Железный класс - Альдо Николаи

Бокка. То есть врач тебе сказал такое…

Палья. Врач ничего такого у меня не обнаружил. Но врач тут ни при чем.

Бокка. А кто при чем?

Палья. Моя дочь.

Амбра (возвращается с бутылкой виски и стаканом). Вот и я. Быстро, правда?

Бокка. Как на крыльях. Можно было и не спешить.

Амбра. Я умею быстро, когда захочу. Ну, как он себя чувствует?

Бокка (с заметным раздражением). Лучше, лучше.

Амбра. Один глоток, и все пройдет. (Наливает и протягивает стакан Палье.)

Палья. Нет, сначала Бокке.

Амбра. Ему-то зачем?

Палья. Ему сейчас нужнее, чем мне. (Отдает стакан Бокке, тот пьет.)

Амбра. Как вам мое виски, господин Бокка?

Бокка. По мне, лучше граппа. Ему тоже налейте.

Палья (берету Амбры стакан и пьет). Ох, прогревает.

Амбра. Это сосудорасширяющее. Я тоже порой глотаю, чтобы всякие страхи отогнать.

Палья. Забери пальто, Бокка, уже все.

Бокка. Да ладно, обойдусь…

Палья. Забери, забери… Мало тебе одного хворого, еще и ты решил простудиться?

Бокка (надевает пальто и с ненавистью глядит на Амбру, которая до сих пор не ушла). Если вам нужно идти, мы не обидимся.

Амбра. Идти куда?

Бокка. Домой.

Амбра. Зачем?

Бокка. Отнести бутылку.

Амбра. Ничего. Здесь ее никто не украдет. Что это, господин Палья, вы плачете?

Палья. Нет-нет. Не плачу.

Амбра. А слезы?

Бокка. Это от виски. Когда примешь крепкого, слеза прошибает. (Подмигивает ему.) Отдыхай, Палья, отдыхай, как ты обычно отдыхаешь.

Амбра. Что значит обычно? (Тихо, Бокке.) У него это уже бывало? Он поэтому ходил к врачу? Что-нибудь с Сердцем?

Бокка (отведя ее подальше от скамьи, где Палья, кажется, задремал). Он ходил вовсе не к врачу.

Амбра. Как не к врачу?

Бокка. Но, умоляю, пусть это останется между нами. Он только что, как вам сказать… с любовного свидания, что ли.

Амбра. Он? Вы серьезно?

Бокка. У него, видите ли, есть подружка.

Амбра. У него? У Пальи?

Бокка. Да, девушка… лет двадцати.

Амбра. Неслыханно. Вы меня разыгрываете…

Бокка. И не думаю. Это чистая правда. Зачем мне врать. Прелестная девушка, вы бы видели. Влюблена в него по уши.

Амбра. Нет, в самом деле?

Бокка. Смотрите, какой он бледный. Круги под глазами. От слабости, вы ж понимаете.

Амбра. Ну, знаете, вы не станете утверждать, что в его возрасте…

Бокка. Я вас уверяю! Слава Богу, не в первый раз! Сначала ему всегда плохо, потом он спит на скамейке, а когда проснется, кровообращение уже в порядке и самочувствие лучше прежнего. Видите, как спит?

Амбра. А я-то волновалась…

Бокка. Лучше отнесите обратно виски и дайте ему отдохнуть. Я тут посижу.

Амбра. Ничего себе, я-то считала его серьезным мужчиной.

Бокка. И у самых серьезных бывают свои слабости.

Амбра. Но в таком возрасте что он может?

Бокка. Да за ним молодому не угнаться. Крепкий как дуб.

Амбра. Вы смеетесь… Он же на ногах не держится.

Бокка. На ногах, может, и не держится, зато все остальное в полном порядке. И еще как! Видите, не выходит по-вашему, что, мужчины в возрасте — ни рыба ни мясо. Вот — яркий пример настоящего мужчины в возрасте.

Амбра. Фу, какая гадость!

Бокка. Мужская природа, знаете ли…

Амбра. Но, продолжая в таком духе, он себя погубит.

Бокка. Я ему то же самое твержу. А он отвечает — его вполне устроила бы такая смерть. Вы, кажется, чем-то расстроены, госпожа Амбра?

Амбра забирает свои вещи и удаляется.

Всего наилучшего, синьорина! (Торопится к Палье.) Эй, открывай глаза, я ее прогнал отсюда.

Палья. Чего ты ей наговорил?

Бокка. Потом, потом… давай, рассказывай все по порядку.

Палья. Дочь возила меня к монашкам. А точнее, к их врачу на осмотр.

Бокка. К каким монашкам?

Палья. Обыкновенным. В черных рясах. Уже все документы готовы, медосмотр — последняя формальность. Первого числа меня переселяют… Понимаешь? Через две недели…

Бокка. Как же так? Родная дочь тебя даже не спросила?

Палья. Нет.

Бокка. Мерзавка! Последняя шлюха так не поступит со своим отцом.

Палья. У нее свои доводы: говорит, мы не можем жить вместе; там, где я сплю, говорит, в маленькой комнате, должен спать Марчелло — ему уже семнадцать; говорит, мужу ее надоело меня содержать; мол, они поэтому без конца ссорятся; говорит, монашки с медсестрами обеспечат мне настоящий уход; она, мол, смертельно устает на работе, оттого злится и нервничает; говорит, Артур с Америго тоже согласны; они, мол, все вместе решились на это ради моего же блага; говорит, будут по очереди ездить ко мне каждое воскресенье.

Бокка. Ах, вот как! Стало быть, твои дети успели забыть про все, что ты для них сделал!

Палья. А то твои помнят.

Бокка. Но мои не гонят меня в приют для престарелых.

Палья. Дома ты им дешевле обходишься.

Бокка. Ладно, ты моих детей не суди. Суди своих.

Палья. Я сужу, сужу. Впору биться головой об стену. Первого числа, понимаешь?

Бокка. Есть еще две недели. Еще все может случиться.

Палья. Что случится? Что я помру, вот и все.

Бокка. В какой-то стране, на Востоке, что ли, с наступлением зимы стариков уводят в горы и там бросают на снегу.

Палья. Болтаешь, право…

Бокка. Если бы этот обычай существовал у нас, мы бы хоть померли вместе; взялись бы за руки да и померли.

Палья. Не будь я стариком, клянусь, бежал бы.

Бокка. Так беги!

Палья. Куда мне в мои-то годы? Я стар, одинок.

Бокка. Я пойду с тобой!

Палья. Ты?

Бокка. Я.

Палья. А тебе что бежать?

Бокка. Чтобы вместе.

Палья. Чтобы… я не один?..

Бокка. Да, и чтобы не видеть больше снохи, сына и всех остальных; чтобы не слышать их голосов, их ругани; чтобы спать спокойно, забыв обо всем и обо всех.

Палья. Но ты же сколько раз говорил: твои дети добрые. Любят тебя.

Бокка. Мне было стыдно говорить плохое о собственных детях. Для них я всего лишь обуза. Обуза. Сын со мной не разговаривает. Ни единым словом не обмолвится. Остальных я вовсе не вижу; младший, Марио, уж два года не навещает. Дают понять, что зажился на этом свете, пора, мол, и честь знать. Сноха из экономии кормит меня одним супом, а вино разбавляет. Другое вино в кладовой, в холодильнике у нее все на счету. И если я что-нибудь возьму, она при внуках обзывает меня вором. Постель мою стелить отказывается и говорит такое… не приведи Господь. Мой сын все слышит, но молчит. Он меня не выносит и ждет не дождется, когда помру.

Палья. Я давно понял, что жизнь твоя не сахар. Неужели нельзя ничего придумать?

Бокка. Слушай, как тебя, давай убежим, а? Уедем отсюда. У меня сберкнижка есть. Им ничего о ней не известно. Мне удалось кое-что скопить. Там немного, но нам с тобой на несколько месяцев хватит.

Палья. И ты всерьез думаешь бежать?

Бокка. Слава Богу, не в первый раз.

Палья. Быть не может!

Бокка. Я убежал из дому, когда мне было девять лет. Если бы не та старуха в поезде, которой я все рассказал и которая меня выдала, то добрался бы до деревни. Помнишь, мы говорили?.. Там круглый год тепло, и живут добрые люди.

Палья. И ты хочешь наконец добраться до той деревни?

Бокка. Да. Мы заживем другой, новой жизнью. Там море: будем каждый день кататься на лодке. Ты грести умеешь?

Палья. Нет, не умею.

Бокка. Научишься… Мы научимся. Мы хоть старые, да сильные. Видал, какие мускулы? Нас рыбаки научат, мои друзья. Помню, один был совсем старый, с белой бородой; сажал меня на колени и рассказывал про сирен, про дельфинов и чаек… То-то удивится старик, когда я появлюсь такой же старый, как и он сам. Люди все будут рады нам помочь. Отыщут комнату, дадут прислугу, чтобы готовила. Сноха-то и близко не желает подходить к моему белью. Даже тарелки с ложками и стакан моет отдельно. Ей противно все, к чему я прикасаюсь, словно прокаженный какой. Говорит: ты старик и молчи. Вот она увидит, на что способны два отвратительных старика. И поплатится. Собственные дети заставят ее поплатиться. Вчера старший назвал отца, то есть моего сына, рогатым. Понял? И мне стало так приятно, что я чуть было его не расцеловал…