович. — Мне первые два месяца тоже нравилось, а сейчас я уже не обращаю на эту игрушку ни малейшего внимания. Мало того, она даже раздражает меня. Кстати, картинки можно менять…

Он взял с журнального столика пульт, и на каждом из трех окон с бешеной скоростью закружились всевозможные пейзажи: степи, джунгли, пустыни, горы, льдины, улицы городов.

— Японская игрушка, — пояснил, закончив демонстрацию, Адам Егорович. — Здесь многое сделано по японской модели. Но учтите — только внешний антураж, не более того, об остальном мы с вами договорились.

— А… воздух? — спросила я озадаченно.

С самой первой минуты меня особенно поразило, что из распахнутых ненастоящих окон действительно доносился вполне ощутимый свежий ветерок, настоящий морской бриз. И это в каменном-то мешке!

— Тем более, — улыбнулся Адам Егорович. — В этом отношении японцы давно всех превзошли. Воздух, кстати, тоже можно настраивать по своему вкусу: хочешь, горный, хочешь, морской или степной. Но он всегда будет безупречно чистым, насыщенным кислородом, это гарантировано. Честно признаться, меня сегодня наверху особенно убило, как там у вас сильно загазовано. Я думал, даже в обморок упаду с непривычки. И теперь голова ужасно болит. Ну, ничего, не обращайте внимания, я сейчас приму какое-нибудь лекарство, и мы вернемся к нашему делу.

Адам Егорович взял со стола стакан, не вставая с места нажал в дверце шкафа какую-то кнопку, и оттуда журчащей струйкой полилась вода.

— Минералка, — пояснил Адам Егорович. — Здесь всякая есть, но я все равно предпочитаю наш нарзан. Есть также шампанское, голландское пиво, чтобы в выходные дни устраивать организму допустимую релаксацию. Хотите?

— Нет, спасибо, — сказала я, помня, что нахожусь все же не в стране чудес, а в странной лаборатории, где дружат с чумой, холерой и прочей гадостью. — Я уж лучше наверху своей родной попью, хлорированной…

Ну кто бы мог подумать, что на самой задрипанной окраине Тарасова, под каким-то сараем, оборудованным под больничный морг, могут быть такие чудеса! Честно говоря, я все еще плохо верила своим глазам, ушам, а также осязанию и обонянию, настолько все вокруг казалось маловероятным.

Но Адам Егорович уже налил мне в высокий бокал шампанского, которое действительно на вид было искристым и на редкость ароматным, а ногой подтолкнул в мою сторону журнальный столик, на нижней полке которого лежали всевозможные фрукты и сладости. Это еще больше напомнило сказку, где невидимые руки накрывали гостям скатерти-самобранки, постилали мягкие постельки, а тихие голоса пели колыбельные песенки.

Но при этом я хорошо помнила, что где-то рядом, за стеной, в пробирочках таились и невидимые «чудища» — все эти палочки чумы, холеры и прочие «прелести жизни», и потому угощаться яствами с «волшебного столика» все же не рискнула.

Еще раз оглядевшись вокруг, я вдруг вспомнила рассказ Адама Егоровича: как, и такую роскошь должны будут скоро засыпать землей? Поистине непостижимо.

Но, с другой стороны, мне-то какое до этого дело?

Мне нужно найти похитителя пробирок, который сегодня утром сбежал с ужасным грузом из своего искусственного рая, скрылся в неизвестном направлении.

— Самое печальное, что Валечка не вернулся, — тяжело вздохнул Адам Егорович. — А я в глубине души так на это надеялся, так надеялся… И теперь я просто снова поражен в самое сердце.

— Не надо опускать руки раньше времени, — сказала я строго, видя, что Адам Егорович начал снова безжизненно закатывать глаза к потолку. — Давайте перейдем к делу. Существует ли у вас какая-нибудь собственная версия по поводу того, почему исчез Лепесточкин? Пусть даже совсем условная?

— Я так думаю — женщина, — потирая виски и морщась от головной боли, пробормотал Адам Егорович. — Но предупреждаю — это не больше чем просто мое личное предположение. И виной всему — опять-таки мое возмутительное попустительство.

— Ну, я думаю, вы тут ни при чем…

— Нет, при чем, еще как при чем, — быстро закивал головой Адам Егорович. — Я совершенно не придал значения, когда Валентин рассказал мне, что подружился с какой-то дурочкой из здешней больницы — тут некоторых, наверное, самых неопасных пациентов выпускают погулять.

Так вот, некая Лилия… Или нет — это моя соседка звалась Лилией. Но я точно помню, что он тоже называл какое-то цветочное имя — Роза или Лилия, Розалия, Ромашка… Нет, Ромашка — это уже мужское. В общем, я тогда еще подумал: надо же — имя, как цветок, и вроде как у той моей соседки. И сама, наверное, как цветочек. Про себя, разумеется, подумал. Насколько я понял, пару раз они разговаривали, но не думаю, что часто. Валечка даже угостил ее ананасом, виноградом, авокадо и прочей чепухой, которой у нас тут заморожено до скончания века. Хотя, если так задуматься, до скончания осталось всего-то меньше года, извиняюсь за невольный каламбур. Но я не думал, что эта безобидная, так сказать, благотворительность может привести к таким последствиям. Ужасно!

— Значит, Валентин Валентинович, насколько я поняла, все же покидал время от времени вашу «подводную лодку» в степях Поволжья? — заинтересовалась я подробностями жизни этих странненьких ученых.

— Да, разумеется. Разве я вам еще не сказал? Два раза в месяц мой ассистент — а Лепесточкин числится здесь именно в таком качестве — по контракту имеет законное право подняться на землю, для того чтобы сделать необходимые покупки — опыт показывает, что невозможно на три года обеспечить лабораторию абсолютно всем, вплоть до мелочей. Особенно это касается корма и витаминов для мелких подопытных зверушек и насекомых. Кроме того, ассистенту положено проверять, как происходит накопление банковского счета, чтобы таким образом осуществлять некий контроль за нашими шефами, так сказать, в чисто демократическом духе. Газеты, журналы, письма мы получаем по компьютерной сети, но все же некоторые местные новости территории, на которой размещена лаборатория, приходится отслеживать самим.

Так вот, вчера был день как раз такого выхода. Валентин, как обычно, через два часа вернулся домой — я обратил внимание, что он был чем-то взволнован, но ничего мне рассказывать не стал, а я и не настаивал, решил деликатно подождать, когда он сам захочет поговорить. Но он ничего не говорил. А ночью — исчез.

— Когда вы это обнаружили?

— Я обнаружил его исчезновение, а также пропажу некоторых живых вирусов только в шесть часов утра, когда мы обычно встаем и приступаем к зарядке.

— А вашего ассистента не могли, допустим, похитить?

— Исключено, — вздохнул Адам Егорович. — Система запоров такова, что сюда может войти и выйти отсюда только тот, кто знает код и сложную систему шифров. Это всего три человека.

— Три? Вы сказали — трое? — удивилась я. — Но до сих пор я думала, что вы работали здесь только вдвоем?

— Последние две недели так и было, — ответил Адам Егорович. — Вообще-то бактериологическая лаборатория типа «мини», как наша, всегда рассчитана на трех человек. Психологи считают, что это оптимально-минимальное количество сотрудников, которое способно нормально просуществовать в условиях полной изоляции в течение трех лет.