История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей - Иштван Фекете

Высокий мужчина недовольно заморгал глазами.

— Пиши, студент, пиши, — простонала умирающая, собрав последние силы. — Дом и утварь в нем пусть отойдут внучке Агнеш.

Пока семинарист записывал распоряжения старухи, между Агнеш и Иштоком Рацем разгорелся спор. Ишток толковал слова умирающей так, что к движущемуся имуществу относятся, помимо скота, также и стол, стулья, котел и скамейки, то есть все, что с ногами-ножками. Агнеш же понимала под этим лишь то, что способно передвигаться само по себе, то есть скот: «Нет, дядя Ишток, — возражала она, — послушать тебя, так и вилки-ножики твоими окажутся. Да только я все равно не позволю тебе забрать их из дому».

Больную этот спор ничуть не смутил, а может, она и не слышала его. Старуха продолжала диктовать свое завещание:

— Наличные деньги, тысячу талеров, унаследует младший внук мой Ференц Мохораи, но только когда ему исполнится двадцать четыре года.

Ференц Мохораи, тринадцатилетний мальчишка, в тот же миг соскочил с печки и закричал:

— Где они, эти тысяча талеров? Давай мне их сейчас же и можешь себе помирать!

— Цыц, сверчок! Как смеешь ты, неблагодарный, гак разговаривать с бабушкой?

На желтом лице умирающей появилась слабая улыбка в знак того, что любовь ее к сорванцу отнюдь не стала меньше от этой выходки. Старуха нежно взяла внука за руку.

— Ой, какая холодная у тебя рука, бабушка! Отпусти меня!

— Ладно, ладно, ступай ложись спать! Только прежде подойди к свету, взгляну я на тебя еще разок.

— Погоди, я причешусь сперва.

Пока старуха болтала с внуком, лицо ее заметно просветлело. Тем временем Агнеш принесла Лаци крынку простокваши и большую краюху хлеба.

— Будем еще что-нибудь писать? — нетерпеливо спросил старуху Пишта…

— Погоди-ка… земля, деньги, утварь, движимость… нет, больше ничего не осталось. Хотя постой! А мои любимые собачки? На кого же мне оставить песиков? — Умирающая на минуту закрыла глаза, задумавшись, и болезненным голосом забормотала: — Собачки? Да, собачки… Подождите, а студенты-то? — почти весело воскликнула вдруг старуха. — Вам я оставлю своих песиков, семинаристы!

При этом она так страшно оскалила зубы, что студентам стало не по себе. Бодрствовавшие родичи усмехнулись, переглянувшись друг с другом, но Пишта отвечал почтительно:

— Спасибо вам за доброту вашу. Да только куда нам с ними? Нам и самим-то есть нечего.

— Кто же вы такие? Куда вы и почему бредете?

— Сироты мы, некуда нам идти, поэтому и бродим мы, ищем счастья.

— Счастья? — зашипела старуха и взволнованно захлопала рукой по клетчатой наволочке своего пухового одеяла. — А что, если я и есть ваше счастье? Может же оно иногда и под видом умирающей старухи по земле ходить! Что вы знаете, сморчки, о счастье! Берите, берите себе моих двух собачек. Вот увидите, они вам понадобятся. Как знать, может, они очень даже вам пригодятся! Нечем, говорите, их кормить? Эй, Бодри, Драва!

На зов из-под кровати вылезли две самые обыкновенные маленькие пастушьи овчарки: мохнатые, с лохматыми хвостиками, одна — чисто белая, а другая — черная как смоль.

— Ну как, хороши мои песики? Подойди ко мне ты, черная Бодри! Полижи мою костлявую руку, вишь, какой у тебя теплый язык. Завещаю тебе три золотых талера, чтобы не сказала ты, что плохая у тебя была хозяйка, а тебе, Драва, хватит и одного талера. Знаю я, с тебя и одного довольно будет. — Сунув руку под подушку, старуха вытащила мешочек и отсчитала из него на один угол стоявшего перед нею столика три талера, а на другой — один.

— Ну, семинаристы, выбирайте теперь, кому какая собака. Хе-хе-хе! Давай ты первым, который мне завещание писал!

— Я уступаю право моему младшему братишке, — отвечал Пишта. — Пускай он первым выбирает.

— Я беру себе собаку с одним талером! — без колебания решил Лаци.

Старуха осклабилась сатанинской улыбкой.

— Молодцы ребята, молодцы! Вы наверняка найдете свое счастье. Подумать только, какие! Каждый друг другу уступает собачку с большим наследством.

Умирающая покачала удивленно головой, да и задремала, совсем как здоровая, а родственники стали перешептываться:

— Она и не собирается умирать. Притворилась только, чтобы нас к себе созвать.

Однако к утру старуха все же умерла, а студенты, переночевав на сеновале, отправились дальше, сопровождаемые двумя собаками…

Псы словно знали, какой кому принадлежит: белый бежал возле Лаци, а черный послушно трусил следом за Пиштой.

До самого вечера брели семинаристы по неезженым дорогам, но ни собаки, ни бескрайняя алфельдская равнина не хотели отставать от них ни на шаг. Между тем Алфельд тогда еще не был нынешним океаном золотых колосьев, — гнилые болота далеко вокруг распространяли свое смрадное дыхание, камыши и трясины усеивали гигантскую степь, так что порой путникам приходилось давать по полверсты кругаля, чтобы обойти топкие места. Вдоль дорог нигде не белели, как теперь, приветливые хутора, и даже сумасшедшие ветряки не махали издали руками, зазывая к себе путника: «Сюда, сюда!»

Наконец, уже поздно вечером, подошли они к лесу.

Белый пес тотчас же побежал на охоту и вскоре вернулся со здоровенным зайцем в зубах.

— Ну, вот это собака! — воскликнул Пишта. — Теперь мы не пропадем с голоду. Зажарим зайца и съедим.

Они расположились под одним деревом, разложили костер, смастерили вертел, и немного погодя красное мясо освежеванного косого уже зашипело, поджариваясь на огне.

Подростки, устремив на зайца голодные взоры, с вожделением наблюдали за процессом жарения, а руки их были сложены, как будто они про себя молились:

— Огонек, огонек, поджарь нам поскорее зайчатинку!

Неожиданно за их спиной раздался густой баритон:

— Бог в помощь, ребята!

Семинаристы оглянулись: перед ними стоял рослый мужчина в одежде простолюдина.

— Бог в помощь! — приветливо отвечал Пишта.

— Что вы здесь делаете, хлопцы?

— Ужин готовим.

— Ага, зайца жарите? Где же вы его взяли?

— Собака поймала.

— Надеюсь, вы не собираетесь съесть его без меня?

Лаци улыбнулся.

— Верно, собирались. Потому что мы уже целый день ничего не ели.

— Тогда вам еще денек потерпеть можно. А я вот уже два дня без еды.

— Бог с вами, получите и вы третью часть зайца!

— Не так, сынок, не так делишь! Сколько вам обоим вместе лет?

— Брат мой на полтора года старше меня, а мне девятнадцатый пошел.

— Юнцы! Я в два раза старше каждого из вас. Значит, мне полагается в два раза больше мяса.

— Верно, но вы забыли о собаках. Им ведь тоже есть надо.

— Собакам и костей довольно, если говорить по справедливости…

— Если говорить по справедливости, собаке надо бы отдать всего зайца, потому что это она его поймала, — возразил Пишта.

— Ну, тогда забудем справедливость, — продолжал шутить незнакомец, — а договоримся по-дружески. Мне не надо никакой доли, но каждый из вас даст мне половину своей.

Юноши согласились. Пришелец уселся рядом с ними к огню, и они с аппетитом уничтожили бренные останки зайчишки. За ужином незнакомец спросил братьев: куда они идут и зачем?

— Мы удачи ищем.

— Эх, все-то ее ищут, да только мало кто находит. Удача повсюду, а это значит — нигде не задерживается она подолгу. Удача, ребятишки, такая озорница, что не стоит за ней блуждать по свету. Она и сама, коли захочет, к вам придет. А не захочет, не догоните вы ее, хотя бы и следом за ней бежали. Однако, я вижу, добрые вы ребята! Возьмите и меня с собой странствовать. Зовут меня Яношем Рожомаком. Вот увидите, пригожусь вам и я.

— А куда вы путь держите, дяденька?

— В Вену.

— Уж не к королю ли? — перебил его Пишта.

— Гм. Может статься, и к королю.

— Тогда мы с радостью пойдем вместе с вами. Ведь мы тоже хотим к королю попасть.

— Избегайте королей, детки мои, — насупив брови, предостерег ребят Рожомак. — Чего вам от короля нужно? Короли привыкли больше брать у людей, чем давать им.

— Мы хотим стать дворянами. А нам сказали, что только король может пожаловать человеку дворянство.

Путник рассмеялся.

— Вы что ж думаете, в Вене дворянство так же запросто раздают, как в Дебрецене колбасу? Для этого надо большие дела совершать.

— Ну так что ж? Мы совершим! — запальчиво воскликнул Пишта.

Старый шутник от смеха даже за живот схватился.

— Ох и чудак же ты, сынок! Вот было бы хорошо, если бы бедняков допускали туда, где большие дела вершатся.

За такими разговорами они примостились под деревом и проспали до рассвета. А поутру, уже втроем, они снова отправились в путь.

По дороге Янош Рожомак сказал двум братьям:

— Дам я вам, ребята, хороший совет. Поделите-ка вы между собою белый свет.