Слуга Империи - Раймонд Фейст

Мидкемийцы, к немалому облегчению Люджана, перестали изводить своей болтовней воинов, которым приходилось быть начеку. Теперь в воздухе явственно ощущался еще один запах, напоминающий едкий дым: процессия поравнялась с притонами, где шла торговля пагубным зельем из нектара цветков камота. Кто пристрастился к этому дурману, на того порой накатывали кошмарные видения и припадки бешенства. Воины, готовые к любой неожиданности, держали копья наперевес; Мара замерла, прижав к лицу душистый веер.

Носильщики слегка замедлили шаг, огибая угол, и один из шестов паланкина зацепился за грязный полог покривившегося косяка. Взгляду открылись несколько семей, сбившихся в кучки. Нищенские лохмотья едва прикрывали изъеденную язвами кожу. На полу посреди комнаты стоял чан тошнотворного варева, один на всех, а другой такой же чан, служивший отхожим местом, был задвинут в угол. На рваном одеяле сидела молодая мать, кормящая грудью хилого младенца; еще трое детей мал мала меньше примостились у ее ног. У всех был землистый цвет лица и болезненный, изможденный вид. Но Мара и бровью не повела: с самого детства в ней воспитывали убеждение, что боги посылают человеку ту судьбу, какую он заслужил своей прежней жизнью.

Шест вскоре высвободили. Пока носильщики разворачивались, взгляд Мары упал на приобретенных рабов, которых вели позади. Рыжеволосый великан что-то негромко сказал другому невольнику, лысеющему, широкому в плечах, который внимал каждому слову, исходившему от главаря. Их лица исказились от возмущения, а может быть, и от ужаса — властительница так и не поняла, что же вызвало у них смятение чувств, которое, по цуранским понятиям, нельзя было обнаруживать в присутствии посторонних, пусть даже этих оборванцев.

Хотя городские трущобы занимали совсем небольшой квартал, путь процессии оказался томительно долгим. Наконец впереди показалась излучина реки Гагаджин, стало светлее; вместо убогих жилищ вдоль дороги потянулись бесконечные мастерские, фабрики и товарные склады. Здесь обосновались скотобои, кожевенники, красильщики и другой ремесленный люд. Трубы изрыгали клубы удушливого черного дыма. На реке, у видавшей виды пристани, покачивались грузовые баржи и плавучие жилища. Лоточники наперебой предлагали свой товар хозяйкам и свободным от работы ремесленникам.

В этом квартале воинам Люджана пришлось прокладывать себе дорогу криками «Акома! Акома!». Кольцо вооруженных стражников еще плотнее сомкнулось вокруг паланкина властительницы. Рабов заставили сбиться в кучу; теперь они не могли даже посмотреть под ноги. В отличие от солдат, обутых в грубые сандалии, рабы, в том числе и носильщики, шли босиком, ступая прямо на острые камни, черепки и кучи нечистот.

Мара откинулась на вышитые подушки и опять закрыла лицо душистым веером. Она многое бы отдала, чтобы перенестись сейчас в свое имение, в открытые луга, вдохнуть благоухание свежих трав и полевых цветов. Но вот и дымные улицы остались позади. Их сменили кварталы побогаче, облюбованные ткачами, плотниками, гончарами, кружевницами, корзинщиками. Кое-где попадались ювелирные мастерские, которые можно было узнать по вооруженной охране у входа, а также парфюмерные лавки, куда захаживали нарумяненные женщины из Круга Зыбкой Жизни.

Солнце стояло в зените. Мару клонило в сон. Она благословляла судьбу, что выбралась наконец за пределы Сулан-Ку. Теперь можно было немного подремать, но кто-то из носильщиков, как назло, захромал. При каждом шаге Мару подбрасывало на подушках, и она сделала знак остановиться.

Люджан кивнул солдату, и тот произвел осмотр носильщиков. Действительно, один из них сильно поранил ногу, но, как повелевало его подчиненное положение и цуранское понимание чести, шел вперед, едва не теряя сознание от боли.

До имения оставалось еще более часа пути. Мидкемийцы, как назло, не умолкали; эта гнусавая, нечленораздельная трескотня могла кого угодно довести до белого каления. Их болтливость раздражала Мару едва ли не сильнее, чем вынужденное промедление.

Она подозвала Люджана:

— Прикажи рыжему варвару заменить носильщика.

Этот раб, похоже, был главным возмутителем спокойствия. У Мары, наглотавшейся трущобного зловония, немилосердно разболелась голова; нужно было во что бы то ни стало заставить рабов замолчать.

Воины немедленно вытолкнули рыжего вперед. Лысый здоровяк попытался было загородить друга, однако его отшвырнули в сторону. Он не устоял на ногах, но продолжал что-то выкрикивать; тогда рыжеволосый невольник успокоил его кивком и остановился у переднего левого шеста. Голубые глаза с интересом взирали на изящно одетую правительницу.

— Не сюда! — взорвался Люджан, вызвал вперед носильщика, стоявшего сзади, а варвара отправил на его место.

Прямо за спиной рыжего смутьяна тут же возник солдат с мечом наголо.

— Немедленно к дому, — бросила Мара, и носильщики присели, чтобы поднять паланкин.

Первые же шаги повергли ее в панику. Мидкемиец был на голову выше других; стоило ему выпрямиться, как паланкин накренился вперед. Мара начала сползать по шелковым подушкам. Если бы не стремительная реакция Люджана, который наотмашь ударил великана, чтобы тот держался вровень с остальными, правительница просто-напросто вывалилась бы из паланкина на виду у всех. Мидкемийцу пришлось сгорбиться и ссутулить плечи, отчего его кудрявая голова оказалась почти у самого полога.

— Этого еще не хватало! — возмутилась Мара.

— Представляю, как потирал бы руки Десио Минванаби, узнай он, что рабы уронили госпожу, — в первый раз улыбнулся Люджан, а потом предложил:

— Что, если одеть этих варваров как домашних слуг да отправить в подарок семейству Минванаби? Они успеют изрядно напакостить Десио, пока его первый советник прикажет их повесить.

Но Маре было не до шуток. Она поправила платье и вытащила из прически сбившиеся гребни. Все это время варвар не сводил с нее глаз. Через некоторое время он склонил голову набок, улыбнулся открытой улыбкой и заговорил на ломаном цурани.

Люджан обрушил на него поток брани:

— Пес! Презренный раб! На колени!

При этих словах один из воинов перехватил шест паланкина, а двое других скрутили невольника и бросили его в дорожную пыль. Их сильные руки пригвоздили его плечи к земле, но он все равно пытался что-то сказать, и тогда воин наступил ему на затылок.

— Как ты смеешь заговаривать с властительницей Акомы, грязный раб?! — выходил из себя Люджан.

— А что он хочет сказать? — негодование Мары почему-то сменилось любопытством.

Люджан подумал, что ослышался.

— Не все ли равно? Он — раб и должен знать свое место. Если даже у него есть зачатки разума, его дерзость бросает тень на тебя, госпожа.