Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

по совковой лопате и назначил дорожными мастерами. С этого и пошла путевая жизнь в совхозе, а для директора — не прекращающаяся много лет, как он сам говорит, оборонительная война с объединенными силами местных демагогов и приезжих ревизоров, которая в октябре 1984 года кончилась для него полным поражением. Последний удар директору нанес Петр Иванович Стремутка, родной Лидин брат. А директор — это Федор Семенович Князев, уроженец Бугрова, одногодок и одноклассник Лидии и Василия Глыбиных.

Первосентябрьское утро сорок восьмого года выдалось теплое, с чистым голубым небом и ясным солнцем. Желтизна чуть-чуть тронула березы, а клены и осины стояли зеленые, и весь лес был еще по-летнему свеж и весел, только птицы уже не пели в нем. Впрочем, никто из ребячьей ватаги, высыпавшей к восьми часам на околицу Бугрова, не обращал внимания на безмолвный лес, ватага сама походила на звонкоголосую птичью стаю, собравшуюся к отлету в дальние края. Наталия Алексеевна Стремутка так и сказала малышам:

— Вот и полетели вы в дальнюю дорожку. Куда она вас поведет? Если б знать…

Наталия Алексеевна была фельдшером в Вязниковской больнице, каждый день бегала туда на работу, а сегодня к тому же вела в первый класс свою дочку Лидочку и соседских парнишек Васятку Глыбина и Федьку Князева. Она и попросила учительницу Варвару Петровну посадить бугровских первоклашек за один стол. Парт в ту пору на всех не хватало, в первом классе стояли низенькие некрашеные столы с такими же скамейками. Варвара Петровна посадила их за первый стол, девочку посередине, мальчиков по краям, и сказала, что делает это умышленно, потому что все мальчики — непоседы и шалуны, их надо сдерживать, и Лидочка окажет на них благотворное влияние. Наталия Алексеевна осталась довольной и, наказав малышам быть послушными и старательными, убежала на работу.

С годами Лидия Ивановна все чаще и чаще вспоминала тот первосентябрьский день и мамин вопрос: «Куда она вас поведет, ваша дорога?» Удивительно, что много лет она не помнила, о чем говорила тогда мама, а вот когда навалились на нее невзгоды, тогда из каких-то таинственных глубин памяти и явился ей мамин вопрос-вздох: «Если бы знать…» Может быть, ничего грустного и не было в том вздохе, может, наоборот, были в нем облегчение и надежда, что ей, дочери, не придется испытать того, что выпало на долю матери, подпольщицы и партизанки, и на долю отца, израненного солдата, но Лидии Ивановне казалось, что мама все-таки провидела что-то в ее судьбе и печалилась тем, что родители, как бы ни старались, не в силах уберечь своих детей от несправедливой судьбы.

Было время, когда Лидия Ивановна действительно роптала на судьбу. Ведь начиналась-то она счастливо, счастливее, чем у других. У Васи и Феди отцы погибли на войне, а у нее хоть и израненный, но живой есть отец, есть мама-служащая, значит, они не бедные, в доме у них деньги, они не носят на базар последнее. Еще у нее есть добрая бабушка, которая ее берегла, пока мама партизанила, есть братики-близнецы, горластые забияки Петька и Ванька, с которыми ей приходится часто сидеть за няньку. Она понимала — этому учили ее дома, — что счастьем надо делиться, помогать тем, у кого много бед и мало счастья, и она, как могла, делилась и помогала.

А потом что-то случилось там, высоко, на небе, куда человеку не досягнуть, — бог отвернулся от них. Так говорила ее неверующая мама, когда земные силы совсем покинули ее. Лида кончала седьмой класс, братья — второй, и тут первое горе — скончался отец. Через месяц слегла бабушка и осенью умерла. Постарела, осунулась, все чаще стала жаловаться на недомогание мама, но она все же настояла, чтобы дочь пошла в среднюю школу, вот ведь, говорила она, и Федя с Васей идут, а им труднее, но их матери хотят и из последних сил стараются, чтобы дети кончили институты. Школа была в районном центре, и жить надо было в интернате. Лида хорошо кончила восьмой класс и половину девятого — и бросила: случилась беда с мамой.

У Наталии Алексеевны начала развиваться мышечная атрофия. Страшно было глядеть, как худели ее полные, красивые ноги, усыхали и съеживались, словно их подсушивали на невидимом огне, икры и бедра, уродливо выпирали суставы, и ей день ото дня все труднее становилось двигаться, палочку сменила на костыли, но болезнь перекинулась на руки, и она уже не в силах была держать костыли, с трудом поднимала руку с гребенкой, чтобы расчесать по утрам волосы, а у нее были длинные, черные как смоль, волнистые волосы, и она попросила дочь обрезать их ножницами. И наконец, наступило последнее — мама не смогла донести ложку до рта и совсем слегла. Нервы ее сдали, и всякий раз, когда Лида умывала и причесывала, а потом кормила ее с ложки, она плакала и просила у дочери прощения, а у бога скорой смерти. «Доченька ты моя милая, потерпи еще немножко, я не залежусь, освобожу тебя. Чем только я прогневила бога, что он так наказал нас обеих: и мне мучение, и твоя судьба поломана. Лидунь, а как же Петька с Ванюшей? Ты уж дотяни их как-нибудь до училища. Училище кончат, начнут работать, тебе помогут…»

У мамы оказалось крепкое сердце, и она в постели и в коляске прожила почти десять лет. Много воды утекло за этот срок, и хлебнула Лидия Ивановна полной мерой и слез, и отчаяния, и бедности, такой бедности, что, кроме фуфайки да резиновых сапог, не знала она другой обувки-одежки. В Бугрове в то время была контора колхоза, ее взяли счетоводом, потом контору закрыли, года два заведовала красным уголком, но и эту должность сократили, ходила за телятами, была полеводкой, пока не освободилось место почтальона. Она тянулась из последних сил, и вот пришел час, когда надо было решать судьбу братьев — они кончили восьмилетку.

В тот день глаза у мамы были полны слез, руки ее лежали плетьми, и мальчики держали свои аттестаты перед ее лицом, а она из-за слез никак не могла разглядеть оценки и просила читать ей все-все, что там написано.

На семейном совете оказался и Василий. Случайно ли так совпало или подгадал он к этому часу, Лида тогда не думала. Она только заметила, что он в чистой рубашке, причесан и надушен и как-то непривычно серьезен. Он поздравил ребят с окончанием школы и сел, придвинув табуретку к маминому изголовью. И тут Лиду как обожгло: «Он же свататься пришел! Неужели так и будет, как он