Горький сентябрь - Николай Дмитриев

– Не знаю, приказано оповестить всех! – И он, опустившись в седло, газанул так, что за мотоциклом потянулся голубоватый дымок.

Бахметьев прибыл в штаб дивизии точно к назначенному времени. Он хотел было разыскать Астахова, чтобы разузнать, чем вызван сбор, но не успел: майор с красной нарукавной повязкой дежурного принялся командовать, и почти сразу возле большой палатки, выстроившись «покоем», собрались штабники вместе со специально вызванными сюда командирами отдельных подразделений.

Дежурный закончил построение, и почти сразу из палатки вышли пятеро. Впереди шёл командир дивизии, рядом с ним полковой комиссар, следом ещё трое, и по рядам сразу прошелестело:

– Представитель… Из штаба фронта… С сопровождающими…

Комдив вышел на середину, и только тогда, ждавший этого дежурный, раскатисто гаркнул:

– Сми-и-р-р-р-но!

Строй замер, шёпот мгновенно прекратился, и комдив, отступив в сторону, дал возможность выйти вперёд полковому комиссару. Тот обвёл строгим взглядом шеренги и громко выкрикнул, взяв неожиданно высокую ноту:

– Товарищи!.. Мне поручено довести до вашего сведения приказ № 270! Приказ подписан Председателем ГКО товарищем Сталиным, его заместителем Молотовым, маршалами Будённым, Ворошиловым, Тимошенко и генералом армии Жуковым!

Значимость названных фамилий ошарашила всех стоявших в строю командиров. Одно это ясно давал понять, на каком уровне подписан приказ и какова мера ответственности за его исполнение. А полковой комиссар снова обвёл взглядом строй, выждал многозначительную паузу, развернул бывший у него в руках лист бумаги с отпечатанным на ротаторе текстом приказа и, несколько снизив голос, принялся внятно зачитывать общую часть.

В ней без всяких прикрас давался анализ сложившейся обстановки и даже для примера отмечались достойные действия группы Поппеля. Зачитав вводную, полковой комиссар снова взвинтил голос и объявил суть:

– Командиры и политработники, срывающие свои знаки различия и сдающиеся в плен, считаются злостными дезертирами, и их семьи подлежат аресту!..

Уже первый пункт произвёл на всех гнетущее впечатление. Дальше грозный приказ предписывал попавшим в окружение сражаться до последней возможности, а заодно снимать с должности, переводить в рядовые, и даже расстреливать командиров, не руководивших боем или проявивших трусость. Тот же приказ объявлял дезертиром сдавшегося в плен генерал-майора Понеделина, что для многих было неожиданной новостью и вызвало шок.

Приказ был дочитан в полной тишине, и даже всегда столь ожидаемая команда: «Разойтись!» не вызвала привычного оживления. Командиры молча расходились по своим делам, и погружённый в свои мысли Бахметьев не сразу заметил спешившего к нему Астахова, которого так хотел увидеть перед построением.

– Ты сейчас куда? – озабоченно спросил капитан.

– Как куда? – пожал плечами Бахметьев. – К себе, на батарею.

– Задержись, поговорим… – предложил Астахов.

– Чего говорить… – Бахметьев вздохнул. – В приказе всё сказано.

– Ну да, – согласился Астахов и неожиданно пояснил: – Только, понимаешь, один из сопровождавших комиссара – мой давний приятель. Он кое-что рассказал…

Бахметьев внимательно посмотрел на Астахова. Было ясно, капитану хочется высказать своё мнение, и как-то сразу установившиеся между ними доверительные отношения располагали к этому. Старший лейтенант немного подумал и кивнул:

– Ладно, пошли…

Капитан привёл Бахметьева в свою палатку, стоявшую несколько на отшибе от прочих. Крона ближнего дерева давала густую тень, и днём брезент не особо нагревался, так что сейчас, ближе к вечеру, тут было даже комфортно. Внутри палатки всё выглядело по-спартански: раскладушка, покрытая солдатским одеялом, стол из прибитых к козлам досок и рядом чурбачок вместо стула. Астахов сел на раскладушку, показал гостю на чурбачок и надолго замолчал. Бахметьев уже сам собрался заговорить, когда капитана вдруг словно прорвало. Глядя куда-то в сторону, он возмущённо сказал:

– Это что ж получается?.. Если меня или тебя раненого в плен захватят, то родных наших, что, под арест?.. За что?

– А если сам в беспамятстве будешь, то и застрелиться не получится… – поддержал Астахова Бахметьев.

– Ага. Вот только кто начальству доложит, как оно было? Опять же немцы бахвалятся, что они уйму наших в плен взяли. Это ж скольких теперь пересажать должны? Нет, такое в голове не укладывается… Опять же с бойцов какой спрос, если их всякие Понеделины в котлы загоняли. – И не имея больше, слов Астахов закончил фразу трёхэтажным матом.

Бахметьев полностью разделял его чувства, однако, не желая продолжать разговор в том же духе, несколько отстранённо спросил:

– Это про какие котлы речь?

– Какие? А такие. Я ж тебе говорил, мне мой товарищ порассказал кое-что. – Астахов только сейчас посмотрел на Бахметьева. – Слушай, ты про Зелёную браму что-нибудь знаешь?

– Какая ещё брама? – удивился Бахметьев.

– Есть такое место, под Уманью. Это там войска Понеделина в окружение попали. Всего каких-то тысяч десять из котла к своим вырвались. Товарищ сказал, им надо было на юг прорываться, там у немцев вроде как разрыв был, а им приказали на восток…

– Вот, значит, за что Понеделин в приказ попал… – Бахметьев сокрушённо вздохнул и, словно ища подтверждения, вопросительно глянул на капитана.

– Немцы по своему радио раззвонили, что будто они там сто тысяч в плен взяли, – добавил к сказанному Астахов и заключил: – Вот такие дела…

Командиры понимающе переглянулись, и Бахметьев сказал:

– Да… И генерал, значит, предать может. Да если б эти сто тысяч за Днепр вышли, то… – Старший лейтенант не договорил, он уже знал, в какую тонкую нить растянулась прикрывавшая берег дивизия.

– А ты что хотел? Думаю, не один Поппель из окружения вырвался, и, видать, не один Понеделин предал. – Астахов снова зло выругался, и его опять прорвало: – Нет, неслучайно наши бойцы в голос кричали, что генералы предали.

– У нас тоже, как только мы на фронт прибыли, кое-кто так же считал, – поддержал его Бахметьев. – Только политруки уверяли, будто это враги слухи распускают. А раз в такой приказ попало, выходит правда…

– Так или нет, а мы с тобой всё равно за нашу Россию воевать будем, – несколько странно подытожил разговор Астахов и, нагнувшись, достал из-под кровати выпитую на треть бутылку «Московской».

Не чинясь командиры по очереди отхлебнули прямо из горла, потом какое-то время сидели молча, а когда так и не успевшему за весь день пообедать Бахметьеву хмель ударил в голову, старший лейтенант спросил:

– Скажи, капитан, отчего ты Союз сейчас Россией назвал?

– А разве это не так? – тоже слегка охмелевший Астахов в упор и как бы испытывающе посмотрел на Бахметьева.

Старший лейтенант выдержал взгляд капитана и вдруг сказал:

– Мой отец мне тоже всегда говорил: «Наша Россия»…

– И мой… – коротко отозвался Астахов.

Больше командиры не сказали ни слова, а когда водка была допита, дружно поднялись и вышли из палатки…

Батарея 2-го дивизиона легкоартиллерийского полка на конной тяге медленно ползла по раскисшему от ночного дождя просёлку. Ездовые, где только можно, гнали упряжки рысью и уставшие за время долгого марша лошади сейчас еле тащились. Да и сами бывшие при орудиях номера пристально вглядывались в серую муть, надеясь углядеть хоть какое-нибудь строение, не без основания полагая, что они спешат к какому-то важному пункту.

Ехавший верхом впереди колонны командир дивизиона каждый раз при появлении нужного ориентира прикрывал от висевшей в воздухе мороси полой плаща карту и на всякий случай проверял верность маршрута. До конечной точки оставалось ещё километров десять, когда наконец по обе стороны дороги показались хаты, и командир, ещё раз сверившись с картой, прикинул, не дать ли коротенький отдых и лошадям, и людям.

Однако задержка вышла сама собой. Занимая всю ширину сельской улицы, навстречу батарейной колонне повалил тыловой обоз. Местами шедшие в два ряда военные фуры, не попадая колёсами в глубоко выбитую сельскими телегами колею, то и дело кренились, угрожая завалившись набок, перекрыть проезд. Командиру дивизиона оставалось только вполголоса материться, ожидая, пока спешивший к днепровской переправе обоз освободит дорогу.

Наконец последняя фура проехала, и капитан с облегчением дал команду продолжать движение. Малость передохнувшие лошади пошли веселей, и батарея, довольно быстро миновав село, выбралась за околицу. Пока колонна пережидала обоз, дождь кончился, ветерок разогнал морось, и командир, осматривавший поле, вдруг увидел, как опять-таки навстречу несётся одинокий всадник.

Подскакав ближе и разглядев занятую дорогу, верховой резко осадил коня. Неотрывно следивший за ним командир дивизиона обратил внимание на то, что подъехавший сидит «охлюпкой» и, заметив волочившиеся под пузом коня обрубленные постромки, сердито прикрикнул: