Последняя радиограмма - Алексей Леонтьев

Не могу сказать, чтобы нам было легко и просто каждый день встречаться с ним. Шухов замкнут. Он воздвиг вокруг себя строгую стену официальности. Краснофлотцы и старшины стараются не тревожить его разговорами, а со всеми командирами он подчеркнуто, по-уставному вежлив и точен в ответах.

Сейчас он молча курит в двух шагах от меня и смотрит в ночную темь, но не на лежащий за кормой город, а вперед, в море.

Светает. Я взглянул на часы. Через пять минут пора давать на лодке звонки подъема. Из люка легко, одним движением поднялся Газиев.

— Спишь, комиссар? Почему не даете подъем?

Комиссаров уже несколько дней как нет, я — замполит, но Газиев упорно не хочет расставаться со словом, рожденным четверть века назад, в боях гражданской войны.

— Время не вышло, товарищ командир! — ответил вахтенный начальник, штурман Вихров.

Я показал Газиеву светящийся циферблат часов. Командир тихо рассмеялся.

— Не терпится мне. Все боюсь, вдруг какой-нибудь большой начальник отменит поход.

Шухов загасил папиросу и бесшумно скрылся в люке. Газиев проводил его взглядом, вопросительно посмотрел на меня.

— Выходил покурить.

— Значит, тоже не спал. — Газиев вздохнул. — Хотелось бы поговорить с ним по душам… Так не подпускает. Каменный, черт! — Командир снова взглянул на часы. — Ну, давай, вахтенный, подымай народ!

Через час к борту подошел катер. Командование бригады обходило подлодки, уходящие в поход.

В нашей крохотной кают-компании собрались командиры.

Старший помощник Нефедов, щеголеватый москвич штурман Саша Вихров, совсем юный, пришедший на лодку сразу после училища командир минеров Сердюк, немногословный, угрюмый инженер-механик Тимофей Иванович Богунов. Все такие разные, непохожие один на другого люди. Даже поднятый Газиевым тост каждый пьет по-своему. Вихров лихо опрокидывает свой стакан, старпом конфузливо крякает после стопки, Богунов равнодушно пьет пайковое вино, как воду, а лейтенант Сердюк, закашлявшись, тщетно пытается скрыть выступившие на глазах слезы…

Мы стоя выпили за Родину, за победу.

Газиев на секунду скрылся в своей каюте. Вернувшись, он поставил на стол большую темную бутылку.

— Последняя. Из довоенного отпуска привез. Берег для встречи жены.

Газиев разлил по стаканам густое темно-рубиновое вино.

— У нас в горах его называют «кровь земли»…

Поднял стакан.

— Теперь…

— Погодите, — остановил его комбриг. — Позвольте сегодня без тамады. — Он обвел нас взглядом. — Счастливого плавания, друзья!

— Удачи остающимся! — добавил я.

Комбриг кивнул.

Вино было терпким на вкус, чуть отдающим горечью осенних виноградников. Таким вином нас угощали крестьяне в Пиренеях.

Мы поставили на стол пустые стаканы.

— Присядем перед дорогой, — сказал полковой комиссар.

Мы сели вокруг стола. Минуту молчали. В глазах Газиева возбуждение сменилось тоской. Наверное, вспомнил жену.

Наконец комбриг поднялся. Встали и мы. Командир бригады обнял Газиева.

— Ну! Ждем вестей! Знаю, не подведете!

— Постараюсь. — Газиев поднял глаза, тихо произнес: — Товарищ адмирал, просьбу не забудьте.

— Не беспокойся, встретим, устроим, все будет как следует. Не бойся.

Газиев вскинул голову.

— Одного боюсь — вернуться без победы! А остальное все не страшно.

Комбриг шагнул ко мне.

— Ну, писатель…

Мы тоже обнялись.

— Завидую я вам, черти! — негромко сказал мне на ухо полковой комиссар.

Катер ушел.

На мачте флагмана взвился сигнал «С якоря сниматься».

Загремели цепи выбираемых якорей. За бухтой, в море, вставало солнце. Расходился туман, обнажая сопки. Осень — лучшее время в наших краях. Чистое, червонное золото окаймляет белый камень зданий. Таким и запомнится всем нам наш город…

В кильватерном строю отряд выходил из залива. Наша лодка поравнялась с последним маяком.

— На фалах! — командует Вихров. — Позывные поднять!

Моряки, как правило, не знают тех, кто зажигает маяк или подымает сигналы на наблюдательном посту. А между тем эти люди первыми встречают корабль, возвращающийся из плавания, и последними провожают уходящих в море. Вот и сейчас красный с белым кружком «ответный» вымпел, вздрогнув, поднялся под клотик мачты на острове у выхода из залива. А следом за ним взвился сигнал «Желаю счастливого плавания».

Спасибо, незнакомый друг!..

26 октября.

А волны и стонут, и плачут,И бьются о борт корабля…Растаял в тумане Рыбачий,Родимая наша земля…

Это песня североморцев. Радио донесло ее до наших краснофлотцев. Песню часто пел под гитару сигнальщик Федя Бакланов. И она полюбилась ребятам. Сейчас чей-то печальный голос напевает ее в соседнем отсеке. Мне кажется, что, несмотря на грохот двигателей в кормовых и носовых отсеках, в лодке гнетуще тихо. Люди примолкли. Ни смеха, ни шуток, ни обычных розыгрышей. Ребят можно понять — первая потеря в начале похода, за тысячи миль от фронта.

А все началось вчера, казалось бы, со случая трагикомического.

Мы шли на небольшой глубине, когда вдруг раздался голос акустика:

— Скрежет по левому борту!

Все замерли. И тут же услышали зловещий звук. Он возник за бортом и слышался позади, над нашей боевой рубкой. Казалось, какое-то гигантское, покрытое чешуей чудовище со скрежетом трется о борт корабля.

— Скрежет по правому борту!

У меня по спине побежали мурашки. Забилось сердце. Я уже слышал когда-то этот скрежет: так трется о борт подводной лодки минреп — стальной трос, на котором укреплена мина.

Прежде чем я успел что-нибудь сказать, раздалась команда вахтенного командира:

— Стоп моторы!

Лодка замерла. Мы затихли, невольно сдерживая дыхание, ожидая взрыва. Прошла секунда, другая… пятая…

Взрыва не было. Но пронзительный скрежет об оба борта не давал спокойно перевести дыхание. Лодка не двигалась, как будто наткнувшись на какую-то преграду.

В центральном посту появился Газиев. Выслушав доклад вахтенного начальника, быстро спросил:

— Эхолот?

— Работает.

— Сколько под килем?

Короткая пауза. И неожиданный ответ:

— Под килем семь метров.

Газиев резко повернулся к штурману:

— Где мы?

— Тут, конечно, не Тускарора, — побледнел штурман. — Но за шесть тысяч метров ручаюсь! Карта английская… Ллойд…

— Тогда вы уже покойник! — налился гневом Газиев. — Сколько под килем?

— Пятнадцать метров!

— Всплываем?! Глубина?