Конец королевы - Властимил Шубрт

— Не мели чепуху! — резко прервала ее Катаржина. — Перестань чепуху молоть, — повторила уже спокойнее, потом встала, расстегнула «молнию» и действительно сняла джинсы. Перед нами во всей красе, до самых кружевных штанишек, предстали в длинные, стройные ноги. Но только на мгновение: она кинула джинсы на лавку и быстро села за стол.

— Твоя очередь, — кивнул Павел Гонзе. — Жаль только, что легко отделался…

Но, прежде чем Гонза что-то придумал, Катаржина предложила закончить игру.

— И так уже докатились, — недовольно заявила она, искоса глянув на Мирку. — Давайте возвращать фанты.

— Только за выкуп, — уточнил Борек. — Гонза, начинай! Тут уж мы совсем развеселились. Борек пел оперные арии, Павел отжимался двадцать раз от пола, а Зузана получила (задание лягнуть, поцеловать и шлепнуть по затылку любого из нас. Все это она проделала с Бореком, но лягала его и шлепала так осторожно, что выкуп мы ей не засчитали, а вместо этого отправили за водой для грога. Мирку заставили заплести Катаржине две косички, Катрин «за пережитые страдания» потребовала свои джинсы, но жюри решило, что она их не получит, потому что работала с нею мастерица и страдать ей не пришлось. Дошла очередь и до овчины, мы отправили за нею Павла, а Мирке пришлось-таки на ней кувыркаться. Фанты уже разыгрывали сразу по два, чтобы побыстрее шло дело, но на лавке их было еще полно. Зажав в руках очередные, Гонза провозгласил:

— Какой приговор тем несчастным, чьи фанты держу сейчас?

— Календарик! — крикнула совсем расшалившаяся Зузана. — Только календарик!

Гонза ухмыльнулся и вручил одни часы мне, а другие — Бореку.

— Ну вот, — проговорил Борек, — теперь с Аленкой полижемся.

Но я только показала ему язык.

— Обойдешься, дорогуша, не путай Далмацию с дирекцией. Это не мои часы, а Катаржинины.

Катаржина кивнула головой, надела часы на руку и обратилась к Бореку:

— Давай будем сидя?

Тот было согласился, но тут вмешалась Мирка:

— Ну уж нет! Никаких махинаций! Только стоя!..

— Ради твоих прекрасных глаз буду всем демонстрировать свои трусики, — попробовала возразить Катаржина.

— Вот и прекрасно! — спокойно ответила Мирка, по-кошачьи прищурив свои серо-зеленые глаза. — Но если ты возражаешь…

Снова неоконченная фраза и многозначительное молчание в ответ; похоже, она держала Катаржину в горсти и то и дело ей об этом напоминала. Эта загадка занимала меня даже больше, чем вероятная измена Павла.

Катаржина сердито поджала губы, но мигом взяла себя в руки, встала и отрезала:

— Что ж, если тебе приятно…

Они встали с Бореком спина к спине, и Гонза начал:

— Январь!

Катаржина повернула голову к окну, Борек — к печке. Гонза, конечно же, досадовал, что разыграл не свои часы, а Борека.

— Февраль! — произнес он, и на этот раз черная шевелюра Борека и забавные Катины косички повернулись к печи.

Так и пошло раз за разом: март — направо, апрель — налево… Под общий хохот и крик Гонза подвел окончательный итог:

— Одиннадцать!

Борек погладывал вокруг с видом Цезаря-триумфатора, Катаржина деланно улыбалась и теребила блузку, потом произнесла: «Господи, благослови!» — и подставила губы. Вся компания хором вела счет, а мне вдруг пришло в голову, что не Павел, а Борек Катаржинин «драгоценнейший», из-за него она приехала сюда. Он целовал ее всерьез, а она ему всерьез отвечала. В тусклом свете керосиновой лампы я отчетливо различала, как раскрываются и сжимаются губы целующихся, и каждый поцелуй длился чуть дольше предыдущего.

— Одиннадцать! — выкрикнули мы в последний раз.

Катаржина тут же села, а Борек одним духом выпил стаканчик сливовицы. Затем выкуп фантов продолжился. Чтобы получить обратно свой пояс, Гонзе пришлось признаться мне в любви, и он принялся уверять меня, что Павел всего лишь деревенский лоботряс или паршивый евнух из гарема персидского шаха, словом, порол чушь на полном серьезе. Мы надрывали животики от смеха, а мне, видно, хмель ударил в голову. Я ошалела, но чувствовала себя прекрасно. Павел держал меня за руку, и я про себя просила у него прощения. Катаржина получила назад свое ожерелье за джайв с Гонзой, транзистор орал на полную мощь, и королева Ядрана не отлынивала: то ли опасалась очередного Миркиного «о Господи», то ли подействовали грог и сливовица, но она свалила две из трех свечек и выкомаривала как припадочная, только ее девчоночьи косички свистели в воздухе.

Примерно так же выкупались и другие фанты. Тем временем настроение у нас поднималось, а моральный уровень падал, пока наконец все вещи не вернулись к своим хозяевам.

Борек поймал по радио музыку для полуночников, и все кинулись танцевать. Я танцевала с Павлом, Гонза — с Миркой, потом с Зузаной, но та почувствовала себя плохо и отправилась во двор, на свежий воздух. Я пошла за нею, но она отослала меня обратно. Так же, как и Борека, который, как ни странно, тоже там очутился. Когда я вернулась на кухню, уже и последняя свеча не горела, керосиновую лампу мы потушили еще раньше, по радио передавали какую-то сладенькую мелодию, и между печкой и постелью не столько танцевали, сколько обнимались две пары.

Нашарив на столе зажигалку, я закурила сигарету. За этот краткий миг я успела заметить, как целуются Мирка с Гонзой. Чуть дальше мелькнула перед глазами и вторая пара — Павел с Катаржиной. Вернее, всего лишь одна деталь: рука Павла, которая заползла под тонкую ткань Катаржининых штанишек.

Заметив огонек зажигалки, Катаржина тут же отстранилась от него.

Я почувствовала себя оскорбленной. Значит, все эти поцелуйчики с Бореком — хорошо продуманный обман. Значит, «любимчик» Катаржины все-таки Павел.

Я погасила зажигалку и пошла спать.

3

Вернувшись в комнату Зузаны, Павел сел на краешек постели и боязливо потрогал руку Катаржины. Борек стоял у стены, опустив плечи, и бессмысленно пялился прямо перед собой, Мирка, нахохлившись, пристроилась на табуретке у самой двери, левой рукой она прикрывала свое испуганное лицо, правую зажала между коленями. Тусклый свет коптящей керосиновой лампы скупо освещал комнату. Едва я ступил вперед, как моя тень, точно погребальный саван, упала на мертвую Катаржину.

Павел встал и произнес сдавленным голосом:

— Она совсем холодная. Она мертва уже… — Он помолчал, развел руками и неуверенно закончил: — Уже довольно давно.

Никто из нас не откликнулся.

— Мы разошлись около часа, — продолжал Павел. — Я ее больше не видел. Мы с Аленой сразу же ушли наверх… — Он отвернул рукав свитера и бросил взгляд на часы. Чтобы разглядеть стрелки, повернул руку к свету. — Сейчас полчетвертого. Тридцать семь минут. В час мы еще были вместе. И Катаржина с нами. А теперь она лежит здесь мертвая…

Он говорил медленно, запинаясь, глаза опустил вниз, стараясь не смотреть на убитую.

— Снаружи сюда никто забраться не мог, — пробормотал Борек, сообразив, к чему клонит Павел.

— Нет, ни в коем случае, — заверил я. — На дворе страшная вьюга, а началась она еще до полуночи. Значит, снаружи сюда никто не мог забраться.

С минуту стояла тишина. Мирка перестала всхлипывать, убрала руку с лица и блестящими от слез, перепуганными сказами взглянула на Павла.

— Итак, — заявил он и сделал после этого слова эффектную паузу, — вывод может быть только один: Катаржину убил кто-то из нас.

Ничего другого я и не ожидал услышать, но все равно ужаснулся и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы одолеть внезапную дрожь. Павел тем временем приблизился к Мирке. — Ты ведь была тут с нею, правда?

— Нет! — выкрикнула Мирка и вскочила с табуретки. — Меня здесь не было!

— Не было? — угрожающе продолжал Павел. — Может, еще скажешь, что всю ночь гуляла на свежем воздухе?

Мирка и слова не сумела выдавить, только завертела головой. Борек схватил ее за руку, встряхнул, как тряпичную куклу, и злобно заорал:

— Будешь говорить или нет? Плевать мы хотели на твои нюни!

Тем временем я все еще стоял точно каменный и никак не мог собрать разбегающиеся мысли. Наконец до меня дошло главное: среди нас убийца.

Убийца!

— Вот мы тебя и спрашиваем, — продолжал Павел, — а ты должна нам кое-что пояснить. Что у вас было общего с Катаржиной?

То же самое интересовало и меня, причем больше и раньше, чем Павла. Я старался хоть что-то вытянуть из Мирки, но напрасно. Стоило мне завести об этом разговор, как она тут же умолкала.

— Ты будешь говорить или нет? — процедил сквозь зубы Борек и снова встряхнул Мирку.

— Оставьте меня, — жалобно пролепетала она. — Я ничего не знаю, меня здесь не было.

— А где же ты была? — залпом выпалили Павел с Бореком.

— В кухне, — едва слышно выдохнула Мирка. — В комнату я вернулась только что. От Гонзы.