Scanned Document - Джеймс Твайнинг

Небольшая группа из меценатов, экспертов и журналистов, вызванных для освещения столь знаменательного события, уже собралась в зале. Статую, задрапированную в черную ткань, выставили в центре зала, чтобы люди могли ходить вокруг нее, в нетерпеливом предвкушении хмуря брови. Взяв с подноса у входа бокал воды, Верити окунулась в светскую атмосферу трепетных рукопожатий, дружеских чмоканий в щечку, свежих анекдотов и замшелых воспоминаний. Но ни собственных слов, ни чьих-то еще она толком не слышала — из-за растущего возбуждения, превратившегося в сплошное сердцебиение.

Наконец в центр зала выступил директор.

— Дамы и господа, прошу вашего внимания! — громко объявил он. — Дамы и господа! Сегодня настал кульминационный момент замечательного путешествия. — Оторвавшись от маленького листка, по которому читал, он сделал многозначительную паузу. — Путешествия, начавшегося более двух с половиной тысяч лет назад в Древней Греции. И вот на ваших глазах это путешествие подходит к концу здесь, в Малибу. Ибо сегодня я с удовольствием скину покров с нашего последнего приобретения, одного из самых значительных, на мой взгляд, шедевров, оказавшихся на территории Соединенных Штатов с послевоенных времен.

Сдернутое покрывало соскользнуло на пол, и взору собравшихся предстала семифутовая мраморная статуя юноши — левая нога чуть выставлена, опущенные руки прижаты к телу, голова и взгляд устремлены вперед. Среди зрителей пробежал восторженный шепоток. Верити вышла из толпы, чтобы выступить с речью:

— Этот чудом сохранившийся образец древнегреческого скульптурного изображения куроса датируется приблизительно пятьсот сороковым годом до нашей эры, — начала она без всякой бумажки. — Многим из вас, безусловно, известно, что куросы хотя и создавались по образу и подобию Аполлона, однако отображали не какого-то конкретного юношу, а саму идею юности и использовались в Древней Греции как для украшения храмов и святилищ, так и в качестве погребальных монументов. Наши исследования показали, что этот образец был высечен из доломитового мрамора, добытого в античных каменоломнях мыса Вати на острове Тассосе.

Далее в степенной и уверенной манере она продолжила описание статуи и, все больше гордясь собой, поведала об истории своего бесценного открытия. О том, как статуя была обнаружена у одного швейцарского врача, чей дед купил ее в Афинах в конце девятнадцатого века. О многочисленных анализах, обнаруживших на поверхности изваяния тончайший кальцитовый слой, образовавшийся за сотни, если не тысячи лет. О стилистическом сходстве статуи со скульптурным изображением юного Анависа, хранящимся в Национальном музее Афин. Ну и о том, конечно, что этот шедевр призван положить начало выдающейся американской коллекции классических древностей.

Закончив торжественную речь, она кивком одобрила аплодисменты и отошла в сторонку, откуда стала наблюдать за своим «детищем», словно обеспокоенная мать, выгуливающая ребенка на людной детской площадке.

Поначалу все шло отлично — одни любовались статуей, ее изящными линиями и изгибами, другие спешили с поздравлениями к Верити. А потом словно наступила черная полоса — она это почувствовала, когда заметила, как о чем-то возбужденно зашептались некоторые из гостей, с подозрением оглядывая экспонат.

Первым сломал барьер Тьери Норман из Французской академии античного искусства.

— А вы не находите странным, что здесь использован именно тассосский мрамор?

— И как вы объясните полное отсутствие следов краски? — поспешила прибавить Элеанор Грант из Университета Чикаго. — Насколько мне известно, все куросы, за исключением разве что мелосских, должны иметь следы краски.

— Разумеется, мы рассматривали и этот аспект… — начала Верити, вымученно улыбаясь и стараясь не выглядеть так, словно она оправдывается, хотя намеки эти были для нее более чем оскорбительны.

— Простите, Верити, — кашлянув, перебил ее сэр Джон Сайкс, весьма уважаемый оксфордский профессор классической археологии и античного искусства. — Просто что-то здесь не так. Волосы еще можно было бы с натяжкой отнести к раннему шестому столетию до нашей эры, как вы говорите. Но лицо и живот — явно более поздняя работа. И если у коринфской скульптуры еще можно найти похожую мускулатуру бедер, то такие ноги и постамент я видел только в Беотии. И наука это неопровержимо вам подтвердит. С моей точки зрения, эта скульптура очень похожа на стилизацию.

— Ну, знаете ли, сэр Джон, мы с вами могли бы тут сколько угодно спорить… — возмущенно начала Верити, поглядывая на директора и ища в его лице поддержки, но директор благоразумно ретировался.

— На самом деле, сэр Джон, я бы употребила здесь другое слово, — вмешалась в разговор Вивьен Фойл, профессор из Института изящных искусств при Нью-Йоркском университете. И, помолчав, убедившись, что ее слушают все, прибавила: — Свежак.

Слово прозвучало как приговор. Фойл без всяких намеков практически в открытую утверждала, что перед ними подделка, скорее всего выуженная из какой-нибудь захолустной мастерской. В душе у Верити все кипело, но она поняла, что спорить в данном случае бесполезно.

А собравшиеся продолжали забрасывать ее вопросами. Почему у постамента такой странный срез? Возможно ли предположить, что камень искусственно состарен при помощи щавелевой кислоты? И как это получилось, что такой исключительный образец обнаружен только сейчас? И должным ли образом было исследовано происхождение статуи?

Верити почти не слышала их — только шум ярости в ушах. С побелевшим как мрамор лицом она только кивала, улыбалась и пожимала плечами в тех местах, где это казалось ей уместным, и боялась открыть рот, чтобы не выругаться. Пытке этой минут через десять положил конец директор — видимо, заметил, что Верити того и гляди взорвется. Он объявил мероприятие законченным.

— Свежак? Я тебе покажу свежак, старая развалина! — злобно бормотала себе под нос Верити, ворвавшись в кабинет. — Соня!

— Я Синтия, — невозмутимо проворковала пиар-девочка.

— Да какая разница! Срочно свяжи меня по телефону с Фолксом!

— С кем?

— С Фолксом. Эрл Фолкс. Понятно? И мне плевать, где он сейчас находится! Мне плевать, что он сейчас делает! Просто свяжи меня с ним, и все! Достань мне его как хочешь! На самом деле я даже не хочу с ним говорить. Я хочу видеть его. Видеть здесь! Завтра!

Глава 6

Жирных китов прочными сетями игорного бизнеса Кицман отлавливал не впустую — его личный самолет был красноречивым тому подтверждением: белоснежные кожаные сиденья с позолоченной буковкой А на спинках; коврики из леопардовых шкур; полированная обшивка из красного дерева по всей длине салона, напоминавшая интерьер довоенных пароходов, и маленький стеклянный бар, светящийся изнутри голубым неоновым светом. Над дверью в кабину пилота висел фотопортрет самого Кидмана — белоснежная улыбка, роскошный загар, — смотрел он оттуда на всех свысока, снисходительно, словно африканский диктатор, прочно угнездившийся на нефтяной трубе.

Глубоко погруженный в мысли, Том сразу же плюхнулся на сиденье, отказавшись от выпивки, предложенной услужливой стюардессой, у которой подол мини-юбочки заканчивался примерно там же, где и нижняя линия груди. Отвернувшись к иллюминатору, он смотрел вдаль и даже не заметил ни как взлетел самолет, ни как Дженнифер перебралась к нему и села напротив.

— До сих пор носишь? Ну надо же! — сказала она, тряхнув черными кудрями.

Он посмотрел на запястье, где красовался бранкардовский водонепроницаемый «ролекс» 1934 года выпуска. Часы эти он получил как памятный подарок от ФБР в награду за помощь в их самом первом деле с Дженнифер, хотя подозревал, что и выбор часов, и даже сама идея подарка целиком принадлежали не ФБР, а его напарнице.

— А что? Хочешь получить обратно? — спросил он с улыбкой.

Пять футов девять дюймов, стройная и гибкая, матовая смуглая кожа, светло-карие глаза с неизменным живым блеском и неизменный офисный «прикид» — черный брючный костюм и кремовая шелковая блузка. Сама она называла эту одежду «антиблудной»; «блудной» же у нее считалась одежда других женщин-спецагентов, которые предпочитали носить откровенно вызывающие шмотки и потом удивлялись, почему их только используют направо-налево, а по службе не продвигают. На самом деле у женщин в ФБР, не говоря уж о женщинах чернокожих, не было широких возможностей для карьерного роста. Приходилось цепляться за каждое задание. И все-таки Дженнифер сумела пробиться — проделала путь от мелкой сошки из отделения ФБР в Атланте до одной из руководящих должностей в отделе по расследованию преступлений, связанных С искусством. И это не было случайностью.