Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

всем мире. «Зачем придумывать колесо, когда оно давным-давно придумано? Или коробку передач. Бери готовые узлы и комбинируй. Не было в деревне свалки — изобретали велосипед, а теперь выбирай и маракуй…» А и правда, согласились мужики и стали донимать Глыбина вопросами: «Вас-Вас, подскажи — куда бы этот редуктор приспособить?» «Ты не находишь, Василий, что из этой штуковины, если дать привод, отличный получится измельчитель?»

С этой точки зрения неплохо бы рассмотреть всю глыбинскую усадьбу, для архитекторов и экономистов польза несомненно была бы, но на улице темень и всего не разглядишь, отложим до более подходящего случая, тем более что на крыльцо вышла Лидия Ивановна с подойником и повернула мысли Василия от хозяйственных забот совсем в другую сторону:

— О чем тебя просил утром Князев?

— В каком смысле?

— Насчет твоего выступления на сессии. Через меня велел передать, чтобы ты не встревал.

— Ишь ты… С чего бы это? Уж не нагрешил ли по-крупному?

— Может, все-таки не мешаться, Вась? Подумай…

Что Глыбину думать, ему давно все ясно. А если Федору неясно, то пусть он и думает. Вишь, через жену воздействует, надо же! Как будто чего-то боится… Утром разыскал в мастерской, отозвал в сторонку и давай укорять: «Зря ты полез на трибуну, в защите я не нуждаюсь и по-товарищески прошу: не заводи волынку. Мне здесь делать больше нечего». Что я должен был ему сказать? Что думал, то и сказал: «Вот когда откажем в доверии, тогда можешь убираться, а пока такого основания у нас нет, сиди и не капризничай». Усмехнулся и рукой махнул: «Неисправимый ты карась-идеалист…» Ладно, думаю, насмехайся, меня не убудет. А вечером опять подкатил — в глазах злость: «Глыбин, я тебя как друга просил, а ты? На кой черт вы с Никитой бумагу состряпали?» Ну тут и я разошелся: «Осведомителями обзавелся? Да, написали. В областное управление запрос послали. Никита — депутат областного Совета, я — районного, и ты нам не указ». Надулся: «Я думал, ты человек, а ты… циркуляр». Видали такого? Чего о нем думать, в какое такое положение входить? Набаловались, понимаешь: чуть не по вкусу — заявление на стол, прощайте, я вам не слуга. Сколько их, таких, мелькнуло — целая, поди, дюжина, считать неохота. А спросил ли хоть один у Глыбина: «Ты-то как, Василий Васильевич, справишься без нас?» Черта лысого спросят, а не Глыбина. Глыбин для них пешка бессловесная. Так вот нет же — словесная. Да еще как словесная!

Разволновался Василий. Пошел к поленнице, дров в избу набрать, взял полено и колотит, будто кулаком на трибуне. Лида вышла из хлева, поглядела, рассмеялась.

— Будет шуметь-то, оратор. Пошли ужинать, вторая серия сегодня.

По телевизору передавали многосерийный детектив, и в каждом доме торопились прибраться по хозяйству. Василий набрал охапку поленьев и пошел следом за женой в избу. Едва они сели за стол и Лида, как всегда сообщая «почтовые» новости, сказала: «А Николаю Михайловичу письмо из прокуратуры, опять, наверно, насчет картин», как с улицы постучали в окно.

— Не закрыто, — крикнул Василий сквозь двойные рамы, потом открыл форточку и повторил: — Открыто. Заходите.

Через минуту в избу вошел старик в брезентовой куртке с капюшоном, в сапогах и с можжевеловой суковатой тростью в руке.

— Добрый вечер.

Вошедший откинул капюшон. Старик был совершенно седой: спадавшие на лоб пряди волос, окладистая борода, усы и брови — все белое и лохматое, словно заиндевевшая моховая кочка, на которую кто-то обронил два черных уголька — так резко контрастировали его глаза с сединой.

— Здравствуйте, Николай Михайлович. — Василий поднялся и придвинул к столу третий стул. — Милости прошу, как говорится, к нашему шалашу. Поужинайте с нами.

— Спасибо, сыт. А вот если простокваша найдется, Лидия Ивановна, — возьму. Нет, нет, не сейчас, с собой захвачу. У меня минутное дело к вам, Василий Васильевич…

Художник Николай Михайлович Садовский поселился в Бугрове три года назад при содействии журналиста Ивана Стремутки. Старик в тот год овдовел и сильно тосковал. Иван был знаком с ним и, чтобы отвлечь от горя, уговорил поехать в деревню. Первое лето он жил у Глыбиных в старой избе, увлекся пейзажами и все, что написал, подарил Вязниковской школе. В следующем году Садовский приехал пораньше, едва согнало снег, а в совхозе как раз поставили на ремонт Дом культуры, и Князев обратился к художнику с просьбой расписать фойе. Директор, понимая, сколь нужен такой человек в деревне, помог ему купить выморочную избу, и вот уже во второй раз Николай Михайлович оставался в Бугрове зимовать.

— Вы же, наверно, к телевизору торопитесь, я не задержу. Видите ли, Василий Васильевич, вы депутат, а мне вот приглашение прислали, так я посоветоваться…

Садовский присел к столу и стал искать по карманам письмо. Лидия Ивановна налила в кружку только что процеженного молока и подвинула к гостю:

— Парное, Николай Михайлович. Вы же любите…

— Спасибо, Лидия Ивановна, выпью. А вы знаете, милая хозяюшка, ваш портрет я закончил. Час назад, да. Когда вы вручали мне корреспонденцию, я вдруг… Ах вот оно где! Какое-то, знаете, странное: приглашаетесь в прокуратуру по вопросу домовладения. Что это, по-вашему, означает, Василий Васильевич?

Глыбин повертел повестку в руках.

— Надо полагать, насчет бабыдуниной развалюхи. Других домовладений у вас же нет. А что выяснять? Изба куплена на законных основаниях. Зря волнуетесь, Николай Михайлович. Может, просто на учет берут?

— Да, но… прокуратура же… Насколько я осведомлен, это учреждение интересуется злоупотреблениями. Помните, как с Домом культуры было, сраму натерпелся на старости лет.

— М-да… Черт знает! — развел руками Глыбин. — Какая-то эпидемия повальной проверяловки. Впору подумать, что честных людей совсем не осталось.

— Вы знаете, Василий Васильевич, этому-то я как раз не удивляюсь. Проверяловка, как вы говорите, необходима, разбаловались изрядно. Ну, Федор Семенович — человек несомненно честный, а возьмите другого на его месте, с той же росписью клуба: один нолик прибавил к сумме — и разбогател. Велик соблазн!..

«Дело» о росписи клуба возникло по очередной анонимке на Князева. Директор сунулся было в художественные мастерские. Там запросили сумму, равную стоимости десяти быков, а делали на уровне картинок из серии «наглядная агитация», да и срок исполнения его не устраивал. Тогда он обратился к Садовскому. Николай Михайлович согласился на условии, что ему оплатят стоимость красок и продадут кирпича: надо было переложить в избе печь, а кирпич продавали только по разнарядке. Сумма была ерундовская, пятьсот рублей, и Князев, зная, что нанимать «вольных мастеров» запрещено, включил Садовского в строительную бригаду, ему начисляли как за малярные работы. Кто-то сигнализировал в прокуратуру — и началась проверочная карусель. «Присвоения